Совершенство

– Кивитоки, – подсказал тот негромко в бороду.

– Точно! Кивитоки! Датчанин говорил, что местные их очень бояться.

– Ты же не местный, да, и, это всего лишь животное, – начальник указал глазами на полыхавшее тело собаки. – Инуиты слишком суеверны, – добавил он угрюмо.

– Быть может им есть чего бояться?

Ломак нехотя высвободил рыжую бороду из высокого шарфа и презрительно объявил:

– У них до сих пор есть обычай собираться всем островом раз в году в тёмной палатке и трахаться с кем попало!

Немного подумав, Эйдан пожал плечами и натянуто улыбнулся:

– Ну, и что? Мой знакомый фотограф устраивает такие же вечеринки. Только без палаток. Могу подкинуть ему идею с Кивитоки в качестве разогрева…

– Салага, ты понял о чём я говорю, – оборвал начальник грубо. – В вечер нападения ты был пьян и тебя понесло. Сегодня тебе хочется поговорить о местном фольклоре? Я, итак, пошёл у тебя на поводу и вместо того, чтобы заниматься делами, занимаюсь сожжением старой дохлой псины. Давай больше не будем спорить на тему того, чего не может быть даже в твоём больном воображении. И если ты думаешь, что я разоткровенничался и рассказав про свою семью стал тебе ближе, то ты ошибаешься, ибо я уже успел пожалеть об этом! Хватит, закрыли тему!

Уязвлённый Эйдан закусил губу и спрятал подбородок в воротнике. Его взгляд вскарабкался по столбу чёрного дыма, осмотрел грязную пелену над головой и устремился на восток, преследуя зыбкие облака у горизонта.

– Никогда бы не подумал, что так буду скучать по солнцу, – прокомментировал он сокрушённо серое пустое небо. – Имею ввиду – именно этот раскалённый блин над головой, на который больно смотреть, и который воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Забыл, каково это ощущать его лучи на коже… его тепло. У него особенное тепло, по крайней мере я так помню.

– Ты же рыбаком был – не насмотрелся в море? Там кроме воды и солнца нет вообще ни хрена.

Устало вздохнув, Ридз поправил:

– Моряком был. Лоцманом, если быть точным, – Эйдан спустился взглядом по столбу дыма и посмотрел на начальника станции. – Я водил корабли северными путями, где солнце тоже редкость. Да и в море его отсутствие ощущается не так остро. Не знаю почему.

Начальник пожал массивными плечами:

– Быть может в море ты не чувствуешь себя в такой ловушке, как здесь и всегда можешь вернуться домой? Попытаться, хотя бы. – Он осмотрел серое небо, скользнул глазами к горизонту. – Месяца через полтора появится, если я точно помню какой сегодня день. В календарь уже не заглядывал пару недель, а может и больше.

Соглашаясь, Эйдан закивал головой:

– Тоже не вижу в этом смысла… – он помолчал и вздохнул: – Воспоминания, просто воспоминания о солнце!.. Я только помню, что оно есть и не помню насколько восхитительно подставлять лицо его лучам, – видя, что начальник суров и мрачен, что погружён в свои мысли и вновь загипнотизирован огнём, Эйдан сменил тему: – Как Рон?

«Умирает, мой друг умирает!» – хотело сорваться с языка начальника, однако Ломак покосился на жилой комплекс за спиной и ответил:

– Не очень. Он потерял много крови, да и раны ты сам видел. К тому же, обострились лёгочные спазмы, и я даю ему ингалятор по несколько раз на день, вернее, он сам просит… Ему врач нужен, а не бинты и промывание…

