Круги ада

Рано утром, сразу после прощальной ночи, ещё не успев уснуть, она сбегала попрощаться к своему незнакомцу с портрета. Пожаловаться на судьбу. Он горестно выслушал её обиды и даже посочувствовал глазами и мимикой всего лица, но помочь ей чем-то, он был не в состоянии…

Вот так и закончилась её смешная семейная жизнь. Прошло совсем немного времени, и вся жизнь её из довольной, сытой и ухоженной, превратилась, вдруг, в страшную и кошмарную…

Круг четвёртый

Интернат, и, правда, был большой и богатый. Ей предоставили отдельную комнату, достаточно большую, светлую и удобную во всех отношениях. Даже маленький туалет был теперь у неё индивидуальный, личный. В комнате стоял шкаф с готовой форменной одеждой, ничего брать из дома, кроме нижнего белья, ей было не нужно.

Дедушка определил её в восьмой класс. Класс был с французским уклоном, с новыми дисциплинами, такими как плаванье, верховая езда, теннис, этика, эстетика, танцы и музыка. Он поцеловал её по-отечески в щёчку, погладил по головке, улыбнулся усами и ушел за большую дубовую дверь в ту, другую жизнь. Туда, где осталась её дочь, муж Лёня, тётя Маша, её никчемная мать и совсем маленький кусочек из её красивой, но очень странной жизни.

В интернате всё для неё оказалось сложным. Учителя были на удивление требовательными и переживающими за свою работу. Они мучили её каждый день с раннего утра и до поздней ночи. Теперь она жила в комнате одна, впервые за всю свою маленькую жизнь. Она в полной мере поняла, какое же это счастье жить в комнате совсем одной. За тобой не подглядывали ничьи глаза, можно было уйти к себе в комнату, закрыться на ключ от чужих вопросов и праздного любопытства, и предаваться там своим сладостным мечтаниям, в которых прекрасный принц был, как две капли воды похож на её любимца из портрета.

Связи с внешним миром почти не было целых два месяца. Изредка в интернат звонил дедушка, и ей передавали его приветы, не приглашая к телефону. Мать не появлялась, как будто её никогда и не было, как будто она ей когда-то просто приснилась. Лёня тоже оказался по ту сторону забора. В какой-то момент она даже решила, что все её забыли и вычеркнули из своей жизни. Она не обижалась на них. Нет. Что толку обижаться на чужих, в принципе, людей? На её чужую мать? На похотливого старичка, эгоиста до мозга кости? На молодого жеребца Лёню, которому нужно только её тело? На чужую тётю Машу, у которой своя жизнь, свои дети, своя семья? А больше в её жизни никого и не было. Не о подружке же Свете думать ей, и не о Римме Сергеевне? Единственный, кто теперь был вместе с ней, был её Мишка, с плюшевым тайничком внутри. Только ему, теперь, могла она жаловаться на свои горести и беды, только он радовал её собственным содержанием.

Она стала лучше присматриваться к ученикам взрослых классов и молодым учителям, потому что любовь к самому главному удовольствию никак не хотела забыть. Эротические фантазии не давали спокойно спать по ночам, и заставляла уходить в воспоминания на очень приятные темы. В её фантазиях партнёром оказывался непременно всё тот же прекрасный принц. Он случайно встречал её в саду около интерната, красиво знакомился, долго разговаривал украдкой в тени деревьев лунными ночами. Их сплетённые в страстном поцелуе тела, ложились длинной тенью на влажную ночную траву, покрытую предутренней росой, на которую она позволяла, в конце концов, опускать её, всю трепещущую в жаркой истоме, и отдаваться ему до конца, до самого донышка своей души и до последнего вздоха своего тела…

На Новый год дедушка устроил ей зимние каникулы. Он приехал за ней, почему-то, на такси, без Лёни, а дома радовал вкусной едой, шоколадом, прозрачными пеньюарами и французской любовью. Юлю она видела только два раза, потому что расписание у няни было очень строгим и не предусматривало общения ребёнка с посторонними без разрешения дедушки Мориса в неурочное время. Настя не обижалась. Она отсыпалась днями и позволяла дедушке любые вольности ночами, не забывая своего любимого, пушистого Мишку и его тайник.

