Замри

Я смотрю на часы. Меньше двух минут до конца урока.

Я встаю и подхожу к ее столу. Перед ней лежит папка с моими прошлогодними работами, и она смотрит на них через свои маленькие очки. Она вздыхает, заправляет за ухо прядь гладких черных волос.

– В этом семестре тебе обязательно нужно поработать над цветом. Посмотри сюда, – говорит она.

Но я смотрю не на работу, а на нее. Она этого даже не замечает.

– Видишь? Совсем нет контраста. Если перевести это изображение в черно-белую гамму, ты увидишь, что все цвета одинаково серые. Это делает фото скучным.

Я продолжаю смотреть на нее, а она продолжает смотреть на мою фотографию. В прошлом году она вела себя иначе. Может, она и уделяла Ингрид больше внимания, но меня она никогда не игнорировала.

Она перебирает фотографии.

– Композиция у тебя бывает удачная, но… – Мисс Дилейни качает головой. – Даже тут есть над чем поработать.

«Иди на хер, Вена, – хочется сказать мне. – Ты поставила мне отлично за эти снимки – выходит, в прошлом году тебя все устраивало». Но я молчу. Молчу и жду, когда она поднимет на меня глаза и увидит мой свирепый взгляд. Звенит звонок. Она смотрит на часы, потом снова на фотографии и спрашивает:

– Договорились?

– О чем договорились?

– До свидания.

Я качаю головой.

– А как же мои цели? – спрашиваю я. Я лишь хочу, чтобы она посмотрела на меня.

– Цвет, – говорит она, не поднимая головы от моих снимков. – Композиция.

Я собираюсь спросить ее, что она имеет в виду, как мне стать лучше, с чего начать. Но она уже встала и идет в свою подсобку. За ней закрывается дверь.

12

Я шагаю к корпусу естественных наук с холодным куском жирной пиццы в руке. Во дворе я замечаю Джейсона Майклса. В нашей школе чернокожих ребят немного, и он выделяется. К тому же он очень популярен: он звезда легкой атлетики и пробегает милю за 4:20. Мы ходили вместе в среднюю школу, в шестом классе у нас был общий кабинет для внеклассных занятий, и из тех времен я помню только, как мы обсуждали расовую сегрегацию и учительница вдруг спросила Джейсона, как он относится к этому явлению. Спросила перед всем классом. Как будто шестиклассник, который всю свою жизнь прожил в «белом» пригороде, готов говорить за все темнокожее население Америки. В любом случае это был глупый вопрос. Что он мог сказать? «Знаете, я всецело ее поддерживаю. Хорошо, что таких, как я, не обслуживали в ресторанах и не пускали в общественные туалеты. Поделом им».

Джейсон делает шаг в мою сторону. Я не видела его так близко уже несколько лет. У него светлые карие глаза – светлее, чем я думала. Гладкая кожа и маленький шрам на правой щеке.

Не припомню, чтобы мы с Джейсоном хоть раз разговаривали. Но кое-что я про него знаю, потому что он рассказывал Ингрид, а Ингрид мне. Например, его сестра учится в университете, и они часто созваниваются. Он живет с отцом. Он любит бегать, потому что во время бега можно разгрузить голову. Когда он тренируется, то слушает старые группы вроде «Джексон Файв».

А теперь он смотрит на меня так, будто мы знакомы.

И вдруг моя голова делается легкой, словно наполняется воздухом. Мне хочется поговорить. Джейсон открывает рот. Закрывает. Открывает снова.

– Привет, – наконец говорит он.

И это самое печальное «Привет» в моей жизни.

Мы медлим, но всего одно мгновение.

А потом расходимся в разные стороны.

13

Снова наступают выходные, и, хотя я знаю, что должна сейчас возиться с досками, которые ждали меня всю неделю, мне хочется одного: слушать музыку, не вылезая из постели. В голове крутятся песни, которые я хочу послушать, но мне каждый раз приходится вставать, чтобы переключить трек, потому что я не могу найти пульт от проигрывателя. После двадцатого раза я наконец решаю его поискать. Под покрывалом его нет. Под горой одежды на моем комоде тоже, нет его ни на проигрывателе, ни на столе. Я опускаюсь на ковер и заглядываю под кровать. Засовываю в щель руку и шарю под кроватью, нахожу два разномастных носка, прошлогодний табель успеваемости, который спрятала от родителей, и что-то непонятное – твердое, плоское и пыльное. Я вытаскиваю этот предмет – может, выпускной альбом из начальной школы? – но, когда я вижу, что? это, сердце пропускает удар. Помятые страницы, на черной обложке корректором нарисована птичка.

Дневник Ингрид.

Почему-то мне становится страшно. Меня разрывает надвое: одна часть больше всего на свете хочет его открыть, а другая обмирает от ужаса. Меня трясет.

Мог ли он завалиться под кровать случайно, когда Ингрид ночевала у меня?

Могла ли она спрятать его специально?

