Дзюдо и кино. Жизнь напролом. Мемуары в рассказах

С первых же дней тренировок Леонид Степанович внушал нам, что применять дзюдо можно только в целях обороны.

– Всё, чему вы здесь научитесь, можете использовать только во благо – для защиты слабых и своей жизни. Никогда не применяйте дзюдо для нападения! – поучал он.

И через год активных тренировок мой старший двоюродный брат испытал на себе пару моих приёмов для защиты от его тумаков, с тех пор перестав считать меня хиляком и относясь с уважением.

В седьмом классе к нам в школу пришли представители МВД и начали агитировать мальчишек вступать в отряды «Юных дзержинцев» для патрулирования вечерних улиц и содействия наведению порядка в случае обнаружения хулиганских действий. К тому времени я уже был опытным дзюдоистом и мог легко за себя постоять. Я обсудил этот вопрос с Леонидом Степановичем, и он посоветовал мне вступить в отряд.

– Понимаешь, Серёжа, это прекрасная возможность отточить свои навыки, – сказал мне тренер. – Когда ты борешься на ковре, то не чувствуешь реальной опасности в своём сопернике. А когда вечером на тебя идёт хулиган, да с длинным острым ножом – тут ты реально за свою жизнь бороться будешь. К тому же на ковре вы боретесь понарошку, стараясь не травмировать друг друга, а в вечерних вылазках ты сможешь бить по-настоящему, не стесняясь.

И я вступил в отряд. Жили мы в то время на Шулявке – районе Киева, где не было вечера, чтоб кого-то не избили или не подрезали. Ещё с раннего детства я испытывал особую ненависть к уголовникам, а почти все мои знакомые ребята-ровесники назывались шулявской босотой. Без ножей из дома не выходили. Моё вступление в отряд «Юных дзержинцев» провело отныне между нами условную черту, я для них стал молодым мусором. Они знали о моих занятиях дзюдо, но тогда это их не сильно впечатляло.

– Слышь, Серёга, – задираясь, сказал как-то один из знакомых ребят с Шулявки, – вот что ты мне сделаешь, если встречу я тебя вечером в тёмном переулке? А в каждой руке у меня по ножичку.

– Могу показать, – ответил я. – Доставай свои ножички.

Он вытащил из карманов ножи и пошёл с ними на меня, делая ложные выпады. Вокруг собралась толпа его приятелей – всем было интересно, как их предводитель будет воспитывать помощника мусоров. Вид у него, конечно же, был угрожающий, но не прошло и нескольких секунд, как оба его ножа были выбиты из рук, а сам он лежал на земле и хрипел горлом, придавленным моим коленом.

– Тихо-тихо, Серёга, – сипел он. – Ну ты чего? Я же так, пошутил…

– А я нет. Лучше тебе не встречаться со мной в тёмном переулке. А тем более со своими ножами. Как услышишь мои шаги, бегом домой, под одеялко и спать! – Я отпустил его, а потом посмотрел на притихших дружков. – Всё поняли? Вас это тоже касается.

И после этой демонстрации шулявская босота меня зауважала. К счастью, в скором времени из тесной комнатёнки, в которой мы жили на Шулявке, мать с отчимом переехали в пригород Киева Новобеличи, в частный дом. И это избавило меня от дальнейших близких контактов со своими ровесниками с Шулявки, которые один за другим начали совершать ходки на зону. А я, благодаря Леониду Степановичу и дзюдо, избежал плачевной участи шулявской босоты.

Наставник

Но вернёмся к тому моменту, когда на втором курсе я совершенно неожиданно для себя стал наставником Володи Прохоренко. На следующий день после встречи с его отцом я рассказал приятелю о состоявшемся разговоре.

– Получил, – говорю, – от твоего папы комсомольское задание – взять над тобой шефство.

Но так как у нас уже сложились довольно дружеские и доверительные отношения, то Володя воспринял эту новость очень положительно.

– Давай, Серёга, воспитывай и направляй меня на путь истинный, – обрадовался он. – Ты же видишь, я человек безответственный – мне нужно твёрдое плечо друга и наставника.

При этом была одна сложность – мы с ним учились хоть и на одной специальности «Техника магнитной записи» (ТМЗ), но в разных группах. Честно говоря, я был не рад, что поступил на ТМЗ. Направление оказалось очень тяжёлым со сложными техническими дисциплинами, с трудом дававшимися бывшему троечнику. Мало того, что студент из меня был так себе, перебивавшийся оценками «удовлетворительно», так ещё из-за постоянных спортивных мероприятий приходилось часто пропускать лекции. Выход подсказал тренер Леонид Степанович. Я к нему относился, как к родному отцу, и всегда советовался по разным вопросам. Узнав, что я стал наставником Прохоренко, он предложил:

– Попросите Володиного отца, чтобы он похлопотал, и вас перевели на другую специальность – «Звукотехника». На ЗТ дисциплины намного легче, и окажетесь в одной группе.

Мы с радостью ухватились за эту подсказку и вскоре перешли на ЗТ. Действительно, с дисциплинами там было проще, но всё равно мне приходилось сильно потеть, чтобы заставить Володю сдать сессию. Он был интересный парень. С одной стороны – выпивоха, дебошир и любитель компаний, а с другой – очень совестливый человек. Его невозможно было заставить пойти на экзамен, если он не выучил предмет. Для меня, человека, который никогда не учил, а все экзамены сдавал, исключительно пользуясь шпаргалками, это было дико.

– Вовка! Ты чего не идёшь на экзамен? – спрашивал я его.

– Я не выучил.

