С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

– Ну, будет тебе, Маш, – сказала Алиса и, повернувшись к Артуру, поведала ему историю про потерянную и обретенную сумку. – Ну о чем ты ревешь-то?

– Ну хотите, я что-нибудь расскажу про Амстердам?

– Сейчас ей лучше коньячку, – вмешалась наконец Галка. – Мань, ну хоть пригуби. Ну что ты как ребенок?

– Помнится, вы сетовали, что не видели Мемлинга? – продолжал Артур в надежде отвлечь меня от радости страдания. – Мемлинга надо смотреть в Брюгге. Это в Бельгии, как раз по дороге в Париж. Совсем маленький крюк в сторону. В Брюгге у меня живет приятель. Он тоже из Петербурга.

– В Брюгге мы не поедем, – отмахнулась Алиса.

– А кто он – ваш приятель? – я слегка выпростала голову из облепившего меня горя.

– Он искусствовед, в Питере преподает в академии. В Брюгге живет уже полгода, на деньги Сороса пишет диссертацию. Квартирует он у одного бельгийского скульптора. Наверняка они приютят на ночь трех дам. Я могу позвонить Константину, а вам сейчас напишу его адрес.

– Мы едем в Париж, – в голосе Алисы появился металл. – Поездка в Брюгге отнимает у Парижа два дня.

– Брюгге тоже стоит обедни, или как там у них… мессы, – хлюпнула я носом.

– С чего вы выдумали какой-то Брюгге? – вмешалась Галка. – Конечно, мы едем прямиком в Париж. И без всяких отклонений.

Я во всем с ней согласилась, но адрес искусствоведа Константина все-таки взяла, так… на всякий случай.

Подруги уже спали, а я пялилась в темноту и думала про белый пароход. Это мой собственный образ, к Айтматову он не имеет никакого отношения. Лет пятнадцать назад я была в ленинградской гавани. Помнится, мы приехали туда на выставку художественного стекла, но заблудились и вышли к морю. Там на погрузке стоял океанский лайнер. Он был белый не только снаружи, но и изнутри, широкая корма его была распахнута, и в этом чреве исчезали тоже белые двигающиеся по конвейеру чемоданы. Я тут же представила салон первого класса: обнаженные спины женщин, фраки мужчин, дорогое вино в бокалах на тонких ножках…

В те годы я себя считала очень счастливым человеком. У меня был полный комплект: семья, друзья, походы, самиздат в достатке. Белого парохода, правда, не было, но я в нем и не нуждалась! Организованный отдых – не для моей компании. Мы дикари и поборники свободы. Само слово «люкс» в применении к гостинице или транспорту попахивало для нас пошлостью. Да захоти я только!.. И тут же поменяю рюкзак на белый чемодан. А тогда, в ленинградской гавани, я поняла, что просто пряталась от мечты ввиду ее полной неосуществимости. Не будет у меня белого парохода. Как не будет ничего судьбой не запланированного. А моя судьба нравом пуританка. Ладно, спать.

Артур говорит, что в амстердамской гавани стоит старинная каравелла, сродни той, на которой плавал Колумб. На каравелле музей парусников всех времен и народов. Жалко, что мы туда не попали. Грех мечтать в пятьдесят пять о старинных каравеллах. И не пиши о себе рассказ. Сообщай только факты. Спокойной ночи, Амстердам.

5

Про дорогу в Париж рассказывает Галина Евгеньевна Ворсакова

Марья попросила меня написать эту главу, поскольку она касается дорожных происшествий. Я вначале не хотела связываться, она мне потом плешь проест, мол, сама говорила про документальную прозу, а теперь растекаешься мыслью по древу. Отнюдь нет. Я буду излагать только факты. Постараюсь рассказать обо всем внятно.

Во время наших передвижений я сидела на переднем сидении рядом с Алисой и выполняла обязанности лоцмана. Девчонкой я сдала на права и водила машину довольно лихо, но Алиса ни за что не хочет доверить мне руль. А у самой, между прочим, зрение минус четыре. Это не мешает ей развивать бешеную скорость, вот только за указателями она не успевает следить. Я успеваю.

По указанию Марьи даю информацию о себе самой. Я думаю, она потом добавит перчика в мои биографические данные. Не удержится. Фамилия Ворсакова досталась мне от первого мужа, в девичестве я Дюмон. Марья ехидничает, что в «тенеты» (Манькино слово) моего родового дерева, как в сеть, попал француз. Прабабка что-то говорила по этому поводу, но я не помню, а теперь и спросить не у кого. Я педагог, русский язык и литература. Детей у меня двое: сын от первого брака и дочь от третьего. Мужей своих я любила, и только последний брак – четвертый – по расчету. Мне Ленку надо на ноги поставить, а на учительскую зарплату сама не устоишь. Сейчас я просто мужнина жена. Не хочется за копейки жилы рвать. Рост у меня 172, объем бедер – 90, талии – 60 с копейками, бюста – 90. Эталон, да, и заметьте, это в моем возрасте, не буду называть, в каком именно.

