Невероятные приключения одной важной дамы

– Это тебе подарочек, – начал издеваться кот. – Не Луи Витон, конечно, но очень практично. Можно даже сказать, винтажно.

Ненасытина непонимающе уставилась на кота.

– Да шучу я. Как же с тобой скучно-то! Ладно, поехали домой. Проголодался я что-то, – заявил уродец и пошел прочь от могилы.

Снова выехав на объездную дорогу, Ненасытина вздохнула с облегчением. Она прекрасно понимала, что жуткие события на кладбище – лишь начало ее злоключений. Кем бы ни были существа, ворвавшиеся в ее жизнь, легко она от них не отделается, это ясно. Но, по крайней мере, сегодня ей удалось выжить. Она чувствовала себя, словно больной, которому прописали болезненное лечение, и который только что прошел первую процедуру.

– А зачем было брать лопату? – осмелилась она на вопрос. Кот лежал на сидении, как и по пути на кладбище.

– Не знаю. Очень уж смешно ты обделалась, когда про лопату услышала. И чего тебе налегке путешествовать? У тебя и так жизнь слишком легкая. Но это мы исправим.

Сказав так, он потянулся всеми четырьмя лапами и отвернулся к двери.

***

Кабинет биологии помещался в небольшой квадратной комнате с двумя высокими окнами. Пожилая люстра с трудом выдавливала из себя тусклый свет луны, восходящей в пасмурный день. Слой пыли, скопившейся в ее плафонах, не позволял старушке дослужить свой срок с достоинством. Ее жалкие старания лишь наводили сонливость на всех присутствующих. В задней части кабинета располагался шкаф цвета ольхи, на полках которого в качестве влажного препарата позировали три изуродованные лягушки и одна крошечная мышь. Стену напротив окна покрывали плакаты со всевозможными таблицами и схемами, цифрами и рисунками. Они будто были призваны оправдать убийство лягушек и мыши, превращая последних из изуродованных трупиков в наглядные пособия.

Несмотря на то, что в первой половине дня в кабинете ежедневно проходили уроки, а во второй – совещания или учительские посиделки, он казался одиноким и необитаемым. Так часто бывает с общественными помещениями. Почти все посетители, находясь в них, мысленно уносятся в другие места. Одни с теплотой вспоминают свою комнату с мягким креслом и телевизором; другие воображают, как вечером окажутся в уютном баре. Третьи вовсе мечтают очутиться в поле среди спелых пшеничных колосьев. И ничьи, совершенно ничьи помыслы не устремляются в кабинет биологии, или скажем, химии. Даже те, кому интересно изучать эти предметы, в конце дня с облегчением вырываются в коридор и, сбивая друг друга с ног, мчатся в раздевалку. Кабинет же остается пустым и к ночи утрачивает всю теплоту дыхания своих недавних вынужденных обитателей.

В передней части кабинета на небольшом возвышении стоял учительский стол, за которым Ненасытина всегда устраивалась во время совещаний. Нынче она была устрашающе угрюма. Ее подчиненные, в свою очередь, явно не были обрадованы тем, что директриса не воспользовалась законным больничным.

– Юлия Николаевна, вы так и не приготовили раздаточный материал? – обратилась завуч к невзрачной учительнице среднего возраста. Вопрос был задан таким тоном, каким спрашивают, когда наверняка знают ответ.

– Нет, – тихо отозвалась учительница с задней парты. С самого начала совещания она сильно сутулилась, будто таким образом ее присутствие становилось менее заметным.

– Как вы сказали? Нет?

Завуч театрально повернулась и многозначительно глянула на Ненасытину, рассчитывая на обычную обличительную речь в адрес провинившейся коллеги. Но речи не последовало. Татьяна Афанасьевна сидела насупленная, и, казалось, ее не занимает ничего, кроме длинной прозрачной линейки, оставленной кем-то из учеников на первой парте.

Открывать портфель дома она не стала, дабы избежать объяснений с Борисом. Вернувшись с кладбища, Татьяна спрятала его в большую сумку, которую утром взяла на работу, где и планировала осмотреть находку. Но с того самого момента, как она ступила на порог школы, все постоянно что-то от нее хотели и никак не оставляли в покое. Закрываться в своем кабинете она тоже не хотела. В таком учреждении, как школа, после неприятного инцидента на ступенях это дало бы пищу для сплетен и небывалых фантазий. Уродец не соизволил даже намекнуть на то, что требовалось от Татьяны. Едва занялся рассвет, он потребовал, чтобы его выпустили из квартиры, и исчез в неизвестном направлении. Ненасытиной хотелось думать, что навсегда. Но портфель никуда не исчез, значит, ответы следовало искать только внутри него.

– Вы хоть понимаете, как подводите коллектив? Комиссия на носу, а раздаточного материала как не было, так и нет, – продолжала завуч, немного сконфуженная тем, что начальница не приняла ее гневный пас.

– Я не успеваю ничего. Поурочки пишу до ночи, – горячо возразила вдруг учительница, выпрямив спину.

– Другие тоже пишут. И все успевают! – настаивала завуч.

На лице учительницы отразились муки сомнения: сказать прямо, что далеко не все коллеги добросовестно относятся к подготовке, просто их никто не проверяет, или притвориться, что раскаиваешься, и пообещать все исправить? Сделай она первое – укрепит свое положение изгоя в коллективе, второе – будет досадовать на себя за малодушие. Был еще и третий вариант: сказать правду о том, что большинство учителей были набраны по блату, и потому условия их работы и отношение к ним руководства существенно отличаются от того, с чем приходится мириться специалистам, входившим в команду прежнего директора. Но за это уволят, а новую работу сейчас не найти. Блата-то у нее нет.

– От остальных вы столько не требуете! – выбрала она, наконец. По кабинету прокатилось возмущенное хмыканье вперемешку со злорадным смешком.

– Не смейте оговариваться! – выпалила вдруг Ненасытина, выйдя из ступора. – Выполняйте, что вам говорят. Не ваше дело на других оглядываться. А не то убирайтесь вон из школы!