Совершенство

– Я видел его! Он приходил за мной…

Ломак освободился от слабого захвата Рона и продолжил вытирать его лоб, отметив про себя насколько холодна оказалась кисть Корхарта.

– Ты был в бреду, – буркнул он, – всякое может привидеться.

– Я был в бреду, когда заряжал его ружьё, – прошептал Рон, едва разлепляя губы.

Ломак оторопело убрал полотенце от лица товарища:

– Что ты сказал?

– Я хотел, чтобы он застрелился…

– Мне тоже порой этого хотелось!

Рон сверкнул глазами и зарычал:

– Тебе хотелось, – а ружьё зарядил я!

– Не мели ерунды! – отрезал Ивлин, повышая голос. – Дружище, ты снова бредешь…

Усилием воли Корхарт дотянулся рукой до груди начальника экспедиции и сгрёб свитер дрожащей пятернёй.

– Мы его напоили накануне, помнишь? – зашептал он неистово. – Я поволок Робертса спать в его комнату. Потом вышел, и мы долго с тобой разговаривали… На самом деле я не мог дождаться, чтобы ты ушёл к себе! Я вернулся в комнату Робертса и зарядил его ружьё, а коробку с патронами сунул ему под матрас. Даже когда проспавшись, он бы и обнаружил заряженное ружьё, спрятанные в белье патроны помогли бы убедить его самого, что по пьяни он сделал это сам… Ведь после того, как Марк застрелился и ты нашёл коробку под его матросом, – тебя то они в этом убедили!

Обессилено рухнув на кровать, Рон замолчал тяжело дыша. Ломак смотрел на друга широко открытыми глазами, мысленно соглашаясь с каждым произнесённым им словом. Он отчётливо помнил вечер, о котором говорил Корхарт, помнил пьяные выходки Робертса и его двусмысленные шутки в адрес Рона. Помнил, как повиснув на плече Корхарта, когда тот поволок его спать, пьянющий Марк развязано произнёс «любовничек».

– Господи, но зачем?! – воскликнул Ломак. – Зачем ты это сделал?!

Силясь ответить, Корхарт несколько раз открывал рот, кусал потрескавшиеся губы, отводил глаза, вновь цеплялся взглядом за лицо друга и в итоге тихонько заплакал. Постыдная догадка закралась в сердце начальника, от которой Ломак не смог усидеть на месте и поднялся на ноги. Глядя сверху вниз на забинтованную голову товарища, не его измождённое лицо, в его глубоко запавшие глаза, в которых прятался страх, Ивлин понял, что его догадка верна. Ошарашенный, он сделал несколько шагов к двери, но задержался в дверном проёме и обернулся.

Повернув на подушке голову к стене, Рон лежал тихо и неподвижно. Собираясь с мыслями, Ломак заговорил могильным голосом с трудом подбирая слова:

– Ридз?.. Я что-то должен знать о тебе и…

– Да нет же! – простонал, не поворачиваясь Корхарт. – Нет, нет и нет! Глупость! Это была такая глупость, понимаешь? Помнишь то рождество, в тот год? Мы втроём напились до чёртиков и ушли спать, а он пришёл тогда…

– Я ничего не хочу знать! – оборвал Ломак тряся головой. – Замолчи, Рон!

Повернув голову и с трудом привстав на локтях, Корхарт яростно зашептал, прожигая товарища взглядом:

– А я хочу, чтобы ты знал, я хочу, чтобы ты это выслушал! Я не прошу тебя меня простить, понять или что там требуется в таких случаях!.. Это моя исповедь – выслушай! Он шантажировал меня, угрожал рассказать тебе, а потом и остальным, если я и дальше не буду принимать его внимание! Ты же знаешь – у меня семья… Я не знал, как буду смотреть им в глаза, тебе смотреть… Ты вот и сейчас на меня смотришь, как на ничтожество, которое в один миг из друга превратилось в педераста! Когда у него закончились таблетки и он стал хвататься за карабин, я увидел в этом выход, и я не жалею о том, что зарядил это долбанное ружьё!.. – Корхарт запнулся, рухнул на кровать и снова заплакал. – Зарядил, понимаешь, я его зарядил! – всхлипывал он. – Я не жалел тогда… Я теперь жалею! Потому что подыхаю! Подыхаю на краю земли и не увижу своего сына, жену не увижу!

– Ты поправишься, – попытался неуклюже подбодрить друга Ивлин. Он всё ещё был ошарашен откровенным разговором с Роном. – Ты выкарабкиваешься потихоньку…

– Заткнись, приятель! – сокрушённо оборвал Рон, глядя в потолок. – Я умираю, и мы оба это знаем. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал… Ты ведь не откажешь своему старому другу? Сколько мы с тобой вместе, а? Помнишь, как меня на льдине унесло, а ты с Диланом организовал поисковую операцию? Четверо суток меня мотало по океану… Представляешь, я тогда из палатки вышел и не пойму: ещё вчера берег был, а теперь нету! Я все эти дни с одеждой разговаривал, которую ребята оставили. Чтобы переключиться, чтобы отвлечься! Развесил в палатке и разговаривал. Коннели, запасливый ублюдок, в то утро унёс с собой два комплекта верхней одежды, так я, не найдя ничего из его вещей, свернул одеяло сарделькой и посадил на кровати. Нахлобучил сверху шапку – получилось смешно. Я молился, чтобы компрессор да генератор не заглохли…

Голос Корхарта становился всё тише и тише, пока вовсе не превратился в болезненное тяжёлое дыхание. Ивлин смотрел на друга, соскользнувшего в забытьё, и уже вместо него, мысленно, повторял историю, которую знал наизусть. Отерев влажный лоб Рона, Ломак взял раненого за ледяную руку и с трудом нащупал слабый пульс.

