Гардемарины, вперед!

– Когда и зачем прибыл в Петербург?

– Прибыл пять дней назад, томимый желанием попасть в гвардию.

– С какой нуждой пришел в дом графа Путятина?

Александр отвечал на вопросы не торопясь, обстоятельно и подробно, но все свои поступки объяснял одной и той же нелепо настойчивой фразой: «Движимый мечтой о гвардии!..» Присказка эта повторялась столь часто, что Лесток наконец не выдержал и спросил с раздражением, зачем Белову нужна гвардия и какое отношение гвардейцы могут иметь к их разговору. Страстная, патриотическая речь во славу лейб-кампанцев и преображенцев была прервана язвительным вопросом:

– Под окнами у Анастасии Ягужинской дежурил ты, шельмец, тоже движимый мечтой о гвардии?

– Да, – быстро согласился Белов, не смутившись и словно не понимая нелепости своего ответа.

«Глуп», – подумал Лесток и спросил:

– Знал ли ты, что девица на подозрении?

Знал, поскольку мать ее была арестована, а слухи в Москве быстро расползаются. Он шел по улице в приятных мечтах о гвардии и вдруг увидел юную девицу в окне. Поскольку упомянутая девица весьма красива и лицезреть ее не лишено приятности, он притаился за липами. Вскоре к дому подошел мужчина в дорожном плаще и шляпе и завернул к черному ходу в дом Бестужевых. Он, Белов, продолжил свой путь, а спустя полчаса опять проходил мимо дома, не переставая думать о гвардии…

– Это я уже понял. Дальше!

– И спустя полчаса, поглощенный мыслью о гвардии, – твердо повторил Белов, – я заметил, как из дома вышел упомянутый господин и дама, в которой я с удивлением узнал девицу Ягужинскую. Они прошли вдоль палисадника и завернули за угол, их, очевидно, ждала карета.

«Милая, – думал Александр, – прекрасная, прости меня. Я проболтался, как олух, как последний болван! Но ведь я даже предположить не мог, что твой ночной отъезд – побег от мучителей. Какое счастье, что они не знают, где ты!»

– Опиши господина, – приказал Лесток.

– Высокий, важный, носатый. Хороший такой нос! Тень от него была как от коромысла. Что еще? Шляпа с полями. Темно было. Хорошо не рассмотрел. Да я и не рассматривал.

– Да, – усмехнулся Лесток, – ты же был поглощен мыслями о гвардии. Узнаешь этого человека, коли увидишь?

– Пожалуй, узнаю.

– Вот что, курсант. – Лесток задумчиво погладил лысину. Рыжеватые умные глаза его внимательно прошлись по Сашиной фигуре. – Ты исполнишь мое поручение. Небольшая прогулка в обществе приятного человека. Ты должен будешь узнать того мужчину, о котором сейчас шла речь. Если ты справишься с поручением, то по возвращении твоем мы продолжим разговор о гвардии.

– О, ваше сиятельство…

– О нашей сегодняшней беседе не должна знать ни одна живая душа. Я не стращаю тебя смертной казнью, до этого не дойдет. Я тебя просто… – Холеная короткопалая кисть вдруг взметнулась из оборок манжета, и Александр поспешно кивнул, сделав непроизвольно глотательное движение.

– Куда и когда ехать, ваше сиятельство?

– Куда – знать тебе не надобно. За тобой придут. Поедешь с поручиком лейб-кирасирского полка… – Лесток помедлил, словно раздумывая, стоит или нет называть фамилию.

– С поручиком… – не удержавшись, подсказал Александр.

– Бергером.

23

Австерия уже работала. А может, она и не закрывалась на ночь, готовая выдать по первому требованию вина, колоду карт и дымящуюся трубку.

– За австерией по правую руку от набережной, – шептал Александр, – двухэтажный дом немца Штоса. Окна на втором этаже, выходят в палисад. Внизу ставни закрыты, все спят. Только бы он был дома…

Заспанная служанка быстро открыла дверь и, не удивляясь, не задавая вопросов, провела Александра на второй этаж. Дверь в комнаты Лядащева оказалась незапертой.