Она никогда с ним не расставалась. Знаю, это звучит глупо, но я немного к нему ревновала. Когда мне нужно было посоветоваться или выговориться, я просто звонила ей, поэтому никак не могла взять в толк, зачем ей нужен этот секретный блокнот. Но теперь я держу его в руках – держу так, будто это живое существо.

Я долго смотрю на него, ощущая его тяжесть, разглядывая крыло птички, на котором корректор уже начал облезать. Когда руки наконец перестают дрожать, я открываю дневник. На первой странице она нарисовала себя: пшеничные волосы, голубые глаза, легкая улыбка с хитринкой. Она смотрит прямо перед собой. На заднем плане летят птицы. Она смазала их, чтобы подчеркнуть движение, а над рисунком написала: «Я воскресным утром».

Я переворачиваю страницу.

Читая, я слышу в голове жаркий шепот Ингрид, словно она делится со мной секретами.

дорогой дежурный!

можете позвонить моим родителям, оставить меня после уроков, заставить убирать столы в столовой. сегодня я не пошла на биологию. я ничего не могла с собой поделать. я была на пределе, мое сердце колотилось как ненормальное, меня начинало мутить от одной мысли о том, что я буду сидеть рядом с джейсоном. хотя это чуть ли не единственное, чего я всегда жду с нетерпением. я всегда думала, что влюбленность – это что-то приятное. но для меня это какая-то пытка. мы договорились встретиться с кейтлин, и я прошла мимо его шкафчика в корпусе английского, и он улыбнулся мне, и у меня оборвалось сердце. я сказала кейтлин, что нам нужно уйти, хотя знала, что ее пятый урок – единственный, который ей нравится, из-за мистера харриса, лучшего учителя в мире, которого у меня никогда не было. но она поняла, что я не шучу, потому что сразу посерьезнела и ушла со мной, не задавая лишних вопросов. вот почему я ее люблю. вот почему мне бы хотелось быть лучше, чем я есть. может, на этот раз вы меня простите? у вас приятное лицо и хреновая работа. может быть, у вас тяжелая жизнь, и вы просто хотите излить кому-нибудь душу. если вы не станете звонить моим родителям, обещаю, я не стану называть вас Штырем, как остальные, потому что буду знать, что вы вовсе не такой суровый, и я замедлю шаг, когда буду проходить мимо по коридору, – на случай, если вам захочется поговорить.

ингрид

Я захлопываю дневник.

В комнате стоит невыносимая тишина.

Я хочу читать дальше, но не могу. Я пока не готова. Я убираю дневник в комод – не в верхний ящик, где принято прятать секретные дневники, а в один из нижних, к задней стенке, завалив сверху одеждой. Спустя пару минут я вынимаю его снова. Почему-то это место кажется неправильным. Я иду в гардеробную, которую выкрасила в фиолетовый пару лет назад, и кладу дневник на полку, а сверху ставлю коробку из-под обуви, в которой храню негативы.

Я встаю на пороге гардеробной и смотрю на полку. Я почти вижу, как коробка с негативами поднимается и опускается в такт дыханию дневника. Но это всего лишь дневник. Он не живой. Со мной что-то не так.

Час спустя я захожу в гардеробную и ощупываю дневник, чтобы убедиться, что он на месте.

После обеда я снова перепрятываю дневник. На этот раз я кладу его под кровать, ведь именно там он пролежал последние три месяца. Я пытаюсь делать домашнюю работу. Я пытаюсь смотреть телевизор. Но я могу думать лишь о дневнике Ингрид, который лежит в моей комнате – если, конечно, он все еще там. Что, если его найдут? Почему я не хочу его читать? И почему я так уверена, что должна это сделать?

На следующее утро я, уже одетая, обутая и с убранными в неизменный хвост волосами, снова стою на пороге гардеробной. Я пытаюсь уйти, но не могу. Не потому, что не хочу, – мне кажется, будто что-то физически не дает мне выйти из комнаты без дневника. Я открываю рюкзак и нащупываю молнию внутреннего кармана. Он совсем небольшой, и я не уверена, что дневник поместится, но я беру его с полки, опускаю в карман, и он подходит просто идеально. Теперь он надежно спрятан от чужих глаз.

Я застегиваю рюкзак и закидываю его на спину. От дневника он стал гораздо тяжелее, но это приятная тяжесть.

14

Из проигрывателя мистера Робертсона доносятся голоса Джона Леннона и Пола Маккартни, снова и снова повторяющих слово «любовь». Он уменьшает громкость и закатывает рукава своего поношенного бежевого свитера.

– Когда я был маленьким, мои родители почти каждый вечер включали All You Need Is Love, – говорит он, присаживаясь на край стола и глядя на нас. – В то время я думал, что это просто песня, под которую здорово танцевать. Я запомнил слова, еще не понимая, что они значат. Мне просто нравилось подпевать. – Он берет со стола стопку бумаги и, прогуливаясь между рядами, раздает нам листы. – Но если вы посмотрите на текст, то увидите в нем много элементов стихотворения.