Замри

Мои родители вбили себе в голову, что у меня талант, потому что когда-то давно я ездила в ремесленный летний лагерь и сделала там маленькую деревянную стремянку, которая вышла довольно неплохо.

– Это было миллион лет назад, – напоминаю я папе. – Мне было двенадцать.

– Главное – начать, а руки сами вспомнят, как это делается.

– Тут очень много досок.

– Привезу еще, если будет нужно. Никаких ограничений.

Я могу только кивать: вверх-вниз, вверх-вниз. Конечно, я понимаю, что происходит. Я слышала, как родители говорят обо мне, и знаю, как они беспокоятся. Вероятно, затея с досками задумывалась как альтернатива психотерапии. Папа считает, что это отличный подарок, который отвлечет меня от мыслей о никчемности жизни.

Он с надеждой смотрит на меня, ожидая реакции. Наконец я подхожу к груде досок и провожу пальцами по верхней. Постукиваю по дереву костяшками. Я чувствую, что он наблюдает за мной. Я поднимаю голову и заставляю себя улыбнуться.

– Супер, – говорит он, как будто мы приняли какое-то решение.

– Ага, – отвечаю я, как будто понимаю его.

10

Когда мы с Ингрид впервые сбежали с уроков, стоял холодный хмурый день. Мы ушли на большой перемене, и я была уверена, что нас поймают, но этого не случилось.

Отойдя от школы на безопасное расстояние, мы начали подниматься по холму туда, где, заглядывая друг другу в окна, теснятся многоэтажки. На улице стояла необычайная тишина.

– Кафе или торговый центр? – спросила Ингрид.

– В торговом центре слишком людно. – Я пнула несколько камешков на дорожке, поднимая пыль.

Когда мы поднялись на вершину холма, Ингрид выбежала на середину пустой улицы. Она повернулась ко мне, раскинув руки; ветер трепал ее волнистые волосы, закрывая лицо. Она начала кружиться на месте. Ее красная юбка вздулась колоколом. Ветер усилился, и она ускорилась так, что превратилась в размытый вихрь. Остановившись, она согнулась пополам.

– О боже, – хохотала она, – о боже, моя голова.

Она попыталась дойти до меня, но зашаталась и рассмеялась еще сильнее.

– Психованная, – сказала я.

Из переулка между домами вышла женщина средних лет и зашагала в нашу сторону, и у меня екнуло сердце. Но она прошла мимо, ничего не сказав. Мы стояли на вершине холма, и нам некуда было пойти.

Я развернулась.

– Смотри, – сказала я.

Под нами, у подножия холма, виднелось несколько прямоугольных коробок – наша школа. И хотя мы знали, что другие ребята готовятся к тестам, целуются и волнуются друг за друга, в тот момент они казались совсем крошечными, как разноцветные песчинки, снующие туда-сюда.

– Какое приятное ощущение, – сказала Ингрид.

День был пасмурный, и у меня возникла идея.

– Спорю на что угодно, в парке сейчас никого.

И я оказалась права. Когда мы добрались до парка, газон, где обычно носилась малышня, пустовал. Никто не катался с горки, не болтался на турниках. Убедившись, что у песочницы тоже никого нет, Ингрид взяла меня за плечи.

– Друг мой, – сказала она, – ты гений.

Она кинулась к качелям, а я за ней. Я плюхнулась на резиновое сиденье и начала раскачиваться изо всех сил. Мы взлетали под облака, рассекая воздух, и перекрикивались, вместо того чтобы говорить нормально, – из-за ветра и потому, что нас все равно никто не мог услышать. Мы взлетали так высоко, что, казалось, в любую секунду можем сделать полный оборот. У Ингрид на шее висел фотоаппарат, и она прижала его к груди одной рукой, чтобы он не слетел.

Над нами нависали низкие тяжелые облака. Потом небо стало насыщенно-серым, и начался дождь.

Прежде чем спрятать фотоаппарат под куртку, Ингрид сфотографировала меня на качелях, но, если и проявила потом этот снимок, мне не показала.

Вскоре начало лить как из ведра. Холод был приятен, и мы продолжали качаться, пока не вымокли насквозь; мы смеялись и болтали о чем-то, но о чем – я вспомнить не могу, как бы ни пыталась.

