Невероятные приключения одной важной дамы

Гораздо удивительней, однако, было то, что источником этой невесть откуда взявшейся иллюминации являлись явно не «Лампочки Ильича», купленные лично Татьяной Афанасьевной по очень оптовой цене. Всмотревшись в голубоватые окна, она обнаружила мощные современные лампы на потолке каждой классной комнаты. И сами окна преобразились: складывалось впечатление, будто их только что заменили. Или довольно удачно окрасили в белый цвет. Стены школы, еще утром имевшие оттенок содержимого расстроенного желудка, которое только что вернулось нетрадиционным путем, теперь напоминали спелый апельсин.

Здание такого вида могло запросто приютить в своих стенах головной офис банка, или другое серьезное учреждение.

«Фасад тысяч двадцать, не меньше. Плюс окна тысяч пятьдесят. И это по самым скромным расчётам», – пронеслось в голове Ненасытиной.

Несмотря на осознание нереальности и нелепости сложившейся ситуации, она не изменила своей привычке. Склонность оценивать практически все предметы, которые попадались на глаза, Таня приобрела еще в детстве, когда проводила часы в огромных залах первого городского универмага, которым заведовала ее мать. К десяти годам пухлая, как плюшка из кондитерского отдела, девочка могла с точностью определить цену любого предмета гардероба каждого посетителя магазина. Погрешность обычно не превышала пятидесяти копеек. Вот, например, мужчина с кротким лицом выбирает носки в галантерейном отделе. На нем отечественный костюм с большим содержанием шерсти. Изрядно поношенный, но пока еще весьма сносный. Тянул в свои лучшие времена рублей на семьдесят. Под пиджаком – выглаженная хлопковая рубашка в клетку за десять рублей. Брюки затянуты кожаным ремнем, по-видимому, совсем новым, за десятку. Туфли отечественные, как и все остальное, не больше сорока рублей за пару. Таким образом, стоимость этого мужчины в общем не должна превысить сто сорок два рубля. Этот вряд ли купит хорошие носки, выберет что-нибудь подешевле, копеек за восемьдесят. Так и есть. Взял за восемьдесят, синие в голубую полоску. В общем, выражение «оценивать ситуацию» в случае Татьяны Афанасьевны следовало понимать буквально.

Помедлив еще несколько минут, она все же поднялась на крыльцо, приоткрыла входную дверь и заглянула внутрь. Из коридора, который невесть каким образом тоже преобразился, повеяло сладким ароматом свежеиспеченных булочек с корицей. Ровные нежно лимонные стены были всюду увешаны яркими рисунками. На окнах красовался новый тюль зеленоватого оттенка с прозрачными кошачьими мордочками. Мягко ступая, Ненасытина медленно пошла по коридору, рассматривая рисунки. Большинство изображало солнечные пейзажи – весенний лес в свежей зелени и подснежниках, синюю реку с удивленно изогнутой бровью радуги, деревья, на ветвях которых сидели разноцветные птицы, рожденные богатым детским воображением. Были здесь и натюрморты, и портреты. Один, висевший в самом центре коридора возле двери в учительскую, сразу же привлек внимание Татьяны Афанасьевны, так как был гораздо больше остальных. Она подошла поближе и с удивлением узнала себя. Какой-то маленький художник явно трудился с душой. Ненасытина вышла вполне узнаваемой и даже симпатичной. Она широко улыбалась ярко-красным ртом, в ушах синели большие сережки (вымысел автора картины, Татьяна предпочитала изящную бижутерию). Оранжевые волосы были уложены залихватскими буклями. Правда, портретист слегка перестарался над ушами, из-за чего нарисованная Ненасытина немного походила на чебурашку. В самом низу рисунка неуклюжим, но аккуратным детским почерком была выведена надпись:

«Большое спасибо, дорогая Татьяна Афанасьевна!»

Крайне удивительно. За что это ее благодарят воспитанники? Нет, конечно, она очень много сделала и делает для интерната, никто с этим не поспорит. Но способность чувствовать благодарность за что бы то ни было совершенно не присуща обитателям заведения – ни воспитанникам, ни подчиненным. Для нее ведь совершенно не секрет, что все они тихо ненавидят ее, несмотря на все заслуги. Банальная человеческая зависть.

«Что же я ерундой маюсь, разглядываю мазню. Нужно что-то предпринять, чтобы прояснить ситуацию. Нужно позвонить», – подумала Ненасытина. Кому будет звонить, она еще не знала. Скорее всего, в скорую помощь или МЧС.

Она уже собралась войти в учительскую, как вдруг раздался школьный звонок, за которым сразу же последовал приглушенный шквал счастливых криков, какой всегда вызывает благословенный вестник перемены. Двери классных комнат распахнулись, как одна, и какофония детских голосов вырвалась в коридор.