Каникулы промчались, как один миг и опять дедушка отвёз её сам, и опять на такси, и опять интернат принял её под свой кров. Длинно и монотонно потекло время, медленно приближая тёплые весенние дни. Весну Настя встретила с радостью и надеждой на весенние каникулы и возможность уговорить дедушку забрать её из интерната. Каникулы наступили и прошли, ничего не изменив в её жизни, независимо от её ночных стараний. Дедушка Морис категорически отказался обсуждать эту тему. Насте оставалось надеяться только на летние каникулы, которые она ждала с огромным нетерпением, утешая себя ночными мечтаниями и беседуя с Мишкой, или со своим любимым с портрета. Только любимый понимал её в ночной прохладе весенних зарослей, только он сочувствовал её несчастной судьбе теми необыкновенными вечерами, которые она проводила в своих мечтах рядом с ним в лунном, загадочном соду…, и Мишка, глядевший всё понимающими пуговками, не опуская глаз и не моргая.

Но однажды, вместо принца, в саду она натолкнулась на Лёню, который обследовал забор вокруг интерната и нашёл в нём лазейку. Вдвоём они быстро и даже как-то лихорадочно обшарили все ближайшие кусты и обнаружили в их зарослях симпатичную очень маленькую полянку. Леня пытался срывать фирменную форму так быстро и второпях, что разорвал ей платье в талии, но так и не сумел снять его в спешке. Тогда они ограничились только трусиками. Отдавалась она ему, как принцу из своих мечтаний, жарко, страстно и с удовольствием. Наверное, её тело соскучилось по настоящим, напористым мужским ласкам и проникновениям.

После этой неожиданной встречи Лёня стал почти каждый день залезать в сад. Они быстро, молча, и в спешке предавались удовлетворению своих тел. На свидания она бегала, очень переживая, что их могут выследить и донести дедушке, но отказаться от них не могла, так ей нравилась вся эта захватывающая история и с конспирацией, и с быстротой самой близости. Это очень сильно возбуждало её воображение, давая возможность домысливать и украшать деталями их жаркую, запретную страсть длинными, одинокими ночами. Она заранее предвкушала наступающий момент, и к приходу Лёни была настроена на близость до такой степени, что оказывалась во много раз нетерпеливее его.

Учёба у Насти двигалась очень плохо, потому что голова была забита другими мыслями, а тело подогревали похотливые фантазии, отправляя всю учёбу в пустой чулан, который представляла её голова, и в котором гулял только ветер. Учителя сражались за знания очень старательно и рьяно, но ничего не смогли вложить ни в её ум, ни в память, как будто там был выстроен забор, выше, чем в самом интернате.

Ещё через месяц тайных встреч в интернат вызвали дедушку. Она не знала об этом до самой двери в кабинет директора, куда её повела воспитательница. Неожиданная встреча с дедушкой было ей и приятна, и не приятна. Приятна потому, что она вдруг понадеялась, что он её всё же заберёт из интерната навсегда, и приехал именно для этого. Неприятна же, потому, что в кабинете у директора её ругали. Ругали принародно, прямо при всех учителях и при дедушке, за неуспеваемость, за лень, и грозили отчислить совсем. Дедушка с очень серьёзным лицом и тоже назидательно высказывался об учёбе. Она смотрела на него и видела, что ему нет никакого дела до её учебных достижений. Его глаза улыбались всеми морщинками. Когда он подошёл к ней для «родственного» поцелую в лоб и взял её руку в свою, она поняла, что он очень соскучился по её телу. Большим пальцем своей руки он очень возбуждающе погладил по самой середине её ладошки. Всё Настино тело тут же откликнулось на его маленькую ласку.

Дедушка действительно забрал её из интерната, но только на четыре дня. Забрал не для того, чтобы она повидалась со своей дочерь, а только для собственного удовольствия. Все четыре дня он опять не выпускал её из пастели, заставляя часто переодеваться в разные платья и нижнее бельё, в пеньюары и совсем в одни бантики на ногах или талии. Они опять долго и умело предавались любви, доводя друг друга до многократных оргазмов, чем ещё больше возбуждали и тело, и воображение.

