Прачечный комбинат «Сказка в Железноводске»

Пройдя ещё пару десятков метров, увидел размытые тени переходящих через пути, спешащих на утреннюю смену людей. Трудовой люд идёт от частных домов отделения первой исправительной колонии.

На душе полегчало: на «миру» люди не дадут пропасть.

Непомерно толстые из – за одежды рабочие передвигаются неуклюже, переваливаясь, как объевшиеся рыбой пингвины. Боясь замерзнуть, граждане, как и Костя, напялили на себя всё что можно, лишь бы защититься от холода и добраться живыми до рабочего места.

Это пар костей не ломит, а мороз ломает не только прочный металл, но и кости людей.

Один из пешеходов, как совсем недавно Костя, наступил на рельс, нога подломилась, и человек мешком свалился в снег. Барахтается в глубоком снегу, не может подняться. Не поймёшь, женщина это или мужчина. Пол человека в критической ситуации неважен, главное быстрее помочь. Железная дорога не место, где можно в мороз прохлаждаться между рельсами. Двое шедших сзади, срываются на быстрый шаг и с двух сторон помогают большому «мешку» одежды подняться, встать на ноги.

Дружелюбно отряхнули. Дальше двинулись втроём; человек, идущий посередине, сильно хромает.

В актированный день основное население Железноводска предпочитает сидеть дома. Пробиваются сквозь непогоду трудяги, у кого никогда не бывает актированных дней, праздников, выходных. Идут те, кому доплачивают к зарплате: праздничные, ночные, морозные. Идут специалисты, чьё присутствие на рабочем месте обеспечивает активную жизнь железной дороги и посёлка: железнодорожники, станционные служащие, водопроводчики, сантехники, электрики… Вокзал не закроешь, железнодорожные пути не перекроешь, водокачку и теплоэлектростанцию не остановишь. Пробиваясь через снежные заносы и мороз, на станцию по расписанию прибывают составы – их кто – то должен обслуживать…

При подходе к станции надрывно орёт паровоз, тянущии с севера в вихре снежной пыли груженый состав, требуя от всего живого убраться в сторону.

Остановись, прохожий, пропусти товарный и спокойно шлёпай дальше. Так нет же: неуклюже помчались «мешки» через пути; быстрее, быстрее проскочить путь перед эшелоном. Что за народ в Союзе? А если не успеешь перебежать и зарежет? Оставишь семью сиротой.

Куда спешить? Сталина не стало, в прошлом году умер, за опоздание на работу уже не судят!

Вот что значит сила многолетней привычки. Это она, неугомонная, заставляет спешить людей на работу.

Каждый год железная дорога собирает кровавую жатву. Сколько за год попадает под колёса вагонов? – много. Ничему жизнь не учит. Куда ты несёшься – «олень» или волки за тобой гонятся?

Орёт паровоз, застуженным свистом надрывается. Перед самым его передком с угловой решёткой проскочили последние смельчаки и поплелись дальше счастливые. Сэкономили минуту.

В облаке поднятого с полотна снега, полностью скрывшего промёрзлые вагоны, вползает на станцию товарняк. Морозный ветер с силой бьёт в лицо – так, что голову непроизвольно откидывает назад.

Закрыв лицо рукавицами, отвернувшись от состава, Костя ждёт, пока вагоны пройдут и освободят путь. Ничего что минуту потеряет, зато спасёт кое – что под названием жизнь. Костя доволен, что не поддался психозу толпы и не побежал за компанию.

Поезд, скрежеща тормозами, взвизгивая колёсными парами, резко сбавляет скорость, вагоны всё медленнее движутся.

Конца состава не видно.

Поезд остановился. Хочешь, не хочешь, а приходится возвращаться назад, в конец состава, чтобы обогнуть последний вагон.

Добрался до перрона станции. На перроне снег счищен, идти легко.

К бытовке подошёл без пятнадцати восемь. Заглянул в помещение. Маленькая комнатка под завязку набита рабочими железнодорожной бригады, выслушивающими инструктаж перед началом очередной тяжелой смены. Под потолком вокруг единственной голой электрической лампочки, висящей на проводе, плавает дым. Бабы на скамейках в телогрейках и стёганых ватных «зэковских» спецштанах, усиленно курят самокрутки.

За столом в шапке, без верхней одежды, с сердитым видом мужик с чёрной повязкой на глазу кому – то выговаривает. Мужик вполне подходит под образ пирата или просто разбойника. Встретишь такого ночью, на всю жизнь сделаешься заикой.

Похоже, он тот самый бригадир, к которому Косте следует обратиться. Тот, которого отец назвал Камбалой.

