Прачечный комбинат «Сказка в Железноводске»

Посещала Костю коварная мыслишка, что на полноценный отдых в зимние каникулы не следует надеяться. Заставит Иван Михайлович выполнять калым. Родитель с тех пор, как Костя научился владеть рубанком, ножовкой и топором, поставил в сарае верстак и нагружал сына изготовлением рам, дверей, столов, стульев…

Вечером, взяв сделанные сыном заготовки, шёл в район частных домов. Полчаса тратил на установку рамы и два часа на постель с любовницей.

Придя с калыма, жаловался жене:

– Что – то устал сегодня. Лягу пораньше спать.

– Отдохни, Ваня, отдохни! – заботилась мать, шикая на детей, запрещая шуметь: – Тихо, не шумите. Папка спит!

Мать единственная, кто не в курсе постельных трудов батьки. А дети не говорят! К чему напрашиваться на ремень?

Работая после занятий в школе на домашнем верстаке, когда отец трудится на производстве в своей мастерской, и не в силах контролировать сына, Костя урывал время на отдых. Но вообще батька устанавливает такой план, что фига с два долго посачкуешь.

Особенно сильно стал нагружать с прошлого года после смерти Сталина. Перестал бояться доноса соседей. Узнав о смерти Сталина, напился и весь вечер, пока не заснул, орал:

– Наконец – то сдох усатый!

И батьке ничего не было, не только не посадили, но даже в «органы» не вызвали….

С официальным оформлением на железную дорогу в десятую дистанцию пути очередные Костины школьные каникулы полностью накрылись медным тазом.

Обидно! Друзья будут наслаждаться отдыхом, после каникул станут хвастаться, как они развлекались, а Косте чем хвастаться? Тем, что в каникулы съеденный хлеб отрабатывал?

Сколько же Костя съел хлеба за неполные двенадцать лет? Никогда не занимался подсчётом, сейчас решил попробовать.

Итак: два года оккупации под немцами следует выкинуть – хлеба не было. Хлеб заменял картофель.

После освобождения Вязьмы два года семья жила на подножном корме: крапиве, лебеде, щавеле; картофельных очистках, требухе животных; костях, выкинутых на помойку из воинской части, дислоцированной недалеко от их дома.

Начиная с дня Победы в сорок пятом году и далее три года предприятие железной дороги, на котором работал отец, продуктовую пайку заменяло денатуратом. На месяц семье из восьми человек доставалось восемь бутылок алкогольного суррогата. Денатурат, понятное дело, за хлеб как – то считать не принято. Тем более, что отец по вечерам наливал Косте всего по двадцать пять грамм. За неделю набегало всего сто семьдесят пять грамм – на серьёзную пьянку не тянуло.

Страна чуть отошла от ужасов войны – в магазинах Вязьмы стал появляться в скромных количествах хлеб, не отправленный в Москву.

Четыре года горожане покупали хлеб по одной схеме: отстояв двое – трое суток в очереди, сменяя друг друга через определённое время.

Для того, чтобы приобрести три вожделенные буханки, в очереди стоят семейные «дармоеды»: мать – домохозяйка и дети, Варя и Костя.

Костя ненавидел ночные часы. Когда стоишь в очереди, фактор времени теряется, перестаёшь соображать, где находишься. Хочется прислониться к широкой спине человека, стоящего впереди, и… спать, спать, спать! Или хотя бы просто лечь на землю, и будь всё проклято, как «та Колыма и свист пароходов угрюмых»…

Доставляли хлеб в привокзальный продуктовый магазин в маленьком деревянном ящике на лошадиной тяге. Ящик и возница дурманяще пахли хлебом, в отличие от металлических фургонов, на машинном ходу, с надписью «ХЛЕБ», которые не зная устали ежедневно мотались по Вязьме – НКВД чистило Вязьму от всяких разных элементов.

Не зря народ после освобождения прозвал город Вязьму – Вязьмалагом. В городе несколько зон и сортировочных пунктов, чекистам хватает работы.

Деревянный ящик вмещает восемь поддонов. В каждый поддон уложено шестнадцать буханок чёрного хлеба.

В длинной измученной толпе стоят, как минимум, сотни две женщин и детей. Поскольку хлеба привозят мало, всем не хватит, продажу ограничивали одной буханкой в одни руки.

Закончилась выгрузка хлеба, стоящие сзади мощно напирают, образуя монолитную массу человеческих тел, создавая преграду перед посторонними со стороны, которые не стоят в очереди.

Человека сдавливают так, что трудно вздохнуть, пошевелить руками, принять другое положение.

Бывает нередко, что ушедшие на короткое время женщины не могут вернуться в очередь. Плачут, умоляют, но… Задние напирают так, что в очередь не втиснешься.

Порядочные люди чаще остаются в проигрыше, чего не скажешь о наглых подонках.

Перед входом в магазин над крыльцом сооружён низкий навес. На навесе плашмя устраиваются мужики. Когда начинают продавать хлеб, они спускаются вниз на плечи или головы людей, стоящих в очереди. Упираясь ногами в лица, продвигаются вперёд, зажав в кулаке деньги. Добравшись до прилавка, суют деньги продавцу, получают хлеб и тем же путём возвращаются на крышу. Обидно, неприятно получать в лицо сапогом. А что поделаешь? У всех в очереди руки прижаты к туловищу, не отпихнёшь, не сбросишь тварь, приходится терпеть.