Марья, конечно, читая эти цифры, будет морщиться, мол, не относится к делу. Очень даже относится! Эти цифры – тоже факт моей биографии. Поэтому на мне и одежда нормально сидит. Сама Марья обожает цвет, который называется «немаркий», и кофты-самовяз типа «старческий наив». Правда, перед поездкой за границу она приоделась, неотъемлемой частью туалета у нее теперь является черная юбка. Я не хочу сказать, что это ей не идет. Но говорят, что парижане по этим турецким длинным черным юбкам узнают русских. Форма у нас такая. А Алису в иностранной толпе не отличишь: брючки, курточка, маечка, неброский макияж, все хорошего качества, и полное отсутствие индивидуальности. Они здесь, на Западе, все какие-то штампованные. Дома у меня спросят: как сейчас одеваются в Европе? Никак, скажу. Для них одежда – способ потеряться в толпе. Конечно, есть там высокая мода, некоторые особи имеют сумки за две тысячи баксов и пояса за пятьсот. Но я таких пока не встречала.

Ладно, поехали. Я сижу с картой на коленях и неотрывно смотрю вперед. Дороги в Европе – это песня: многополосные, с безупречным покрытием, со звукоизоляционными стенами в населенных пунктах. Как внеземная цивилизация! Дорог – прорва, они расположены на разных уровнях, без конца сами себя пересекают, одна бежит по насыпи, другая ныряет под мост и тут же опять разветвляется. Наше направление – Антверпен. Ни в коем случае не Брюссель. Ощущение такое, что если свернешь не туда, то можешь вмиг очутиться в Варшаве или в Вене. А нам туда не надо.

Нам надо в Париж. Мы будем жить не в самом Париже, а в его пригороде – Пализо. Там живут Алисины приятели, которые сейчас в отъезде. У них дом – собственный или арендованный, я не поняла, не суть важно. Об этих приятелях Алиса потом сама расскажет.

Марья сидит на заднем сидении и бормочет в диктофон: «Голландский пейзаж скромен (подумаешь, открытие!), все вокруг плоское, как стол. У дорог и каналов ивы, иногда юные, легкие, как перышки, а чаще обритые комли, похожие на бредущих вдаль карликов. Ветряная мельница. Наконец-то! Быть в Голландии и не увидеть ветряную мельницу! На полях маки, сурепка, какие-то розовые цветы в избытке, а также что-то оранжевое, похожее по цвету на календулу».

– Смотрите, мост! – закричала вдруг Марья дурным голосом.

Алиса непроизвольно нажала на тормоза. Дальше пошла ругань.

– Что ты орешь?

– Артур говорил, за мостом нужно повернуть направо, а то уедем в Брюссель.

– Говорил. 90 градусов – это не точка кипения воды, а прямой угол. Он про какой мост говорил-то? Мы этих мостов уже штук десять пересекли, – негодовала Алиса. – Нельзя же орать вот так под руку! Я же за рулем!

– Общаешься со своим диктофоном, продолжай в том же духе. А дорогу оставь нам!

Марья опять начала бубнить на одной ноте: бу-бу-бу… «На багажниках везут велосипеды. Последние, кстати, обшарпанные, облезлые. Артур говорит, что в Амстердаме их воруют, потому что велосипеды – самый демократичный вид транспорта. Голландцы нормальные люди, тянут что плохо лежит. Сумку мою потому не стащили, что не увидели из-под бахромы на обивке. Вон какие-то придурки нас опять обогнали. Матрас везут. Сверху на багажнике в виде рамы. Матрас ядовито-зеленый, и номер у машины плохой – 515. Моя героиня пусть любит цифры, кратные трем, а также семь, и не любит цифры пять и один. Машина с матрасом временем битая, и потому нельзя понять, почему они нас все время обгоняют. Я не замечаю, когда они отстают, глаз фиксирует только обгон. Ели бы я не запомнила номера машины, то решила бы, что вся Голландия сегодня перевозит зеленые матрасы».

– Алис, а когда Бельгия? – спросила Марья, выключив диктофон. – Как мы узнаем-то? Пограничных столбов у них нет.

– Как коров станет меньше, так и Бельгия. Больше она ничем от Голландии не отличается.

– А дома такой же архитектуры?

– Такой же… Крепенькие и ладненькие.

– Интересно, что бы сказали голландцы, глядя на подмосковные деревни. Если, конечно, исключить строения новых русских.