После этих четырёх дополнительных дней учёба в интернате совершенно перестала лезть ей в голову. Там всё время сидело только плотское желание, окончательно испортив ей настроение и на учёбу, и на сам интернат. Лёня куда-то пропал и не появлялся больше в саду уже почти месяц, а желание жгло её изнутри каждый день, почти без остановки. Тогда она решила найти для «плотского удовольствия» кого-то в самом интернате и нашла.

Это был ученик десятого класса, почти взрослый парень, звали его Слава, был он невысокого роста, весь сбитый и крепкий, потому что занимался боксом и хотел стать профессионалом. Он и раньше поглядывал на неё с очень понятным для неё желанием, но она отворачивалась и не давала повода подойти к ней для знакомства. Но, в какой-то из дней, подошла к нему сама и позвала погулять в саду. Они бродили по аллейкам и разговаривали ни о чём, пока она потихоньку не завлекла его в знакомые заросли. Там они вначале долго целовались, она не позволяла своему телу наброситься на него сразу, как оно этого хотело. Она старалась соблюсти хотя бы какие-то приличия, поэтому позволила ему после обычных поцелуев в губы целовать её в шею, грудь и даже соски. Она сама с трудом дождалась, когда он перешёл, наконец-то, непосредственно к обладанию её тела. Всё произошло скомкано и неинтересно, на холодной весенней земле, потому что он ещё очень плохо понимал и знал её, но темперамент в нём чувствовался мощный, и это давало надежду на будущее.

Это будущее началось завтра же. Он был очень нетерпелив. Они стали назначать свидания ежедневно прямо на поляне в кустах, не разрешая себе вместе гулять по саду. Секс с ним проходил очень мощно и бурно, совершенно не так, как с дедушкой или Лёней. Она поняла, что есть такое это молодое и сильное мужское тело, которое в самом соку и полно настоящего плотского желания для полного удовлетворения и её, и его самого. Ей очень нравился этот интимный, тайный процесс. Она могла бы заниматься им с раннего утра и до глубокой ночи, но были ещё и уроки, которые отнимали и время, и силы. Так прошло ещё два месяца, но потом наступили летние каникулы, и тайные встречи пришлось прекратить…

Первый год учёбы в интернате состоял из воспоминаний между дедушкой, периодически забирающим её «домой» на каникулы или «неделю», горячими объятьями Славы украдкой и появившимся Лёней. Как-то он приехал за ней в очередные выходные дни, но вместо того, чтобы отвезти к дедушке, привёз к себе в комнату. Оказалось, что вначале дедушка Морис отправлял его в длительную командировку на дальний север, в город Салехард, где он подхватил простуду, а потом у него было воспаление легких, и он с трудом выкарабкался из болезни за почти два месяца.

Так что учёбы, как таковой, у неё в интернате так и не было. Обладания её тела тремя мужчинами по очереди учёбой назвать было никак нельзя.

Лето они опять проводили всей семьёй на даче. Ночью она спала с дедушкой в их общей спальне, а днём умудрялась убегать подальше от дома и любиться в кустах с Лёней. Так продолжалось почти полтора месяца, а потом произошёл ужас. Лёня уговорил её заняться сексом в спальне днём, потому что тёти Маши в доме не было, няня гуляла с Юленькой в саду, а дедушку с раннего утра увезла по делам правительственная «Чайка».

Там их дедушка и застал. Он страшно ругался, топал ногами, два раза ударил её по щеке, а Лёню выгнал с работы. Отношения их сразу же испортились. Дедушка переселил её в детскую комнату к Юленьке, запретив появляться в остальных комнатах, включая гостиную и веранду. Девочке был почти год, кормилицы у неё уже не было, была только няня Оля, молодая женщина лет тридцати. Она жила в соседней комнате, из детской к ней вела отдельная дверь. Эти две комнаты и были территорией её проживания.

В конце июля дедушка уехал в командировку почти на три недели. В доме остались одни женщины. Она спала в их общей спальне, в кровати одна и опять предавалась плотским мечтаниям о любимом мужчине в кружевном воротнике. Дедушка должен был вернулся из Парижа только в конце августа. Всё это время она чувствовала себя вольным человеком, но в один прекрасный день, перед самым приездом дедушки, на даче появился Лёня и уговорил Настю убежать от деда «к чёртовой матери», прихватив игрушку Мишку и бросив ему на временное попечение Юлю.