Спать в свою комнату начальник отправился далеко за полночь, расталкивая плечами клубы табачного дыма в общей столовой – возвращения Эйдана он так и не дождался. Утро следующего дня выдалось серым и мрачным. Тяжёлые сизые облака обложили небо на сколько хватало взгляда, мешая и без того слабому свету пробиваться из-за горизонта. Ивлин долго сидел за столом, пил чай и курил, поглядывая в окно. Минувшей ночью он спал мало, то и дело ходил в комнату Корхарта, наклонялся к раненому и слушал сбивчивое дыхание друга – боялся, что умрёт. Ближе к утру, Рон снова принялся раздирать себе грудь во сне, и Ломаку пришлось привязать отощавшие руки товарища к кровати. Заслышав в груди раненого нарастающий хрип, начальник силком заставил несчастного дышать через ингалятор, прижав безвольную косматую голову Корхарта к подушке.

Ивлин устал. И морально, и физически. Чтобы хоть как-то разнообразить безрадостное начало дня и поднять себе настроение, начальник станции решил сварить кофе, с грустью и тревогой отметив, что зёрен практически не осталось. Тем не менее, как только столовая наполнилось ароматным запахом напитка, Ломак и впрямь почувствовал необъяснимый подъём духа. Вальсируя с кружкой в одной руке и дымной сигаретой в другой, начальник станции скользнул в комнату связи и с минуту разглядывал деревянные стены радийной, завешенные пёстрыми стикерами, поблёкшими газетными вырезками, картами и служебными записками. Взгляд словно магнитом притянуло к фотографии собственной семьи, видневшейся среди бесполезной аппаратуры на длинном столе: улыбчивая жена, хохочущие дочери и сгрёбший всех в охапку сын – все в одинаковых белоснежных шапках-ушанках держат небольшой самодельный плакат с надписью «Скорее возвращайся, полярный медведь».

Ломак метнулся глазами в сторону, но было уже поздно… «Посмотри, идиот! Посмотри!.. – леденящий голос по-змеиному заполз в мозг. – Ты всё испоганишь! Так что можешь попрощаться с ними».

– Пошёл ты, сука! – начальник закрылся от фотографии плечом и склонился над монитором компьютера. Быстро перебирая пальцами клавиатуру, Ломак всё продолжал повторять ругательства, боясь, что голос в голове окрепнет…

– Пошёл ты, пошёл ты на хер! Я не буду этого делать, тварь! Ты меня понял?! – найдя наконец искомые файлы, мужчина обрадованно щёлкнул пальцами и потянул из гнезда разъём наушников. – Вот тебе компания на сегодня, сука!

Из динамиков грянули аккорды пианино, которые распахнули путь волшебному вокалу Билли Холидей. К чарующему запаху кофе добавились нежные слова подзабытой Ломаком «Голубой луны», и начальник с удовольствием принялся подпевать, на ходу вспоминая слова песни. Озябшие помещения станции ожили и стали оттаивать, вдыхая пряный запах табака и кофе, наслаждаться тёплыми джазовыми рифами. «…И когда я взглянула на луну, она стала золотой…» – неслось по коридорам и комнатам, заглядывая в каждый уголок.

«Обойдётся, всё обойдётся, – насаждал Ломак внутри сознания мысль, силясь утопить в ней мерзкого паука, подстрекавшего отравить коллегу и друга. – Рон выкарабкается, Эйдан вернётся с добычей и всё обойдётся… Нас спасут! Нас скоро спасут!»

Удовлетворённый собственным настроем, изрядно повеселевший начальник вернулся в столовую, тихонько насвистывая мелодию. Обжигая губы, делая жадный глоток, ему показалось, что он слышит голос друга.

– Ив!.. – и впрямь расслышал он, подойдя к двери раненого. – Ив!

Ломак с тревогой распахнул дверь и оказался под прицелом измученного взгляда Рона.

– Что такое, дружище? Что случилось? – Ивлин приблизился к кровати и сел на край. – Тебе что-нибудь принести? Как ты, вообще?

Корхарт напряжённо изучал лицо старшего, затем его бледные сухие губы неожиданно озарила слабая улыбка.

– Леди Дэй… – сказал он слабо. – Это она.

– Она, она! – зачастил Ломак, чуть не плача от вида улыбки друга. – А я музыку включил, – не мешает? Может что-то другое тебе поставить? Я совсем забыл… просто включил первое попавшееся из джазовой папки! Что-то конкретное хочешь услышать?

Раненый с трудом замотал головой:

– Оставь…

Корхарт откинулся на подушку и уставился в потолок, слушая суховатый и такой родной голос певицы. Едва заметно он улыбался. Ломак сидел рядом и тайком следил за другом влажными глазами – тощая шея Рона с острым кадыком, а также ввалившиеся глаза делали мужчину похожим на птенца, который вот-вот откроет клюв и закричит.

«Это легко вспомнить, – уверял голос из динамиков в следующей песне, – но так трудно забыть». Начальник станции следовал за словами, крепко сжимая горячую кружку в руках. «…Так трудно забыть!»

Слабо пошевелившись, Рон тихо спросил:

– Становится холодней? Или это только я мёрзну?

– Корпуса остывают, ты прав, – согласился начальник нехотя. – Мы экономим топливо, да, и, дренажи нужно освободить от наледи. Сегодня займусь, – Ивлин помолчал и добавил: – Хочу Молли из сарая достать, что скажешь?

Слабо кивнув, раненый предостерёг:

– Будь осторожен.

– О чём ты?

– О волках. Он наверняка был не один… За тобой могла прийти вся стая.