Невероятные приключения одной важной дамы

Тихо скрипнув тормозами, машина остановилась перед редкой решетчатой оградой городского кладбища. Одним своим боком пристанище усопших граничило с покатым морским берегом, от другого убегали просторы бугристой степи. Такое соседство делало кладбище особенно мрачным: неспокойное море искрилось миллиардами отражений луны, а заснеженная степь излучала мягкое неоновое свечение. Кладбищенское же тело, эбонитово-черное и плотное, впитывало свет, словно старая губка – струйки воды, и не выпускало на поверхность ни единого отблеска.

Взяв лопату, которая находилась именно там, куда указал кот, Татьяна Афанасьевна последовала за ним по одной из узких дорожек, окаймленной высокими туями и кустарниками. Каблуки застревали в гравии, и Ненасытина неуклюже балансировала, то и дело взмахивая лопатой.

– Говорил тебе, одень обувь поудобней, – ворчал кот. Он все время убегал вперед, потом останавливался и дожидался Татьяну.

– У меня все сапоги на каблуках.

– Странные вы, люди, существа. Атомные станции строите, шахты роете. Все для того, чтобы удобствами себя обеспечить. Но при этом носите неудобную обувь. Идиоты! – разглагольствовал уродец. – Все равно, что спятивший лев, который неделю охотился за антилопой, а когда убил ее, стал грызть рога и копыта, а тушу оставил гнить на солнце.

– Философ долбаный! – огрызнулась Татьяна, с трудом минуя очередную скользкую кочку.

Центральные ворота, в которые вошли Ненасытина и кот, находились в старой части кладбища. Деревья и кустарники, посаженные здесь когда-то в память об ушедших, были высокими и раскидистыми. Даже зимой, когда ветви их беднели и оголялись, полувековые заросли сгущали ночную темноту. В просветах смутно виднелись покосившиеся кресты, крошащиеся от времени стелы, кое-где – металлические столики со скамейками для посетителей. Некоторые надгробия были выметены и ухожены, другие покрывали высокие снежные сугробы. Будто сама природа жалела тех, о ком больше никто не помнил, или же о ком некому было вспомнить.

– Далеко еще? – спросила Ненасытина, изрядно уставшая от нелепого путешествия.

– Почти пришли. Не ной, это действует мне на нервы, – отозвался кот.

Через минуту он свернул с дорожки и юркнул между кустов.

– Давай сюда! – скомандовал уродец из темноты.

На некоторое время Татьяна Афанасьевна замешкалась. Зачем она согласилась на эту поездку? Что если прямо здесь, прямо сейчас наступит ее погибель? Хотя, если серое чучело хочет убить ее, то зачем такие сложности?

– Ну чего ты застыла, толстуха? Боишься застрять между кустов? – снова позвал кот.

Нагнувшись пониже и приподняв одной рукой подол шубы, Ненасытина стала пробираться между могилами. Каблуки все глубже увязали в подтаявшей грязи. Ломающиеся под ногами сухие ветки издавали хруст, казавшийся чересчур громким и неуместным в ночной кладбищенской тишине.

– Опля! Ты глянь, кто к нам пришел!

От неожиданности Ненасытина выронила лопату. Она всмотрелась в темноту. Всего в двух метрах от нее на одной из могил сидели двое мужчин. Их силуэты едва вырисовывались на фоне светлых памятников, но лица освещались горящими сигаретами, которые оба держали в зубах. Рядом на окрашенном светлой краской металлическом столике лежал громоздкий прибор. По всей видимости, это была болгарка, так как рядом с ближайшей могилой на снегу валялись спиленные секции низкой чугунной ограды.

Выйдя из ступора, Ненасытина снова подхватила лопату, но один из вандалов проворно подскочил и выбил ногой черенок из ее дрожащих рук. Лопата взлетела в воздух и, падая, ударилась острием о край старого рыхлого памятника, отколов от него кусок. Татьяна Афанасьевна попятилась назад, но споткнулась и упала, больно ударившись обеими ладонями.

– Гляди, какая резвая! Ты здесь сама, что ли?

Молодчик затушил окурок и начал подходить к сидевшей на земле Ненасытиной, но вдруг дорогу ему преградил кот.

– Это еще что? – брезгливо пробормотал вандал и уже было поднял ногу, чтобы отвесить пинка животному, стоявшему на его пути. Но остановился. Поначалу Татьяна не поняла, отчего мужчина застыл на месте, открыв рот. Но затем глянула на кота.