Круг пятый

Семейная жизнь её была очень неожиданной и страшной. Правда, начиналась она очень красиво. Первые месяцы они валялись в кровати, вылезая только для того, чтобы поесть. Готовить ни она, ни Лёня не умели и жили на шампанском, государственных пельменях, бутербродах и шоколаде, украшенных охапками цветов по всем углам, жаркими ночами и поцелуями по утрам. Дедушка их не беспокоил и не разыскивал, как будто они его больше не интересовали. Эта красивая жизнь тянулась ровно столько, сколько сбережений у Насти на неё хватило. Всё что она накопила за время богатой и сытой жизни, получая у дедушки за французские шалости, они как-то очень быстро проели и пропили. Уже к началу первой же в их жизни зимы оказалось, что деньги закончились и надо их каким-то образом зарабатывать.

Лёня стал искать работу. Работу он искал не очень долго и уже к Новому году работал в личных водителях у толстомордого чиновника. Не успели они дожить до первой получки, как чиновник без всякого объяснения уволил Лёню буквально за один день. На следующую работу он устраивался уже два месяца и опять проработал только месяц. Анастасия злилась на него за плохую исполнительность, уговаривала и заставляла быть услужливым и покладистым. Но ничего не помогало. С отсутствием работы и денег у них наступила очень голодная жизнь, украшенная упрёками и руганью. Лёня стал пропадать днями из дома, мотивирую свои отсутствия поисками работы, приходил опять и опять без копейки денег, но почти регулярно под градусом, а Настя от безысходности почти не убирала в доме и днями валялась на кровати обиженная жизнью.

Однажды он пришёл очень сильно пьяный и особенно злой. Он принёс бутылку водки, которую они выпили вдвоём, после чего первый раз в их маленькой жизни они разругались вдребезги, и Лёня очень сильно избил Настю. Зацепкой оказалась грязь, в которой они жили. Сначала он бил её кулаком, потом бросил на пол и стал пинать ногами в ботинках и кричать:

– Ты, ленивая сучка! Ты ничего не умеешь, только ноги растопыревать! Ты даже убирать и готовить не умеешь! Ты хотя бы сральник почистила! В доме вонь, войти нельзя! Я мучаюсь, пытаясь найти работу, а ты только в кровати валяешься! Довалялась! Поздравляю! Всё кончено! Ты испортила, таки, мою молодую жизнь! Если бы ты не подсунула под меня своё красивое и похотливое тело, я бы нашёл нормальную бабу и зажил бы с ней нормальной человеческой жизнью! А теперь ты всё испоганила окончательно, потому что Морис поставил на мне «табу» и меня никуда на работу больше не возьмут. Никогда! Такая у него месть за всю эту катавасию…

Настя жалась в угол, сидела на полу и тряслась от страха всем телом. Её никогда ещё не били так жестоко и унизительно. Она плохо понимала, при чём тут дедушка, но ей было очень больно и обидно. Она действительно интуитивно чувствовала, что во всём виновата одна.

Потом сцены ужаса стали повторяться почти регулярно, с завидным постоянством она слушала про себя все обвинения, какие только могли появиться в Лёниной голове. Она бы с удовольствием ушла, куда глаза глядят, но у неё за душой не было ни копейки денег, а к дедушке возвращаться она боялась. Так медленно, но верно стала надвигаться весна. Весной произошло очень выдающееся событие. Их старый дом, почти в центре Москвы, на Колхозной площади, решили сломать. Им давали отдельную однокомнатную квартиру. Квартиру им давали за городом, в новостроящемся городке Одинцово. Почему Лёня согласился на такую квартиру, она не знала, да у неё никто и не спрашивал, потому что эту комнату он получал самостоятельно, ещё до её появления в его жизни. Правда, теперь получали жильё они уже на троих, потому что ещё после их официальной свадьбы Лёня прописал её, а потом и ребёнка в свою комнату, как жену и дочь.