Не хватало лишь одного: детей. Десятки спорящих, смеющихся, плачущих, ругающихся голосов заполнили все помещение доверху, но при этом Татьяна не видела поблизости ни одного ребенка. Коридор был по-прежнему пуст.

Она в ужасе прижалась к стене и стала оторопело осматриваться.

– Кто здесь? Кто здесь? – закричала она осипшим от страха голосом, но ее крик остался без ответа в невероятном гомоне.

– Иди в жопу! – взвизгнуло над самым ее ухом.

– Сам иди, козел! – ответила пустота прокуренным альтом.

– Что у нас следующее? – спросил кто-то, будто стоящий справа от нее.

– Информатика. Идем в компьютерный класс, – ответил невидимый собеседник.

Компьютерный класс? Полчаса назад, когда Татьяна Афанасьевна покидала свой кабинет, в школе не было никакого компьютерного класса. Жуткая догадка возникла в голове директрисы и поползла по венам липким ядом, заставляя сердце биться нестерпимо громко: что, если она умерла и попала в собственный интернат в будущем? Лет через пять-десять. Это объяснило бы портрет с надписью. Допустим, этот шикарный ремонт был осуществлен при ее содействии. Воспитанники благодарны ей за наступившее светлое, в буквальном смысле, будущее.

Но нет. Стоп. Если она на самом деле умерла только что на ступеньках от черепно-мозговой травмы, то когда же она успела сделать ремонт? Неувязка получается.

И вообще, что значит «умерла»? О том, что происходит с людьми после смерти, Танечка всерьез задумалась лет в шесть, когда сидела на веранде бабушкиной усадьбы и ела хлеб с домашним маслом и смородиновым вареньем. Ей вдруг стало невыносимо страшно от мысли, что настанет такой день, когда она больше не будет есть варенье. Само варенье будет, а ее, Танюшки Ненасытиной, не будет.

– Ма, а что случается с людьми, когда они умирают? – робко спросила девочка Ненасытину-старшую, которая раскатывала поблизости огромный лист теста для домашней лапши.

– Не бери в голову глупостей, ешь варенье, – строго отрезала мать и еще сильнее налегла на скалку.

И Татьяна не брала. Глупостей, по крайней мере.

С различными гипотезами о загробной жизни она сталкивалась преимущественно в кино. Борик страстно любил мистические фильмы и Татьяна, хоть в тайне и не разделяла это безобидное увлечение мужа, но всячески его поддерживала, регулярно заказывая лицензионные новинки с фантастической белибердой. Пусть лучше смотрит дома ящик, чем шатается с однокурсниками после пар. Так спокойнее.

В коллекции, насчитывавшей не меньше сотни дисков, был один фильм, который Борис часто пересматривал. Названия Татьяна не помнила, что-то связанное с патологией или мутацией. Вроде как, третье ухо. Или глаз. Главный герой, лысоватый парень с крупной мордой, на протяжении всей ленты что-то делал, суетился, а в конце узнал, что, на самом деле, он давно уже помер и никто его не видит, кроме странного рыжего мальчика.

С ней же, Ненасытиной, получается еще хуже: она сама никого не видит.

– А у Катерины Сергеевны сегодня красные трусы, – прошипел кто-то заговорщически у самого уха Татьяны Афанасьевны.

– Ага. С кружевами, – согласился ломающийся подростковый тембр.

«Нет. Не будущее, – заключила Ненасытина, руководствуясь услышанным. – По крайней мере, не далекое».

Речь явно шла о Ворониной, учительнице географии. Бесстыжая вечно являлась в школу в короткой расклешенной юбке, несмотря на постоянные замечания со стороны администрации. Совершенно безнравственная особа. Ноги «иксиком», а она их выставляет на всеобщее обозрение. Татьяна Афанасьевна уже подыскала Ворониной замену и со дня на день собиралась попросить ее написать заявление по собственному желанию.

Женщин, подобных Екатерине Сергеевне, Ненасытина очень не любила. И дело было вовсе не в зависти к молодости и смазливости. Более всего в таких особах ее раздражала наглая и неуместная манифестация собственных прелестей (не всегда прелестных, к тому же). Независимо от мероприятия, будь то свадьба, похороны или обычный школьный урок, все предметы одежды таких барышень выглядели так, будто приобрели они их еще в пубертатном периоде, и с тех пор на обновление гардероба средств категорически не было. Говорят, что по восточному обычаю, когда муж отрекается от жены, она имеет право забрать с собой лишь то, что надето на ней. Поэтому зажиточные мусульманки обильно украшают себя драгоценностями. У отечественной женщины нынче все с точностью до наоборот: для достижения личного благополучия ей нужно носить на себе как можно меньше. А чем чаще одни женщины достигают стабильности в отношениях с мужчинами, тем чаще другие его теряют. Бориса Татьяна терять не собиралась. Она всегда была крайне бдительна и, как могла, старалась убирать из своего и его окружения потенциальных соперниц, привыкших «оголять оружие».