11

Мисс Дилейни стоит перед нами с улыбкой, накрепко приклеенной к лицу.

– Сегодня, – говорит она, – я побеседую с каждым из вас по отдельности, чтобы помочь вам определиться с творческими целями на этот семестр.

Она обводит кабинет взглядом – видно, прикидывая, стоит ли кто-то из нас ее драгоценного времени. В другой своей жизни она настоящий фотограф. Как-то раз мы с Ингрид посетили открытие ее выставки в крошечной галерее в городе. Мы оказались единственными из ее учеников: она немногим рассказала о предстоящем событии. Гости пришли в элегантной одежде, был даже фуршет с шампанским, виноградом и сыром бри. Всю дорогу до города мы пытались угадать, какими будут ее работы.

Заметив нас, она извинилась перед мужчиной, с которым разговаривала, и подошла к нам. Обняла нас энергично и крепко – так, будто делала это миллион раз. Она представила нас как одних из самых одаренных своих учениц, и мы с Ингрид, чтобы не подвести ее, сыпали именами знаменитых фотографов, о которых она рассказывала на уроках. На всех ее фотографиях были запечатлены части куклы, разбросанные по яркой ткани. Фарфоровые ручки, ножки и туловища – но в основном головы. Не знаю, чего я ожидала, но определенно не этого. Фотографии были красивые, но слегка жутковатые.

Побывав там и увидев, как она пьет шампанское и непринужденно общается с ценителями ее творчества, я поняла, насколько незрело в ее глазах выглядим мы. Все, кроме Ингрид, у которой действительно был талант. Так, в прошлом году мисс Дилейни дала нам задание: каждый должен был сфотографировать что-нибудь значимое для себя. Думаю, она ожидала увидеть в наших снимках какой-нибудь глубокий смысл – уж не знаю какой, – потому что, когда она начала прогуливаться по рядам, чтобы посмотреть, что мы наснимали – бейсбольную перчатку на траве, помпоны для чирлидинга на полу спортзала, – она чуть не сорвалась. Улыбка испарилась с ее лица. Она села за свой стол, закрыла лицо ладонями и до конца урока не проронила ни слова.

Сегодня мисс Дилейни явно настроена более оптимистично. Она по очереди подзывает нас к своему столу. Я сижу в дальнем правом углу кабинета – разумеется, одна. Она начинает с Акико, сидящей в левом переднем углу. Наверное, надеется, что урок закончится, прежде чем она доберется до меня. Я кладу голову на стол и закрываю глаза.

Я просыпаюсь сорок минут спустя.

Мир звучит приглушенно: я не сразу понимаю, где нахожусь, а поняв, сгораю от стыда оттого, что заснула на уроке. Но, подняв голову, я понимаю, что ничего не изменилось: все продолжают сидеть на местах, а мисс Дилейни разговаривает с Мэттом, и я просто закрываю глаза и слушаю гул голосов. Меган и Кэти пишут друг другу записки, и время от времени до меня долетает их «Офигеть!» и «Да ладно?!». Дастин и Джеймс вполголоса обсуждают новый скейт-парк.

Я слышу, как Кэти важно произносит:

– Мама Генри была их риелтором, когда они покупали дом, и она сказала Генри, что семья у них приятная, но вряд ли впишется в наш коллектив.

– Я слышала, что она лесбиянка, – говорит Меган. Судя по тону, с которым она произносит это слово, для нее это равносильно «Я слышала, что она копается в мусорных баках и питается объедками».

– Я тоже слышала, – шепчет Лулу. – Говорят, ее выгнали из прежней школы, потому что застукали с другой девчонкой в туалете.

Я понимаю, что они обсуждают Дилан, и почему-то их болтовня меня раздражает.

– Простите, но некоторые здесь пытаются спать, – говорю я, мрачно глядя на них.

Они смотрят на меня, потом переглядываются. На секунду они замолкают. Меган проводит ладонью по аккуратно уложенным каштановым волосам. Кэти застегивает перламутровую пуговицу на кофте. Они похожи на миниатюрные копии своих матерей.

– Кейтлин? – Мисс Дилейни оглядывает кабинет так, словно назвала случайное имя из списка и не знает, кто я.

– Я тут.

– Подойди сюда, пожалуйста.