Получив в лицо подошвой сапога, Костя зло скрипит зубами. Выматериться бы, да язык не поворачивается!

На семью Тепловых с избытком хватает одного матерщинника – батьки.

Если разделить на десятерых человек – мать родила вторую двойню – три буханки чёрного хлеба, получается триста грамм в неделю на человека, килограмм двести в месяц, четырнадцать килограмм четыреста грамм в год. От этого времени и следует вести отсчет. Можно набросить еще шесть килограмм на благополучные годы в Железноводске, куда они переехали из Вязьмы.

Считаем: четыре года по четырнадцать четыреста, два года по двадцать. Должен Костя сумму за девяносто семь килограмм шестьсот грамм хлеба. Округляем до ста. В грубом приближении получается: сто на двадцать копеек, то есть двадцать рублей. Ладно, Костя человек не жадный. Так уж и быть, увеличит сумму в два раза. Все равно получается мало. Что такое сорок рублей? Одних оконных рам и дверей Костя изготовил более тридцати штук. А табуретки, столы, стулья, нарезка стекла по размеру? За филенчатую дверь отец кладет себе в карман тридцать рублей, за оконную раму – пятнадцать. И все равно Костя остаётся должником за съеденный хлеб? Во, батька даёт!

За годы, что он вкалывает, на калымные деньги набежали ещё и проценты. Как ни крути, получается – батька Косте должен…

Костя не принимает во внимание такие пустяки, как ежегодная копка огорода, сбор картофеля, продажа однопалых ватных рукавиц на рынке, продажа лесной земляники на перроне вокзала пассажирам мимопроходящих пассажирских поездов.

Плохо быть старшим сыном! Старшему достаётся на всю катушку.

А куда отнести, к какой денежной категории, стыд, неизбежный спутник ненавистной торговли… Увидев друзей, или знакомых, не знаешь, куда глаза спрятать, чтобы не видеть кривых ухмылок. Единственный способ – отвернуться, сделать вид, что "никого не вижу, никого не слышу; никому ничего не скажу". «Эх, как меня понесло в мыслях – скакунах».

Сколько себя Костя помнит, столько так и живёт. Какую – нибудь работу, да придумает родитель. То в лес тащит дрова заготавливать, то рамы в сарае заставляет делать, то с ним в командировки по полустанкам мотаешься…

Хоть бы разочек дал возможность провести полноценные каникулы, играя с соседскими ребятами на улице. Вот уж незадача: судьба злодейка, жизнь индейка! Или копейка? Всё – таки, подходит – копейка.

Отец сыновьям и дочерям, не говоря уже о матери, постоянно напоминает кто в доме хозяин. Он и ещё раз он в доме хозяин: кормит, поит, одевает, обувает. Наказывает и милует – стоит добавить.

Дуракам известно, что хозяин – по совместительству выполняет обязанности барина. Попробуй барина ослушаться. Не послушаешься, за барином не заржавеет – всыплет арапника, который ему во время войны подарил немец в обмен на яйца. Не подумайте плохого – куриные.

Отец Ивана Михаил жил в деревне. Считался очень зажиточным крестьянином. Дом – полная чаша. На подворье стояли сеялки и веялки. На лугу паслись стада коров, овец, лошадей… Дом и большая часть животины отходили по наследству Ивану, как старшему сыну.

На беду Ивана его отца Михаила в лихое и смутное время раскулачили. Отобрали лошадей, коров, овец, бричку, сеялку и веялку, и прочий инвентарь. Забрали валенки. Сослали в Сибирь, где дед Кости и пропал без вести. Вместо богатства Иван получил шиш с маком и мак с таком. Как отцу не злиться на весь мир? Злость, срывает на детях. Бьёт жестоко, с каким – то сладострастным садизмом, не жалея сил. Бывает, не только арапником, но и подручными средствами.

Мать держит сторону отца. Не было случая, чтобы она за детей заступилась, остановила экзекуцию.

Костя слушает наставление батьки внимательно, опустив голову от отчаяния и обиды, скрывая возмущенные слезы.

– Без пятнадцати восемь в бытовку приходит бригадир. Даёт бригаде задание на очередную смену. Не опаздывай, в восемь он уйдёт на объекты; после восьми его не поймаешь! Зайдешь в бытовку, обратишься к Камбале… Тьфу, ты, мать его, забылся! Увидишь одноглазого мужика с черной повязкой и черной шевелюрой, подойдешь к нему и скажешь, что ты от Ивана Михайловича. Зовут мужика Николаем Анисовичем. Повезло мужику – двадцать баб в бригаде, выбирай любую! – Батька пустил слюну от зависти.

– Чёрного кобеля не отмоешь добела, – откликается мать на последние слова отца.

Иван делает вид, что не расслышал насчёт чёрного кобеля.

– Камбала – ударение на последнее «а» – отметит в журнале твой выход на работу, даст инструмент, проинструктирует…

– Сынок, на улице сильный мороз, – озаботилась мать. – Возьми, вот, старенькую душегрейку, батька её не носит. Чуток прохудилась, но ничего, месячишко выдержит. Наденешь завтра под телогрейку, всё теплее будет.