Эйдан слушал начальника станции прищурившись, по самые глаза зарывшись в цветастый ворот. Он не хуже Ломака знал, что Корхарту становится только хуже. Редкие часы, когда полярник возвращался из забытья, его нещадно рвало и он, то и дело просил пить. Белый как снег, исхудавший и кое-как заштопанный Ломаком, он лежал в своей кровати погребённый под ворохом одеял и одежды. За последние двое суток его температура несколько раз опускалась ниже всех допустимых пределов и тогда, не взирая на раны, мужчины принимались растирать водкой искусанное похудевшее тело товарища; отчаянно споря и истерически перечитывая аннотации к препаратам, полярники обкалывали несчастного практически всем, что находили в аптечках. После, снова принимались за растирание, не взирая на плохо заживавшие раны… Видимо от боли, – а может от потери сил, – Корхарт, стойко переносивший своё тяжёлое состояние, не выдерживал и снова проваливался в забытьё. Мужчины, пряча друг от друга глаза, пользовались моментом и старались быстрее закончить начатое, дабы не слушать стоны раненого. Оба устали, и тая друг от друга мысли, ждали скорого исхода. В такие минуты Эйдан ловил на себе странный взгляд начальника станции, от которого по спине расползались мурашки и расшифровке которого парень посвятил пару последних бессонных ночей. «Смотрит так, словно я виноват в нападении собаки! – жаловался он сам себе мысленно. – Хотя, понять его можно: умирает лучший друг, а помочь нечем!»

– Ты не передумал ехать сам? – спросил Ломак голосом, в котором слышалась надежда на смену решения.

– Нет, я поеду! У нас скоро закончатся продукты!

– Можем поехать вместе, после… – Ломак резко осёкся и бросил взгляд на Эйдана.

– После чего? – Ридз сделал вид, что не понял.

Несмотря на предвечернее, ещё светлое небо, языки пламени окрасили рыжую бороду начальника станции в алый камуфляж и было похоже, что в его глазах горит приговор Корхарту.

Ломак пожал плечами и фальшиво ответил:

– Пока Рону не станет получше, и мы сможем оставить его одного.

– Мы рискуем остаться без запасов к этому времени, – отрезал Эйдан, чувствуя, что Ивлин сказал не то, что думает. – Я набью тюленей и вернусь через пару дней.

Согласно кивнув и сняв перчатку, Ломак устало растёр глаза.

– Поставь оптику на карабин, – дал он совет. – Кинь в машину пару дополнительных батарей – Рон говорил, что зажигание барахлит, а я не уверен, что проблема в зажигании. К месту лёжки ближе, чем на три мили не подъезжай: тюлени учуют выхлоп вездехода и уйдут с пляжа. Там всегда юго-западная низовка задувает, поэтому будь готов весь отрезок идти на лыжах. В ближних к воде не стреляй, в крайних тоже – раненые до воды доберутся и потонут по чём зря. Бей в середину – свои же потопчут да уйти не дадут. Следи за тюленями – если заметишь волнение, будь осторожен! Вполне вероятно они испугались не тебя, а медведя! Как отстреляешься, подгони вездеход к пляжу и затяни туши лебёдкой…

Предрассветное небо окрепло светом у самого горизонта, хотя купол небосвода оставался чёрен, словно гигантский бездонный колодец. Яркие, крупные звёзды и разлитые краски созвездий расцвечивали первобытную палитру непостижимым узором, которым когда-то любовался сам Творец. Вездеход упорно полз вперёд с опаской ныряя в глубокие тенистые провалы, затем с трудом вбираясь на крутые наносы; зарываясь в глубокий снег по дверцы кабины и раскидывая широкими траками спрессованные комья. Его одинокий луч прожектора то выныривал из застывших когда-то торосов, то напрочь пропадал среди бескрайней ледяной пустыни.