После переезда всё покатилось кубарем. В старой квартире были соседи, Лёня старался сдерживаться и громко не кричать, теперь же наступил полный рай для него. Он распоясался окончательно. Он бил её каждый вечер, часто головой об пол или стену, потом страшно и противно насиловал так, как считал нужным, таская за волосы по полу и приговаривая при этом:

– Ну, чтооооо, сучка! Нравится? Как я тебя удовлетворяю? Так? А? Так? Таких сучек, как ты, надо драть только вот так грязно и много. – приговаривал, а сам бил и по лицу, и по голове, и по всему телу кулаками и очень больно.

Под утро она часто теряла сознание и всегда плакала, а он опять и опять приставал всё с тем же дурацким вопросом:

– Ну, что? А сегодня я тебя удовлетворил или нет? Твоё голодное тело не сможет даже рота солдат удовлетворить! Блядища!

От того периода у неё сохранился нервный тик на лице, который проявлялся только тогда, когда она начинала нервничать. Тогда она начинала заикаться и чуть дёргала всем лицом. Уже позже это стало перетекать в приступ. Приступ проходил очень бурно, она теряла сознание и билась головой об пол с пеной у рта. Приступы свои она помнила плохо и знала только по рассказам, но последствий боялась всегда. Последствиями были трёхдневные страшные, до рвоты, головные боли.

Однажды в самом конце весны он привёл в дом двоих мужиков с закуской и водкой. Они выпили очень много и Настю напоили тоже. Напоили очень сильно, до состояния головокружения. Тогда она первый раз в жизни была такая пьяная. Такая пьяная, что плохо понимала, что происходило вокруг. А всё что происходило вокруг и происходило с ней, было похоже на кошмарный сон. Они занимались сексом все вместе, вчетвером, или втроём, или все по очереди, почти трое суток. Они раздели её донага, хвалили её молодое и ядрёное тело, заставляли одевать прозрачное дедушкино бельё, часть которого Настя прихватила с собой, показывать стриптиз, цапали за грудь и ноги, гладили по заднице, периодически мазали её тело мёдом во всех местах, все трое облизывали, дико хохоча, в то время, как один из них был в ней, а Лёня опять приговаривал:

– Наконец-то тебя мужик до сыта удовлетворит, если не я сам, то уж втроём-то мы удовлетворим! Постараемся! Да? Мужики? Удолбаем тёлку?

– Конечно, удолбаем! Постараемся! Хоть все сразу, а хоть и по очереди! – пьяно ржали в ответ мужики прямо ей в лицо, противно разевая рты, и похотливо высовывая языки.

Сказать, что ей было противно, она не могла. Ей даже понравилось демонстрировать своё тело, слушать комплементы, позволять сразу трём мужчинам трогать её интимные уголки и доставлять плотское удовольствие, во всяком случае, её тело было действительно удовлетворено, но ей было очень обидно за Лёню, к которому привыкла и относилась хорошо, почти как к настоящему мужу. Она не ожидала тогда от него такого предательства. Но внутри её самой особенного дискомфорта не было, хотя трое мужчин сразу были у неё тогда впервые. Может быть, это было от того, что с самых своих двенадцати лет она знала, что такое мужчины и относилась к сексу, как к еде или к туалету. Она думала, что это и должно быть, потому что её телу было очень приятно и не противно. К концу третьего дня ей даже понравилось, и она сама стала принимать деятельное участие в общей свалке вокруг своего тела, разбудив фантазию и стараясь подзадорить их всех…, но мужчины должны были уже уходить.

Их имён она, конечно же, не помнила, но ту самую первую сумму, которую они заработали через её тело, она запомнила навсегда. По тем временам это было много. Это была зарплата человека за целый месяц работы. Ей заплатили двести рублей.

С этого момента Лёня перестал искать работу и бить её. Он опять стал любить её тело, нежно гладить перед сном, и приговаривать по утрам:

– Рабочий инструмент трогать руками нельзя, а тем более ногами, его можно трогать только членом.

Они опять стали жить сытно и в достатке. В холодильнике всегда было полно еды и питья. Тогда же в её жизни появились первые пробы курения наркотиков. Лёня стал приносить домой травку и вечерами они «забиваликосячка».

