Благие знамения. Подарочное издание с иллюстрациями Пола Кидби

Пес уже рычал. Это было тихое клокочущее рычание напряженной угрозы, какое обычно зарождается глубоко в глотке одного существа, а заканчивается на горле другого.

Капающая из пасти слюна вскипала на асфальте.

Пес сделал несколько шагов вперед и понюхал неподвижный воздух.

Его уши встали торчком.

Вдали слышались голоса. Среди них выделялся один. Мальчишеский голос, тот самый, которому пес был рожден подчиняться, повиноваться беспрекословно. Если этот голос скажет «рядом», он будет идти рядом; если скажет «убей», он убьет. Голос его Хозяина.

Пес перемахнул кусты и побежал через поле. Бык, который там пасся, мельком глянул на него, оценил свои шансы и поспешил убраться к дальней изгороди.

Голоса доносились из чахлой рощицы неподалеку. Капая слюной, черный пес подкрался поближе.

Другой голос сказал:

– А вот и нет. Ты вечно говоришь, что он подарит, а он так ничего и не дарит. Попробуй уговори своего папочку купить тебе кого-нибудь. Кого-нибудь интересного. Так он выберет насекомое какое-нибудь, типа палочника. Интереснее быть ничего не может.

Цербер изобразил собачий эквивалент пожимания плечами, но мгновенно утратил интерес к сказанному, поскольку раздался голос Хозяина, Центра Вселенной.

– Мне подарят собаку, – сказал голос.

– Ха-ха. А тебе откуда знать? Никто не говорил, что тебе подарят собаку. Как же ты узнал про собаку, если никто этого не говорил? Твой папочка вечно будет стонать о том, как много она жрет.

– Он будет есть бирючину, – вступил третий голос, куда более строгий. Это явно был мальчик из тех, кто перед тем, как собрать модель из пластмассового конструктора, не только аккуратно раскладывает и пересчитывает все детали, но также раскрашивает все, что требуется раскрасить, и, согласно инструкции, оставляет на просушку. Если ребенок говорит таким голосом, значит, впереди его ждет работа бухгалтера высшей категории, дайте только срок.

– Они не едят бирючину, Уэнсли. Где это видано, чтобы собака ела бирючину!

– Я имел в виду, что ее едят палочники. Они ведь и правда ужасно интересные. Во время спаривания они откусывают друг другу головы.

Последовало задумчивое молчание. Цербер подкрался поближе и понял, что голоса доносятся из какой-то ямы.

Как оказалось, деревья скрывали старый меловой карьер, почти заросший терновником и плющом. Старый, но явно пользующийся популярностью. Вдоль и поперек его пересекало множество тропок; гладкие участки склонов свидетельствовали о регулярных визитах здешних скейтбордистов, а для велосипедистов меловые скаты явно были Стенами Смерти или хотя бы Сильно Ободранных Коленок. С деревьев, подходящих для лазания, свисали концы опасно размочаленных веревок. Тут и там из кустов торчали куски рифленого железа или обломки подгнивших досок. Заросли крапивы наполовину скрывали ржавый, обгорелый кузов старого «Триумф Геральда».

В дальнем конце карьера виднелась груда металлических колесиков и гнутой проволоки – знаменитое Затерянное кладбище, куда приезжают умирать тележки из универсама.

Для детей здесь был настоящий рай. Местные взрослые называли его Ямой.

Сквозь крапиву пес увидел четыре фигурки, сидевшие посреди котлована на том, на чем и полагается сидеть в приличном тайном убежище, – на обычных молочных ящиках.

– Врешь!

– Точно, откусывают.

– Спорим, что нет, – сказал первый из собеседников. Судя по тембру, этот голос принадлежал девочке, и сейчас в нем слышался жгучий интерес.

– Точно тебе говорю. Перед каникулами у меня было шесть штук палочников, и я забыл положить им свежую бирючину, а когда вернулся, там оставался всего один, но жутко толстый.

– Да ладно! Это не палочники, а богомолы. Я видел их по телику – самка богомола сожрала своего дружка, а он как будто и не заметил.

За этим снова последовало молчание.

– А о чем они молят? – спросил голос Хозяина.

– Не знаю. Наверное, о том, чтобы не жениться.

Пес умудрился пристроить огромный глаз к дырке в покосившейся изгороди и осторожно заглянул туда.

– А все равно получится как с велосипедами, – авторитетно заявила первая собеседница. – Я-то думала, мне купят семискоростной велик с узким кожаным седлом, фиолетовый и все такое прочее, а мне подарили голубенький драндулет. С корзинкой. Девчоночий велик.

– Ну и что. Ты же девочка, – сказал второй голос.

– Это и есть сексизм – когда человеку покупают девчоночьи подарки только потому, что он девочка.

– А мне подарят собаку, – твердо сказал Хозяин.

Хозяин сидел спиной, и лица его цербер пока не видел.

– Ну конечно, такого здоровенного ротвейлера? – спросила девочка с уничтожающим ехидством.

– А вот и нет, я хочу собаку, с которой можно играть, – сказал голос Хозяина. – Небольшую такую собаку…

…Глаз в крапивных зарослях резко переместился вниз…

– …Такого пса, который все понимает, умеет лазать в кроличьи норы и чтобы одно ухо у него было вот так вот забавно вывернуто. В общем, самую лучшую дворняжку. Чистокровную.

Сидевшая внизу компания не услышала тихого хлопка, который прозвучал на краю карьера. С таким звуком воздух заполняет вакуум, образовавшийся, к примеру, в результате превращения огромного пса в собаку весьма скромных размеров.

А шорох, который последовал за хлопком, возможно, был вызван тем, что одно ухо у этой собаки вывернулось наизнанку.

– И я назову его… – сказал голос Хозяина. – Я назову его…

– Ну? – подначивала девочка. – Как же ты его назовешь?

Цербер ждал. Настал решающий миг. Наречение. Оно определит его цель, его назначение, его сущность. Его глаза, которые теперь были гораздо ближе к земле, загорелись тусклым огнем, а в крапиву закапала слюна.

– Я назову его Псом, – решительно сказал Хозяин. – Чем проще, тем лучше.

Цербер замер. Где-то в глубине своего дьявольского собачьего ума он понимал: что-то идет не так, но ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться, а огромная любовь к Хозяину, внезапно охватившая его, подавила все дурные предчувствия. И вообще, разве ему решать, какого он должен быть размера?

Пес потрусил вниз по склону навстречу своей судьбе.

Правда, с каким-то странным ощущением. Ему всегда хотелось бросаться на людей, но только сейчас он неожиданно понял, что при этом ему хочется еще и вилять хвостом.

– Ты же говорил, что это он! – простонал Азирафаэль, рассеянно снимая остатки кремового торта с лацкана и облизывая пальцы.

– Это и был он, – сказал Кроули. – Уж я-то должен знать, верно?

– Значит, вмешался еще кто-то.