Эйдан бросил взгляд на соседнее кресло, на котором помимо объёмной сумки с вещами и провиантом лежал притороченный ремнём полуавтоматический карабин. Вид грозного заряженного оружия вселял уверенность, будоражил первобытные инстинкты охотника и заставлял мозг работать особенно остро. Полярник с холодной улыбкой пробежал взглядом по воронёному стволу и матовому корпусу оптики, с уважением оглядел массивный рифлёный приклад. Он припомнил, когда ему последний раз доводилось стрелять из оружия, – и удивлённо тряхнул головой. Получалось, что крайний раз он палил из карабина ещё на своём судне, когда «Совершенство» довольно удачно разошлось в Гренландском море с огромным айсбергом и Роберт Холланд – капитан корабля, – предложил отметить удачный «проскок» шампанским и стрельбой по мишеням. Как же давно это было… Чувство было такое, что-то была чья-то жизнь: сытая и довольная жизнь самоуверенного в себе человека.

Эйдан оторвал хмурый взгляд от оружия и стиснув зубы уставился вперёд. Не сказать, что он был в восторге от предстоящей охоты на беззащитных тюленей, но, вот, возможная, хотя и маловероятная, встреча с белым медведем заставляла сердце биться быстрее – это был бы грозный соперник, не то, что дохлая псина!

Громко выругавшись, Эйдан сжал руль. В который раз он снова и снова мысленно возвращался к убитой собаке. Его категорически не устраивала версия Ломака о старом бешеном псе, с не пойми откуда взявшимся ранением. «Ломак-нигилист» ему нравился куда меньше Ломака, который говорил о своей сестре и Судном дне… Говорил искренне, постепенно погружаясь в болото тяжёлых воспоминаний и уже оттуда, не найдя объяснения произошедшему, тянул руку ища опору и помощь.

Судя по положению звёзд, отклонению стрелок наручных часов и карте, до назначенного квадрата оставалось несколько миль. Эйдан окинул взглядом серый однообразный пейзаж через боковое оконце машины и внезапно вспомнил своё бегство от цивилизации на край земли. Удивленное лицо матери, когда он сказал, что его перебрасывают на Север работать под началом военных, но так как этот проект не подлежит огласке, связи с ним не будет полгода. Заметив в её глазах гордость за сына, Эйдан почувствовал такой стыд, что сделал вид будто подавился и закашлялся, иначе на объяснение покрасневшего лица потребовалась бы новая ложь. Ложь, ложь, всё ложь! Дома ложь, на предыдущей работе ложь – и теперь ложь! «Я сообщу Тейлор, что ты уезжаешь. Уверена, что сестра примчится проводить тебя, – мать направляется к двери, но немного не дойдя оборачивается и роняет дрожащими губами: – Отец бы тобой гордился! Он так тебя любил!»

Чертовски хотелось есть, однако Эйдан в воспитательных целях решил пообедать только после выполнения ответственной миссии, ибо по дороге в бухту практически полностью опустошил запас еды. «Слабохарактерный! – отругал себя он, с сожалением осмотрев похудевший свёрток с остатками провианта. – Ты всегда любил пожрать!»