– Это почему – исключить? – возмутилась я. – Мой нацелился строить загородный дом, считает каждую копейку, а нас, оказывается, надо исключить.

– Про голландцев не знаю, – отозвалась Алиса, – а с немцами я дома ездила. Они рассматривали наши старые деревни с большим прилежанием. Экзотика! А потом ткнули пальцем в развалюху и спросили потрясенно: «Здесь живут?»

– Просто наш материал – дерево, – не удержалась я. – А оно недолговечно. А их материал – камень. Конечно, у них дома стоят дольше и выглядят лучше.

– Зато немцы бездуховные! – вставила Марья.

Это она меня поддразнивает. Я сказала как-то, что Россия – мать духовности, а Запад только и умеет, что деньги считать. Марья тогда сильно обиделась за Запад. Что ж обижаться, если это правда?

Бельгию мы узнали по фонарям. Бельгийцы поставили вдоль дорог светильники на длинных ногах. Дороги сразу приобрели другой вид. Вид поменялся, суть – нет. Мы давали те же сто пятьдесят и не боялись заблудиться. На европейском автобане к водителю относятся предельно уважительно. Каждый участок дороги пронумерован, о нужном ответвлении дороги тебя предупреждают за двадцать километров, потом за десять и, наконец, за сто метров. Французы на дорогах часто указывают не расстояние, а время. Скажем, через три минуты будет нужный вам поворот, потом через две минуты…

Помню бешенство, которое обуяло нас с Женькой (мой второй муж), когда на пустынной дороге в Суздаль вместо давно ожидаемого указателя поворота мы увидели плакат «Шахматы – в каждый дом». Марья бы уже сочинила рассказ с социальным подтекстом. Ничего здесь нет социального, просто глупость. И главное, написано про шахматы меленькими буквами. Дождь шел. Женька вылез из машины. Я, помню, удивилась, что это он матерится, так на него не похоже.

А другой случай смешной, это уже про то, как у нас мозги вывернулись наизнанку. Сейчас люди уж не помнят, что везде – на домах, заборах, рекламных щитах было написано «Слава КПСС» или что-нибудь в этом роде. Лозунги эти не были подвержены ни размоканию, ни выветриванию. Глаз уже сам читал, что предписано. Как-то едем к свекрови на садовый участок. Он читает – на заборе яркими буквами написано: «Слава застрельщикам труда!» Женька говорит: «Господи, и сюда уже добрались». Тогда было очень модное слово – застрельщик. Подъехали ближе. А на заборе, оказывается, написано: «Свалка мусора запрещена». Смеялись…

Едем мимо Антверпена. За высокой стеной видны шпили соборов и башни замков. Алиса поймала в зеркале тоскующий Марьин взгляд.

– Мань, ты на меня не дави. Сюда мы не свернем. Нам некогда. Сегодня вечером мы будем в Париже.

Марья что-то проквохтала, типа того, что я, мол, все понимаю, но очень в Антверпен хочется. Перебьешься, душа моя!

– Заправиться надо, – сказала Алиса, когда Антверпен скрылся за горизонтом. – Что у них хорошо, так это заправки.

– И туалет… Говори уж своими словами. Баки надо налить, а вам отлить.

Конечно, Марья не упустила возможности сообщить миру, что у меня солдатский юмор. Пусть ее поговорит. После вчерашнего инцидента я тихая. С Машкой осторожно надо, это я давно поняла. На вид такая мягкая, женственная, голубые глаза безмятежно смотрят на мир – сама доброта с крыльями. Но завестись может из-за пустяка. И ведь никогда не угадаешь – из-за чего. При серьезных неприятностях она сохраняет завидное самообладание, а из-за ерунды, которая яйца выеденного не стоит, скажем, Достоевского обругал кто-то (и за дело, между прочим), или скажешь ей, что помада эта ей не идет, – надуется, как мышь на крупу, и пошла вздыхать.

И еще у нее есть одна черта не из приятных. Стоит рядом с ней появиться интересному мужику, она тут же делает стойку. При этом ладно бы кокетничай она с ним. Нет, она начинает вести с ним умные разговоры. Она, вишь, с ним подружиться хочет, и чтоб все внимание принадлежало обязательно ей одной. Способов для этого находится масса, она будет вести беседы по астрономии и кибернетике, путешествовать по миру загробному и реальному, задавать какие-то дурацкие вопросы, чтобы самой на них и отвечать. Теперь у нее новый конек, она занялась литературой. Поверьте мне, литература ей нужна для того, чтобы пыль в глаза пустить. Теперь она каждого стоящего мужика будет просить, чтобы он ей помогал на ее литературном поприще. Какое поприще-то? Дырка от бублика!