Тем временем шквал голосов все нарастал. Татьяна больше не могла улавливать отдельные реплики и лишь стояла, плотно прижавшись спиной к стене. От страха все ее тело будто наполнилось вязкой холодной субстанцией, отчего она застыла, слегка раскинув в стороны руки, словно тряпичная кукла, и не могла пошевелиться.

Так продолжалось минут десять, пока снова не зазвенел звонок. Шумливая толпа невидимым эфиром полилась в распахнутые двери классных комнат, которые через несколько секунд с грохотом захлопнулись одна за другой. Все стихло. Спертый воздух больше не пах булочками, словно невидимые дети поглотили его до последней молекулы. Вместо этого по всему коридору разносился тошнотворный запах резины десятков разогретых от бега и прыжков подошв. От этого Татьяну почему-то сильно затошнило, и она с трудом сдержала рвотный порыв.

Она подумала, что не будет пытаться добраться до своего кабинета или учительской, как намеревалась ранее. Нужно как можно скорее вырваться из этого проклятого места. По крайней мере, снаружи нет голосящих призраков. Если, конечно, призрак – не сама Татьяна. После того, что произошло в последние пятнадцать минут, ничего нельзя было утверждать с уверенностью. Что если на пороге школы, действительно, лежит ее бездыханное тело? Или лежало много лет назад, а теперь одна лишь бестелесная душа блуждает по коридорам интерната. В таком случае, даже если захочет, она не сможет больше выйти отсюда. От этой мысли Ненасытина лихорадочно задрожала. Необходимо было проверить бредовую гипотезу и попробовать выбраться из здания, но двинуться с места она по-прежнему не решалась.

Откуда-то издалека донеслось эхо тяжелых одиноких шагов, по всей видимости, мужских. Половицы слегка поскрипывали. Отчетливо слышалось тяжелое дыхание. У того, кто приближался, явно были серьезные проблемы с сердцем или легкими. Через несколько секунд из-за поворота, ведущего в актовый зал, показалась фигура Андрея Вячеславовича, учителя истории. Низко опустив голову, он читал что-то в раскрытом учебнике. Ненасытина едва не подпрыгнула от радости и облегчения.

– Андрей Вячеславович! Как хорошо, что вы здесь, – вскричала она, бросившись к нему навстречу.

Но реакции не последовало. Историк по-прежнему угрюмо таращился в книгу и медленно продолжал свой путь.

– Андрей Вячеславович, вы меня слышите? – Татьяна остановилась перед самым его носом.

Не обращая на нее никакого внимания, учитель прошел мимо, остановился перед одной из классных комнат, достал носовой платок и отер вспотевший лоб. Ненасытина в отчаянии бросилась к нему, и попыталась схватить за плечи. Но едва кончики ее пальцев коснулись синего пиджака, волна обжигающей боли пронзила обе руки до запястья, словно она окунула их в кипяток. Татьяна дико закричала и рванулась назад, но с ужасом увидела, что обе кисти, словно вкрученные в стену болты, прошли насквозь в спину учителя и застряли в ней. Сознание туманилось, грудь сдавило тисками, а сердечный ритм, казалось, вытянулся в одну сплошную линию. Она делала отчаянные рывки, пытаясь освободиться, словно волк, попавший в капкан, но от этого боль становилась еще нестерпимее. Картина перед глазами стала сворачиваться, будто в пластилиновом мультфильме. Но вдруг учитель сам сделал шаг вперед и скрылся за дверью. Татьяна Афанасьевна упала на пол без чувств.

***

– Ты что, обалдел что ли? Куда ты все это прешь?

– На сортировку.

– У меня смена заканчивается. Ты читать умеешь? На двери расписание висит.

Сухая, но при этом очень крепкая на вид женщина средних лет злобно смотрела на сутулого паренька, который нерешительно мялся в проходе. За его спиной возвышалась гора деревянных ящиков, выстроившихся на металлическом поддоне.

– Извините, вы сортировщик 5708?

– Да, я сортировщик 5708. Но моя смена заканчивается!

– Я понимаю, что заканчивается, – парень мял в руках синюю кепку с маленьким козырьком и смущенно моргал большими голубыми глазами, – но это сверхурочные. Александр Иванович направил их вам.

На бледных скулах женщины проступил румянец раздражения.

– А сам Александр Иванович не хочет поковыряться со сверхурочными?

– Боюсь, ему и без них хватит еще смены на четыре, не меньше.

– Почему, что случилось?