– Ты что, дурной? – Я выпучивал глаза от удивления. – Все знают, что ты – Прохоренко. Тебе стоит только билет вытащить, и уже трояк обеспечен. А если при этом спросишь: «Сколько-сколько?» – тебе и четвёрку поставят.

– Я так не могу, Серёжа, – отвечал он мне вполне серьёзно. – Я должен выучить.

Интересно было и то, что его отец тоже никогда не влиял на успеваемость сына. Именно поэтому Володя задержался на целый год на втором курсе, хотя достаточно было одного звонка его отца ректору, чтобы все оценки за сессию были у Володи в зачётке. В их семье было правило – сын должен осваивать учёбу сам.

Я же старался, как мог, заставить его учиться и отвадить от разгульных компаний. Пришлось даже побеседовать по-мужски с парой его дружков – особо рьяных, после чего они держались от него подальше. Периодически я ездил к его отцу на работу и докладывал о наших успехах.

– Так, говоришь, всё хорошо? – спрашивал меня Александр Григорьевич.

– Да, всё хорошо, – бодренько рапортовал я.

– Хорошо… – говорил Володин отец и доставал из ящика стола исписанный листик. – Итак, на прошлой неделе, на кафедре электрических машин, в главном корпусе, на втором этаже, в лаборатории номер такой-то, Прохоренко Владимир и … – тут он перечислял поимённо других участников «торжества», – распили два литра разбавленного спирта. И что же тут хорошего, Серёжа? – Александр Григорьевич добродушно качал головой.

Я пунцовый, как варёный рак, в бешенстве выскакивал из его кабинета. «Ну, – думал, – падла ты эдакая, Вовка, доберусь до твоей глотки! Всю душу из тебя вытрясу! Воспользовался тем, что у меня сейчас активная подготовка к соревнованиям!»

– Серёга, больше не буду! – клялся-божился Володя, когда я его припечатывал неубиенными фактами аморального поведения, и какое-то время он держался. А потом я снова выслушивал о его «приключениях».

Володина семья в то время жила в квартире недалеко от Бессарабской площади в центре города, в большом старом доме для партийной знати. Первый этаж этого дома занимало кафе «Троянда Закарпатья» с большим дегустационным залом. В кафе очень любила оттягиваться золотая молодёжь из близ расположенных домов.

В один из вечеров, когда мать и отец Прохоренко должны были поздно вернуться домой, Володя хорошо набрался в «Троянде Закарпатья» в компании таких же детишек ответственных партийных работников. Кафе собиралось закрываться, и развесёлая компания в полном составе отправилась к памятнику Ленину, где и продолжила своё веселье. Володя играл на гитаре, и из-под памятника вождю мирового пролетариата на весь Крещатик неслись разудалые песни и матерщина.

За всем происходящим издалека с любопытством, но очень внимательно, наблюдали два милиционера, ну или люди из совсем другой конторы, переодетые в милицейскую форму. Место, конечно же, было не очень подходящее для пьяных песен, но веселящихся деток они знали всех поименно и поэтому ограничивались только наблюдением.

Не знаю по какому поводу, но у Володи начался конфликт с одним из участников этой пьяной вакханалии.

– Я тебе сейчас гитарой по башке дам! – пригрозил тому Прохоренко.

– Что?! Ты?! Мне?! – начал зарываться тот. – Да у тебя кишка тонка!

– Если не заткнёшься – то дам! – продолжал угрожать Володя.

– Да я тебе… – начал было фразу его визави, но не успел закончить.

Прямо на его голову, как Прохоренко и обещал, обрушилась гитара. То ли фанера была слабая, то ли удар был сильный – но голова спорившего проломила деку гитары и вышла с другой стороны. Получился такой себе оригинальный деревянный «испанский воротничок». Пострадавший заорал благим матом от боли и неожиданности, у кого-то начался безудержный пьяный смех, а у кого-то истерика. И только Ленин молчаливо смотрел в светлую даль, видимую только ему одному. В общем, пришлось двум наблюдателям в милицейской форме срочно вмешаться в ситуацию. Пострадавшего освободили из гитары, всем настойчиво рекомендовали срочно отправляться по домам. А сопротивлявшегося Володю со словами: «Володя, пора домой!», взяли под руки и потащили в квартиру вместе с разломанной гитарой, где и вручили сонному отцу с подробным отчётом о приключениях его отпрыска.

Всё это мне и рассказал Александр Григорьевич во время очередного нашего свидания.

– Да ты не переживай, Сергей, – успокаивал он меня. – Ты же не можешь за ним и по ночам наблюдать.

Я кивал, соглашаясь, но всё равно чувствовал себя неловко. Конечно, у читающих эти строки, может сложиться ложное впечатление, что я был образцом ответственности и порядочности. Такой себе идеальный спортсмен, комсомолец, наконец, просто красавец. Вынужден вас огорчить – иногда мне приходилось краснеть и за свои художества. Взять хотя бы неожиданно проявившуюся склонность к коммерции.

Володя ходил в шикарной ондатровой шапке. А недалеко от нашего дома в Новобеличах находилась толкучка. Как-то, прохаживаясь по рядам толкучки, я заметил, что такие же точно шапки, как у Володьки, продают по двести сорок рублей. «Ого! – подумал я. – Ну и дорогущая же шапка у Вовки!» Меня одолевало любопытство, и при встрече я спросил:

– Вовка, а сколько твоя шапка стоит?

– Девятнадцать рублей.

Я аж подскочил от удивления:

– Да ты что?! А на толкучке двести сорок!

– Но это же отец выписывает в «Коммунаре» по девятнадцать рублей. У меня недавно такую же точно украли, так он новую выписал.

И тут в моей голове созрела гениальнейшая идея.