– Проснитесь, Василий Федорович! Проснитесь, умоляю вас. Я пришел, чтобы отдать вам в руки судьбу мою и жизнь. Мне надо понять, удача ли прискакала ко мне на арабском коне, или беда стучится в дверь. Да не смотрите так удивленно! Меня вызвал к себе Лесток. Я не могу рассказать, о чем он со мной говорил. «Под страхом смертной казни» – так говорят в Тайной канцелярии. Но мне нужна ваша помощь. Я пешка в чьей-то игре. Но я должен понять, что творится вокруг. В чем обвиняют Лопухиных? За что взяли Бестужеву? Какое отношение к заговору имеет дочь ее Анастасия? Вы знаете все, недаром я встретил вас в доме графа Путятина.

– Тебе Лесток дал поручение?

– Я этого не говорил, – поспешно отозвался Александр.

– А иначе зачем бы ты прибежал ко мне в такую рань? – Лядащев зевнул, поскреб пятерней подбородок и сел, опустив ноги на пол. Только сейчас Александр заметил, что Лядащев спал не раздеваясь. Пышный парик примялся с одной стороны. Скомканный камзол заменял подушку, и на правой щеке отпечатался причудливый узор золотого шитья. – Пили мы вчера у Ягупова. О-ой! – Лядащев опять глубоко, со стоном зевнул. – Ненавижу это занятие, да отказаться нельзя – обида на всю жизнь. Домой меня чуть живого привезли. Кто – не помню.

– Василий Федорович, выслушайте меня. Я не пришел бы к вам, если бы дело касалось меня одного. Но все складывается так, словно я помогаю следствию поймать ее.

– Кого поймать? Говори толком.

– Вы же читали опросные листы. – Голос Александра прозвучал умоляюще. Ему очень хотелось, чтобы Лядащев сам догадался, о ком идет речь. Но тот ничего не хотел домысливать сам.

– У меня, братец, от этих опросных листов в глазах троится. Вот ведь зевота напала… Посмотри-ка там, в углу, за стулом… Нет ли там бутылки? Если меня привез домой Ягупов, то она непременно должна там стоять. И полная! Есть? Значит, точно, Пашенька меня на второй этаж приволок. Возьми бокалы на подоконнике. Налей… Ну вот, теперь рассказывай. И все сначала. Значит, ты был у Лестока…

– Был, Василий Федорович. – Александр помолчал в надежде, что дальше Лядащев начнет говорить сам, но тот молча прихлебывал вино и ждал. – Хорошо, я сам все расскажу. Цена этой откровенности – моя жизнь. – Он погрозил кому-то пальцем и продолжал: – Я люблю дочь Анны Гавриловны Бестужевой – Анастасию. Случайно я видел, когда и с кем она бежала из Москвы. Теперь Лесток хочет, чтобы я опознал этого господина.

– Ну и опознай. Я-то здесь при чем?

– Что ей грозит?

– Анастасии Ягужинской? Да ничего. Она такого наговорила, любовь твоя, что ее не наказывать надо, а деньги платить за показания.

– Как – деньги? Она помогла раскрыть заговор?

– Ничего не раскрыла, а просто перепугалась до смерти и подписала все, что от нее хотели. А хотели, чтобы она оговорила мать. Но ее показания ничего не решали. Бестужеву взяли после допроса Ивана Лопухина. Тот постарался, ничего не утаил. Но я, как он, на дыбе не висел, и не мне его судить.

– На дыбе висел… – повторил Александр глухо, а потом, словно поймав на лету подсказку Лядащева, подался вперед. – Так Анна Гавриловна невиновна?

Лядащев рассмеялся невесело:

– Знаешь, как в городе называют дело об отравителях? «Бабий заговор». Лесток всем и каждому говорит: «Как же не быть строгим, если, кроме пустых сплетен да вздорной болтовни, ничего нельзя добиться от упрямых баб?» И этих «упрямых баб» пытают без всяких скидок на их красоту.

– Зачем же их пытать? Может, они и впрямь только сплетницы?

Лядащев хмыкнул неопределенно, опять зевнул и перекрестил рот.

– Знать надо, братец, о чем можно сплетничать, а о чем нельзя. А то больно много сплетников развелось. И посол австрийский Ботта в их числе. Ты на меня так преданно не смотри. Я тебе никаких тайн следственной комиссии не выдаю. Об этом весь Петербург говорит, – Лядащев вдруг подмигнул Белову, – и все «под страхом смертной казни».

– А какую роль во всем этом играет Бергер?

– Дался тебе этот Бергер!

– Так я еду с Бергером.