Он днями занимался поисками клиентов, приводил почти ежедневно одного, двух, или трёх мужчин. Они замелькали перед её глазами длинной бесконечной вереницей почти на три года.

Это случилось уже тогда, когда ей исполнилось восемнадцать лет и надвигалось девятнадцатилетие. Однажды Лёня пропал. Его не было дома почти пять дней, а потом приходила милиция, и её возили на опознание трупа. Лёню нашли на пустыре с пробитой головой и даже без документов. Она хоронила его без единой слезинки. Просто совершила процесс захоронения и всё. Никто не пришёл на панихиду, кроме голодных соседских старушек, которые всегда знают, где кого хоронят. Родителей на похоронах не было. Настя не знала где искать его родителей и есть ли они вообще? Она не знала, потому что никогда ничего о них не слышала, а друзьями он так и не обзавёлся за свою короткую жизнь.

Так она осталась одна.

Жить за городом было очень неудобно. Она занялась обменом на большую площадь с доплатой. На обмен ушёл почти год. Он съел все сбережения от её постоянной, ежедневной, грязной работы. Всё что осталось после похорон. Переехала она на проспект Мира в небольшую двухкомнатную отдельную квартиру и опять занялась привычным для себя делом, предварительно объехав все известные ей злачные места в поисках своего места среди таких же, как она, желающих продать своё тело. За эти последующие годы она насмотрелась всякого. Даже что такое «субботник» было ей очень хорошо знакомо. Правда, после пары приступов в гостях у бандитов, они старались её на субботники не брать, боялись связываться с «дефективной». В этом ей хотя бы частично везло, в отличие от остальных «товарок».

Чуть позже, уже в двадцать один год, жизнь свела её с одной из таких же жриц любви, как и она сама. Звали её Тамара. Она была чем-то похожа на Настю, такая же миниатюрная и чёрненькая, только её пышные волосы, ярко и броско разбросанные по плечам, завивались сами в густые локоны. Они как-то быстро сдружились и стали вместе заниматься древнейшей своей профессией, подстраховывая друг друга от плохих клиентов, способных на любые действия с бессловесными, ничем не защищёнными женщинами, самого низшего социального слоя, которыми они и являлись на самом деле.

Тамара была из древнего грузинского рода, многие десятилетия занимающегося колдовством, заговорами, приговорами и ещё всякой потусторонней ерундой, с точки зрения Насти. Но Тамара стала учить её некоторым древним заговорам и присухам на мужчин и Настя вдруг поняла, что эта схема тоже работает и достаточно действенно. Тогда она и увлеклась потусторонней мистикой и стала добывать литературу для дальнейшего изучения и использования, потому что пару древних заговоров показали ей страшную возможность древней мудрости.

Был у неё один почти постоянный клиент, который особенно часто старался получить за деньги именно её, как бы она не отнекивалась, и не пряталась. Он привозил её к себе в квартиру и издевался всю ночь жутко и неприятно, как-то по-кладбищенски. Обращался с ней, как с покойником. Он надевал на неё чёрный монашеский балахон с разрезами до талии снизу по всем четырём сторонам. Впереди балахон украшал глубокий вырез под грудь, так, чтобы вся грудь была у него на виду, выступая из черноты материала белыми холмами. Он напивался водки и накуривался травки, заставляя и Настю покурить с собой для «кайфа», после чего гонял её плёткой, легонько хлестая по мелькающим из чёрного плаща местам, по всей квартире, заваливая прямо на пол там, где настигал. Позы его устраивали только самые экзотические. Именно для этих поз он и придумал такое одеяние, удобное во всех его фантазиях. Под конец он загонял её в настоящий гроб, который стоял в одной из комнат на подставке из трёх табуретов. Там он заставлял её отдаваться, стараясь кусать и в грудь, и в шею, изображая из себя вампира. При этом он надевал на свои зубы протез с двумя выступающими резцами и иногда кусался очень ощутимо, оставляя на шее и груди красочные синяки. Продолжалось это почти полгода. Он очень хорошо платил, и Настя терпела. Но, в конце концов, Насте надоела эта кровавая история. Как-то она пожаловалась об этом Тамаре.