Анафем

– Нет. Зачем мне задумываться, если остальные всё решили за меня?

– Прости, Раз! – сказал Джезри без тени раскаяния – скорее его злило, что я злюсь. С ним вообще нелегко, и я раньше месяцами его избегал, пока не понял, что ради дружбы с Джезри можно многое стерпеть.

– Проехали, – сказал я. – Так чем занимается группа Ороло?

– Понятия не имею. Я просто делаю расчёты. Орбитальная механика.

– Теорическая или…

– Абсолютно праксическая.

– Думаешь, космографы нашли планету ещё у какой-нибудь звезды?

– Каким образом? Для этого нужно сравнивать данные от других телескопов. А к нам за десять лет, понятно, ничего не пришло.

– Значит, что-то поближе, – сказал я. – Что можно рассмотреть в наши телескопы.

– Это астероид. – Джезри надоело ждать, пока я догадаюсь.

– Большой ком?

– Тогда Ороло бы куда больше взволновался.

Шутка была бородатая. Бонзы в нас почти не нуждались, и чуть ли не единственное, что могло изменить ситуацию, – открытие большого астероида, который вот-вот врежется в Арб. Такое чуть не случилось в 1107-м. Тысячи инаков собрали на конвокс, те построили космический корабль, чтобы сбить астероид с орбиты. Однако к моменту запуска корабля в 1115 году космографы рассчитали, что астероид всё-таки в нас не врежется, и полёт превратился в исследовательскую миссию. Лаборатория, в которой построили корабль, стала концентом светителя Реба в честь космографа, открывшего астероид.

Справа холм, на котором жили бюргеры, переходил в понижение. Оттуда вытекала речка – приток основной реки. Через неё был перекинут древний стальной мост: построенный, брошенный, пришедший в полную негодность и, наконец, залатанный новоматерией. Пунктирная линия, стёртая почти до невидимости, намекала водителям, что, может быть, стоит проявить немного вежливости к пешеходам, идущим между крайней правой полосой и перилами. Разворачиваться было поздно, да и по мосту толкал тележку, нагруженную полипакетами, другой пешеход. Мы юркнули за ним, надеясь, что грузотоны, кузовили и мобы не задавят нас насмерть. Слева приток вился по своей пойме, а в миле от нас впадал в реку. В моём детстве здесь были болотце и лес, но теперь берега укрепили, а участок застроили. Самым заметным сооружением был большой открытый стадион на несколько тысяч мест.

– Может, сходим на матч? – спросил фраа Джезри. Я не мог понять, в шутку он или всерьёз. Из нас четверых Джезри был самый азартный. В атлетические игры играл нечасто, но если уж играл, то с решимостью и злостью, и, несмотря на отсутствие опыта, часто побеждал.

– Думаю, туда без денег не пустят.

– Можем продать мёд.

– Мёда у нас тоже нет. Давай в другой раз.

Джезри мой ответ не очень понравился.

– И вообще, так рано матчей не устраивают, – добавил я.

Через минуту он загорелся новой идеей:

– А давай подерёмся с пенами!

Мы добрались почти до конца моста. Только что мы увернулись от кузовиля: водитель, парень приблизительно наших лет, одной рукой переключал кнопки управления, другой прижимал к щеке жужулу и вообще вёл машину так, словно нажевался дурнопли. Мы были возбуждены и часто дышали, потому в идее завязать драку мне почудился даже некоторый резон. Я улыбнулся и прикинул. Мы с Джезри были крепкими, потому что заводили часы, а многие эксы – в отвратительной форме. Мне вспомнилось, как Кин сказал, что они одновременно умирают от голода и страдают от ожирения.

Но когда я посмотрел на Джезри, тот нахмурился и отвернулся. На самом деле он не хотел ввязываться в драку с пенами.

К этому времени мы уже вошли в моё родное предместье. Целый квартал занимало здание, похожее на гипермаркет, но явно принадлежащее некой контрбазианской скинии. На газоне перед ним стояла пятидесятифутовая белая статуя какого-то бородатого пророка: в одной руке он держал лопату, в другой – фонарь.

В придорожных канавах из-под наслоений выброшенных обёрток росли дурнопля и буряника; под серой плёнкой сконденсированных выхлопных газов ворошились, словно черви в мусорном пакете, выцветшие кинаграммы. Сами кинаграммы, логотипы, названия товаров были мне незнакомы, но по сути оставались теми же.

Теперь я понял, почему Джезри так по-свински себя ведёт.

– Сплошное разочарование, – сказал я.

– Угу, – отозвался Джезри.

– Столько лет читать хронику, каждый день на провенере слушать удивительные истории… Всё это как-то…

– Заставило ожидать большего.

– Ага. – Мне пришла в голову новая мысль. – Ороло когда-нибудь говорил с тобой о десятитысячниках?

– Разрыв причинно-следственных областей и всё такое? – Джезри странно посмотрел на меня. Удивился, что Ороло удостоил меня такой беседы.

Я кивнул.

– Классический пример дерьма, которым нас кормят, чтобы всё это казалось интереснее, чем на самом деле.

Однако я чувствовал, что Джезри пришёл к такому выводу только сейчас. Если Ороло говорит про РПСО всем фидам, что тут особенного?

– Нас не кормят дерьмом, Джезри. Просто мы живём в скучное время.

Он сделал новый заход:

– Это стратегия привлечения. Точнее, удержания.

– То есть?

– У нас одна радость – ждать очередного аперта. Посмотреть, что там снаружи, когда ворота откроются. Когда там оказывается то же дерьмо, только гаже, что нам делать? Только записаться ещё на десять лет и посмотреть, не изменится ли что-нибудь к следующему разу?

– Или пойти дальше.

– Стать столетником? А ты не думал, что нам это бесполезно?

– Потому что их следующий аперт совпадает с нашим, – сказал я.

– А до послеследующего мы не протянем.

– Ну, многие доживают до ста тридцати, – возразил я. Лучше бы промолчал: сразу стало ясно, что я прикинул в уме то же самое и пришёл к тем же выводам, что и Джезри.

Он фыркнул.

– Мы с тобой родились слишком рано, чтобы стать столетниками, и слишком поздно, чтобы стать тысячниками. Родись мы на пару лет раньше, мы могли бы оказаться подкидышами и попасть прямиком на утёс.

– И тогда мы бы оба умерли, не увидев ни одного аперта, – сказал я. – К тому же меня, может, ещё и могли подкинуть, но тебя, судя по тому, что ты говорил о своей биологической семье, вряд ли.

– Скоро увидим, – сказал он.