– Главный столп идеологии – справедливость. Именно на ней будет держаться вся конструкции здания, которое планируется построить. Справедливость в идеологии райизма это золотая середина между добром и злом, между тем как есть и как могло быть, между хорошим и плохим, между топтанием на одном месте и движением вперед, между стагнацией и развитием… – пишет поэт.
Добро и зло… Как все избито,
Петляет правды колея.
В основе той лежит корыто,
И жажда власти бытия.
И первым кто у той кормушки,
Других не хочет допускать.
Ветшает купол у верхушки,
И это нужно понимать.
– Я помню, когда надел императорскую корону – все, власть в моих руках. А все оказалось по-другому, власть в стране принадлежала олигархам. И я в стране не самый главный. Вот и пришлось мне каленым железом выжигать у них на лбу: «Власть принадлежит только мне».
И выжигал тогда железом,
Тем, кто не мог меня понять.
И рана та еще надрезом,
И боль еще им не унять.
А он – поэт толкает в пропасть…
Вернуть назад и поделить?
И зыбкой дымкой невесомость,
Былое станет бередить.
– Кто понял, тот не пострадал, а другим досталось. Кому больше, кому меньше. Вот и пришлось мне самому создавать собственных олигархов и становится над ними. А поступи я по-другому, где бы я был теперь самому Богу неизвестно. Но все, когда-то заканчивается, – говорил он сам себе.
«С 1804 года в политике Бонапарта, в политике Франции появляется новый элемент, которого не было ранее, – династические интересы, интересы, связанные с новой формой организации государственной власти, с превращением Франции в империю – наследственную монархию»[6 - Манфред А. 3 Наполеон Бонапарт, стр. 255// Электронная библиотека RoyalLib.com (https://royallib.com/).URL:https://royallib.com/book/manfred_albert/napoleon_bonapart.html (дата обращения: 03.01.2021).].
– И я взял за основу его форму… У меня несменяемые депутаты и высшие чиновники. Вторым эшелоном идут уже их дети. Они все на ключевых должностях. Я им присваиваю звания и вручаю награды. У меня героев Александрии уже больше чем не героев. У меня каждый артист и заслуженный, и не очень – звенит своим иконостасом из медалей и орденов.
Позвольте сэр… Позвольте Вашу руку,
Её пожать – спасти былую честь.
Война и мир… Война несёт разруху,
А мир похож на подленькую лесть.
Он льстить готов… Но время убивает,
Его кинжал, заточенный на боль.
И скажет кто: «Такого не бывает»,
И миром правит разум, и любовь.
Сгорев в огне оставив только искры,
Что фейерверком в сказанную ночь,
Взметнулись ввысь. Застыли как молитвы,
Они ведь нам стараются помочь.
«Взгляд Бонапарта свыкался с этим выставленным напоказ великолепием монаршей власти; он терял глазомер, терял дальнозоркость. Он сбился с пути, а ему казалось, что он все поднимается вверх, идет к вершине и что ему продолжает светить «солнце Аустерлица»,[7 - Манфред А. 3 Наполеон Бонапарт, стр. 279// Электронная библиотека RoyalLib.com (https://royallib.com/).URL:https://royallib.com/book/manfred_albert/napoleon_bonapart.html (дата обращения: 03.01.2021).] – прочитал император.
– Может и я привык к той роскоши, которая меня окружает, к тому уважению и почету? Может и я сбился с пути? Я ведь когда-то был другим…
Отравленная почестью любовь,
Двойной стандарт, отлитый в постаменте.
Сознания утраченная боль,
Застывшая мгновением в моменте.
И лесть так изворотливо тонка,
И принципов не зная, и традиций.
И наклоняясь до самого виска,
Пронизанная мелочью амбиций.
И мир неповоротливо суров,
В метаниях своих, ломая ноги.
И создает невидимых врагов,
Усилием искусственной тревоги.
«Император возобновил приемы в Тюильрийском дворце. Он старался придать им пышность, великолепие; невольно подражая своим далеким предшественникам на троне Людовику XIV и Людовику XV, он хотел богатством, роскошью, выставленной напоказ, затмить все европейские дворы. Тогда уже начал складываться стиль ампир. Великолепие, броская нарядность, яркая позолота слепили глаза»[8 - Манфред А. 3 Наполеон Бонапарт, стр. 279// Электронная библиотека RoyalLib.com (https://royallib.com/).URL:https://royallib.com/book/manfred_albert/napoleon_bonapart.html (дата обращения: 03.01.2021).].
– И мои дворцы, которых уже не сосчитать, не уступают в роскоши…
Как роскошь разъедает в глубину,