Все тело уродца издавало тусклое серое свечение. Дрожащие мерцающие клубы неизвестного вещества отделялись от него и таяли в морозном воздухе, словно пар, который поднимается ранней осенью от остывающего озера. Дыша громко и тяжело, кот начал медленно увеличиваться в размерах. От этого шерсть на его конечностях и теле становилась все реже и начинала проглядывать шелушащаяся пепельная кожа. Морда вытянулась и стала похожей на змеиную. Лопатки заострились, приняли форму острых крыльев и вырвались наружу из-под сухой треснувшей кожи. Достигнув не менее двух метров в высоту, существо перестало расти и подняло огромную голову. Воздух заполнил жуткий смрад, от которого Татьяну Афанасьевну сразу же стошнило.

Наблюдая за необыкновенной метаморфозой, вандал не шевелился, будто его загипнотизировали. Лишь нечленораздельное мычание вырывалось из его открытого рта. Подельник тоже застыл на скамье, словно пригвожденный.

То, что еще минуту назад было крошечным Гаденышем, резко нагнулось к стоявшему перед ним мужчине и сразу же выпрямилось. Движение это было легким, даже грациозным. Затем великан сделал маленький шаг назад. Вандал стоял на том же месте, что и прежде, но уже без головы. Через пару секунд тело его обмякло и повалилось на землю, словно сорвавшееся с вешалки зимнее пальто.

От этой картины Татьяну снова стошнило, а подельник безголового упал без чувств. Серый монстр выплюнул откушенную голову, затем повернул уродливую морду к Ненасытиной. Его желтые глаза горели ненавистью и, в то же время, злобной иронией. Один глаз медленно закрылся: таким образом существо, видимо, подмигивало Татьяне Афанасьевне. После этого монстр резко отвернулся и стал быстро уменьшаться, словно проткнутый воздушный шар, пока вновь не обратился в кота.

– Ну что? Уже не мечтаешь приласкать меня лопатой? – обратился он к Ненасытиной.

– Де-де-де-де не бы, – попыталась ответить она, но не смогла.

– То-то же. Ладно, вставай, а то еще заболеешь и умрешь своей смертью, – скомандовал кот. – Пошли, мы здесь не за этим.

Ненасытина тотчас же подскочила на ноги.

– А ка-ка-ка, – язык не слушался ее.

– Как быть с тем, что без сознания? Он никому ничего не скажет. А скажет, так и на здоровье. Кто ж ему поверит? Давай, мы уже близко. И лопату не забудь.

Животное стало продвигаться вглубь сектора легкими длинными прыжками, но теперь Ненаcытина не отставала. Она больше не обращала внимания на боль в натертых ступнях и на то, что края шубы цепляются за ржавые прутья оград, и с треском обрывается подкладка. Остаться бы целой, вернуться в город, а на остальное – наплевать.

Местом назначения их путешествия оказалась скромная могила, ютившаяся между двух мраморных стел в самом центре сектора. У подножия невысокой земляной насыпи стоял подгнивший деревянный крест. Под ним в литровой баночке кто-то оставил три розы, которые замерзли, потемнели и в лунном свете напоминали своим цветом губы мертвеца. Рядом с импровизированной вазой лежала горстка конфет в пестрых обертках. Черная табличка, привинченная к ветхому телу креста, говорила:

«Маргарита Семеновна Красина

1927 – 2001»

Кот остановился у изножья могилы и, слегка приподнявшись на задних лапах, прочел надпись. Затем он проворно запрыгнул на кучу сухих веток, сваленных возле насыпи.

– Знакомое местечко?