Николай воевал. Один глаз потерял на фронте. Женщины бригады вначале за глаза в шутку так его назвали. Когда много раз повторяешь одно и то же слово, к нему привыкаешь, оно становится родным, близким. Женщины сами привыкли к этому прозвищу и постепенно приучили других. Даже начальство теперь зовёт его не иначе, как Камбала.

Ближняя к выходу женщина, не вынимая козью ножку изо рта, обернулась к двери и передала слова Николая: «Просит подождать на улице». Фраза слилась в бормотание, но в целом понятна.

Захлопнул дверь.

Возле дверей бытовки собралась небольшая толпа из шести человек: Мужчина лет восемнадцати, женщина лет двадцати трёх, три девушки в возрасте примерно семнадцати – восемнадцати и Костя неполных двенадцати лет; самый молодой и очень хилый. На морозе ждут окончания инструктажа. Ждут, пока освободится Камбала, сухопутная рыбья масть станции Железноводска.

Стоящая рядом девушка, по глаза закутанная платком, повернулась к Косте и задала глупый вопрос:

– Ребёнок, ты, тоже на работу устраиваешься? – Костя обидчиво отвернулся. – Подожди, дай снег с тебя отряхну. Ты что, падал? Не дуйся. Я Наташа, а ты? – спрашивает она, отряхивая в него снег.

– Костя. Костя Теплов.

– Васильева! Какой идиот послал тебя на работу в такой мороз?

Костя знает, какой. Даже, при желании, может назвать по имени, только Наташке ни за что не скажет. Вдруг проболтается, всё – таки, женщина…

– Была б моя воля, я бы этому человеку, трам – тара – рам его в рот, сказала пару ласковых. Надо же, додумался ребёнка посылать! Долго видно думал! Можешь не отвечать. Смысла нет, – советует Наташа и добавляет: – Жуть, как холодно, сплошной «дубак». Ноги стынут.

Мужик, услышав, что ноги стынут, через закрытый шарфом рот, просипел:

– «Ноги стынут, руки зябнут – не пора ли нам дерябнуть»?

Женщина поддержала разговор:

– Кто там желает дерябнуть?

– Это я, Юрка, – отозвался мужик, переминаясь с ноги на ногу. – Я хочу дерябнуть, можешь составить компанию; подгребай ближе.

Народу на морозе неуютно, народу жутко холодно. Топтанье на месте не помогает, пытаются болтливым языком согреться. Все втянулись в пустой разговор. Бросают реплики. Тема задана и её развивают: что дерябнуть, сколько, где.

Костя молчит. Косте обсуждать выпивку по возрасту вроде как рано, хотя батька ему наливает с детских Вяземских лет. Думает лишь об одном – неужели нельзя пустить их в помещение, в тепло?

Мороз старается во всю мощь, продолжает наяривать, проверяя на прочность. Рукавицы не помогают. Стынут кончики пальцев. Мороз пробирается под телогрейку, делает, пока еще робкие, но злые попытки залезть шаловливыми ручонками в ширинку Галиных, пошитых под мужика, ватных штанов; студит ноги в валенках, ставших на морозе дубовыми. Холод, подобно воде, ищет дырочку к начинающему дрожать мелкой дрожью, телу.

Чтобы согреться, Костя усиленно размахивает руками, хлопает себя по телогрейке и штанам, топает ногами. Пытается набить харю стуже, лезущей в неположенные места, подбирающейся к самому дорогому у человека отростку, который позволяет мужикам писать стоя.

Примеру Кости следуют и другие «братья и сестры» по несчастью: прыгают, топают, хлопают, пляшут… Посиневшие губки дрожат у всех мелкой дрожью.

Наконец дождались! Женская бригада освобождает помещение. Ну и лица у тёток: морщинистые, серые, одутловатые, равнодушные; ничего хорошего от жизни, не ждущие. Вряд ли у таких баб есть мужья, дети. Хотя, может и есть. А если есть, то они мало чем отличаются от баб, замученных построением коммунизма на Севере – под дулом автоматов за колючей проволокой.

Мужчины и женщины отсидели сроки.

Бригада женщин разбирает инструмент, приготовленный с вечера, и растворяется в тумане.

Приоткрылась дверь домика, бригадир высунул голову:

– Кто на уборку шлака и снега заходите, впишу в журнал.

Компания ломанулась внутрь.

Фамилию Кости Николай нашел сразу, поставил галочку; старание батьки не пропало даром. Почему – то сделалось обидно. Хотя, что особенного, если неполные двенадцать лет превратились в обычную закорючку под названием «галочка», даже не с большой буквы. Обидно и досадно, да ладно. Одной обидой больше, одной меньше – какие у Кости годы? Фамилии остальных Николай заносит в журнал, не спрашивая паспортные данные.

Камбала напутствует временных рабочих: