Тёмный путь

Мысль, что меня надувает как мальчишку эта презренная, развратная девчонка, что она смеется над теми чувствами, которые я считал за святыню, – от одной этой мысли кровь горячим ключом ударила мне в голову. В глазах позеленело. Я размахнулся и ударил Ришку по лицу.

Удар был так силен, что девчонка в одно мгновение отлетела шага на три и хлопнулась на пол.

Я подскочил и с ожeсточeниeм пнул ее изо всей силы.

В следующий миг Ришка фыркнула, как кошка, и в одно мгновение исчезла за дверью.

Не помня себя, весь дрожа, я схватил галошу, выскочил в коридор и пустил эту галошу вдогонку.

Посылка не попала в цель, но в конце коридора Ришка остановилась и вскрикнула, или, правильнее говоря, мяукнула пронзительно и совершенно так, как кошка, попавшая в западню. Затем она повернула за угол коридора и исчезла.

Я долго не мог прийти в себя.

Поступок со мной Ришки казался мне таким чудовищным, возмутительным, оскорбительным, что, без сомненья, я убил бы ее, если бы она не ускользнула.

В отчаянии я мечтал отправиться прямо к полицеймейстеру и открыть ему все (будь что будет, только бы я был удовлетворен). Записка Сары, которая теперь была у меня в руках, казалось мне, могла послужить полной уликой тому, что бумажник мой был в руках Ришки.

«Я непременно сошлю ее в Сибирь… – мечтал я. – Непременно!! На каторгу!»

«А как же Сара?» – спрашивал меня голос сердца.

Но Сара мне представлялась совершенно невинною во всем деле. Да притом если бы она и была вовлечена, то вся эта грязь к ней нисколько не пристает, ее душа чиста, далеко от всех этих подлостей.

И сердце мое умилялось. Порыв злобы стихал.

Но стоило мне только вспомнить о Ришке, как он вспыхивал с новой силой и жажда мщения снова начинала томить меня.

Это мучительное томление продолжалось почти без перерыва часа три. Наконец совсем уже смеркалось, когда я в порыве обманутого ожидания и полного отчаяния упал на постель и, уткнув голову в подушки, неистово зарыдал.

Наплакавшись досыта и пролежав около часа в грустно озлобленном настроении, голодный, измученный, я встал, оделся и вышел на улицу.

Морозный воздух и ветер освежили меня, мысль, что не все еще потеряно и что надо действовать, а не киснуть, дала мне бодрость. Я отправился пешком к Кельхблюму. Но Кельхблюма я не застал и прошел на Покровскую.

Был уже восьмой час. Подъезд Акламовского дома был, по обыкновению, освещен. Неопределенный свет мелькал из-за опущенных штор во втором этаже.

Я несколько раз прошел взад и вперед, и вдруг мне блеснула мысль и решимость: пойти напролом и взять крепость приступом.

Я быстро вошел в двери подъезда. Небольшая зеркальная лампа освещала теплые сени. Широкая деревянная лестница была устлана нарядным ковром и половиком.

Я бойко вбежал во второй этаж. Здесь было две двери: налево и направо. У обеих были звонки.

«Что же, на удалую! – подумал я. – Вывози, кривая!» – И мне вдруг сделалось смешно.

Я обернулся к правой двери и с отчаянием дернул за ручку звонка.

Почти тотчас же замок щелкнул, дверь распахнулась и на пороге стояла она… она – сама Сара!..

LVI

– Это вы, граф? – заговорила она быстро по-немецки. – Что с ним? Я вся, как на огне. Кельхблюм с самого утра пропал… Ришка… Я уже хотела сама ехать туда… Что с ним? Скорее, Бога ради! Он будет? Да… Он не уехал? Не заболель? Да идите же скорее сюда! Отвечайте!

Я сбросил шинель и вошел вслед за ней в довольно большую, роскошно убранную комнату, в которой то там, то здесь ярко блестела позолота при тусклом свете розового фонаря.

При этом бледном фантастическом свете она в ее светло-розовом легком платье, убранном серебристыми лентами, казалась мне чем-то фантастическим, неземным:

«Ты дева снов, ты пери рая…»

Мелькало в моей отуманенной голове. Я весь дрожал, и голова моя кружилась.

– Да говорите же! Идите сюда. – И она быстро двинулась в другую комнату. – Говорите! Ничего не случилось? Ничего? – И в голосе ее дрожали испуг и слезы. – Ах! Боже мой! Я точно с ума схожу. Ведь я с самого утра здесь одна… Я никого не вижу, кроме этой глупой Берты… Да говорите же! Что же вы молчите?!

В этой большой комнате горела лампа, горели канделябры, и все это отражалось в больших зеркалах в массивных золотых рамах. При этом ярком свете красота ее положительно ослепляла. Оживленное лицо ее постоянно менялось, весь бюст волновался. На голове дрожали и искрились бриллианты разноцветными огоньками.

Все во мне как будто кружилось. Я помню, мне ужасно хотелось заплакать, зарыдать.

– Сара! Сара! – прошептал я, весь дрожа. – Я люблю вас!

И я упал перед ней на колени на мягкий пушистый ковер.

LVII

Она слабо вскрикнула, отшатнулась от меня и схватилась обеими руками за голову.

– Так вы двойник?! Ах я глупая! Идите прочь! Уходите скорей!.. Теперь не время… не место… Вас могут застать… Ах я глупая, глупая!

И она схватила меня за руку и потащила чуть не бегом в первую комнату, повторяя:

– Скорее! Скорее! Ах, Боже мой! Вас могут застать… Вы пропадете, и я пропаду! Ах! Боже мой! Боже мой!

Но не успели мы дойти до дверей передней, как раздался резкий, сильный звонок!

Она вся вздрогнула, мгновенно остановилась и сильно побледнела, так что даже розовый свет фонаря не мог скрыть этой страшной бледности.

– Молчите! – проговорила она чуть слышно. – Это он!

И в следующее мгновение она, не выпуская моей руки, снова повлекла меня уже назад во вторую комнату, вся дрожа, как в лихорадке, и постоянно восклицая:

– Gott! Mein Gott!.. Mein Gott!

Я помню, ее страх точно сообщился мне, как паника, и я также, весь трепещущий, весь перепуганный, словно преступник, покорно бежал вместе с нею.

Мы быстро пробежали четыре комнаты подряд, повернули в пятую за какую-то драпировку.

– Ради Бога, сидите здесь! – проговорила она умоляющим голосом. – Не шевелитесь! Не шумите! Ради Бога! Stille! Stille! Stille!..

И она бросилась вон, оставив меня в совершенных потьмах.

В это время в передней снова загремел резкий, нетерпеливый звонок, два удара, один вслед за другим.