Ненасытина с готовностью закивала. Четыре года назад пасмурным зимним утром она стояла на этом самом месте в толпе учителей и старших воспитанников, пришедших проститься с Маргаритой Семеновной. Физиономии всех присутствующих, как и полагается в таких случаях, свидетельствовали об удрученном состоянии скорбящих о бывшем директоре. Сама Татьяна Афанасьевна старательно корчила гримасы печали и сожаления, чтобы не отличаться от остальных. Это стоило ей титанических усилий, так как душа ее ликовала оттого, что старая брюзга сыграла в ящик. Конечно же, вступление Ненасытиной в должность Красина никак не смогла бы предотвратить. В тылу Татьяны находились слишком влиятельные люди. Такие не по зубам старой партизанке. Но ради сохранения приличий и под видом глубокого уважения к заслугам старуху все равно оставили бы работать в интернате, по крайней мере, на должности учителя. А ее присутствие всегда вводило Ненасытину в крайне сконфуженное состояние. Цепкая и саркастическая Маргарита Семеновна не пропускала ни одной оплошности и за каждую мелкую ошибку выставляла Татьяну Афанасьевну круглой дурой перед всем коллективом. Такое предвзятое отношение, по мнению Ненасытиной, было результатом банальной человеческой зависти: жизнь самой Красиной прошла в нищете и одиночестве. Бедолага всегда делала вид, что интернат успешно заменяет ей семью. Но кто же поверит в то, что сотня безалаберных маленьких бродяг может составить чье-то счастье? Кроме того, век Красиной приближался к закату, а для Татьяны Афанасьевны только открывался мир великих свершений и неограниченных возможностей. Шутка ли сказать, тридцать один год – а уже директор. Маргарита Семеновна в этом возрасте, небось, и мечтать о таком не могла, вот и исходила завистью к молодой коллеге.

Через год после похорон кто-то из учителей робко предложил скинуться на памятник для усопшего директора. Всю жизнь, мол, человек отдал интернату, а теперь некому о могилке позаботиться. Все охотно поддержали инициативу, но, когда дело дошло до сбора средств, рвение ослабело, и начинание умерло. Такой исход обрадовал Татьяну Афанасьевну: строят из себя святош, по углам сплетничают о ней и обвиняют во всех смертных грехах, а сами на деле ничуть не лучше ее. Небось каждый тихо радовался на похоронах, что некому больше будет на них брюзжать и окунать мордой в грязь за то, что классику не читали или за хромающую орфографию.

Все реже и реже появлялось у нее смутное ощущение, что с Красиной обошлись не совсем порядочно, может быть, даже скверно. Что бы ни делал человек, к каким последствиям не приводили бы его действия, если окружающие поступают так же, он перестает задаваться вопросом «хорошо или плохо?». Раз все делают, значит, правильно.

Сейчас, оставшись наедине с неведомым существом, подобных которому она не видела даже в самых отвратительных фильмах Борика, окруженная тысячами черных могил, Ненасытина отдала бы многое, чтобы рядом с ней появился хоть один из этих «всех».

– Хочешь конфетку? – непринужденно предложил кот. Татьяна отрицательно замотала головой.

– А зря. Ну да черт с тобой… Куда ж ты теперь без него? – он хитро прищурился. – Поди-ка сюда.

В ушах Ненасытиной застучало так, будто сердце находилось не в груди, а в голове. На млеющих ногах она медленно приблизилась к коту. Тот спрыгнул со своего веточного насеста.

– Суй руку под эти палки. Там должно быть то, за чем мы сюда пришли.

Татьяна наклонилась и коснулась веток. Вспотевшие пальцы прилипали к их оледеневшей поверхности, отчего Татьяне казалось, что кто-то пытается схватить ее за руку.

– Смелее, смелее. Что ты как гинеколог на первом осмотре?

Исцарапав кожу по самый локоть, Ненасытина, наконец, нащупала твердый продолговатый предмет. Что-то вроде мягкой трубки.

«Палец!» – пришло вдруг ей в голову, и она с ужасом отпрянула.

– Это у тебя палец, которым ты в заднице ковыряешь, – заругался кот. – Доставай, сказал!

Хрипло дыша от страха, Ненасытина снова запустила руку в сучья и потянула предмет на себя. Ветки посыпались, а в ее руке осталось что-то промерзшее и увесистое. Отведя в сторону космы раскидистой туи, преграждавшие путь лунному свету, Татьяна Афанасьевна увидела, что это – портфель: кожаная ручка, которую она и приняла за палец мертвеца, была гладкой и целой. Остальные детали потрескались от возраста, словно земля, давно не видевшая влаги. Две квадратные застежки по краям облезли и заржавели, но, несмотря на плачевное состояние находки, Татьяна Афанасьевна узнала ее: это был портфель покойной Красиной. Еще при жизни хозяйки он пришел в полную негодность, но старуха никогда не расставалась с ним. То ли это была память о ком-то, то ли Маргарита жадничала и не хотела покупать новый.