Пустив машину на малой скорости, Эйдан плеснул себе из термоса всё ещё тёплого кофе и мысленно пожалел, что не захватил с собой сигарет, хотя Ломак и предлагал. Ломак… Он изменялся. Последние два месяца сильно измотали полярника и сломали, превратив начальника станции в рядового члена экспедиции. Эйдан больше не видел перед собой огромного прямого мужика средних лет с мощным подбородком, которым можно было ломать лёд в заливе, и взглядом от которого этот лёд бы таял. «Итак, что же ты забыл в заднице у Санта Клауса, салага?» – кажется такими были первые слова Ломака по прибытию на Коргпоинт, когда все трое уселись за стол и за окном смолк шум лопастей вертолёта. По прошествии первого месяца на станции, Эйдан успел привыкнуть к армейским шуточкам начальника и даже научился отвечать так, что всё чаще и чаще видел в отрастающих усах здоровяка улыбку, а во взгляде огонёк задора. Но потом наступили два месяца мёртвой тишины всех каналов связи и задор в глазах Ломака стал угасать с каждым днём, хотя тот и пытался держаться; все пытались держаться как могли. У Корхарта держаться получалось хуже… Он всё чаще уходил под любым предлогом в генераторную, либо резко вставал и, наскоро накинув одежду, выходил за порог. Мужчина обходил здание с той стороны, где не было окон и отсутствовал минут пятнадцать, потом возвращался с красным лицом и говорил, что чувствует астматические приступы, поэтому выходит на воздух и растирает лицо снегом. И это при его-то болезни! Все те пятнадцать минут пока полярникам приходилось оставаться в помещении вдвоём, мужчины не разговаривали, а после того, как однажды ветер донёс обрывок истеричного крика, Ломак и вовсе стал вытаскивать из передатчика штекер наушников, заставляя треск помехи разрывать динамики. Сам же начальник становился с каждым днём и мрачнее, и тяжелее характером. Его конопатое заросшее лицо осунулось и высохло, на нём всё чаще мелькало выражение растерянности; некогда могучие плечи опустились и весь облик начальника поник, приняв вид расшаркивающегося увальня с непомерной ношей на плечах. Ноша и впрямь казалось непомерной: Эйдан чувствовал её и на своих плечах тоже. Порой, он подолгу не мог заснуть в своей кровати и борясь с накатившим страхом, слушал как за стенами плачет метель. С каждым днём в голову заползали мысли одна мрачнее другой, особенно в те дни, когда приходилось считать оставшийся провиант и запасы топлива… После нападения на Корхарта, всё стало ещё хуже. В протопленном и тяжёлом воздухе жилого модуля чувствовался запах притаившейся смерти, которая всё ближе и ближе подсаживалась к раненому на постель. Мысли о том, что Корхарт умирает не от полученных ран, а от инфекции не раз посещали Эйдана, но обосновать их, либо, тем более доказать, он не мог. Ему никогда раньше не приходилось иметь дело с подобными ранениями и видеть такой кровопотери, но он прекрасно помнил, как несколько лет назад проходя стажировку на торговом судне, стал свидетелем заражения одного из матросов лихорадкой Марбург, от которой тот едва не погиб. Судовой врач поспешил изолировать моряка от остальных, однако Эйдан наблюдал за больным через иллюминатор и видел его страдания.

Заглушив двигатель, Эйдан ещё пару минут сидел неподвижно, погружённый в воспоминания. Горизонт уже полностью затопило прозрачным светом, который напористо стирал с бледного небосвода звёзды – нужно было спешить! Проверив бленду на оптическом прицеле, надев на карабин белый чехол, Эйдан отворил дверцу кабины и втянул носом морозный колючий воздух. Аккуратно спустившись, он проворно облачился в белую накидку и надвинул на голову капюшон сливаясь с горбатыми мучнистыми сугробами. Установив на дымовой шашке таймер, примяв в нескольких футах от машины снег, Эйдан слегка прикопал тяжёлый цилиндр в центре воронки. Зная о возможной миграции тюленей по многокилометровому пляжу, он не был уверен, что вернётся назад по своим же следам. «Лишь бы не поднялся ветер», – подумал Эйдан, осматривая чистое небо.

После долгих часов, проведённых в тесной кабине машины, скользить на лыжах оказалось легко и радостно. Движение и простор опаивали чувством свободы и придавали сил; казалось, даже заплечный рюкзак и тяжёлый карабин стали невесомы. Нетронутый жемчужный снег звонко скрипел, рассекаемый быстрыми лыжами Эйдана. Бросив торопливый взгляд за спину, полярник запечатлел в памяти яркую машину в снегах и набухающий столб оранжевого дыма, лениво взбиравшегося в чистое рассветное небо. По его прикидкам, сигнальная шашка должна ещё долго дымить, даже по возвращению – полярник собирался действовать быстро и решительно.

Через какое-то время Эйдан остановился и тревожно осмотрел горизонт: за пологим срезом высокого берега виднелось разбитое зеркало океана, голубыми осколками раскиданного среди белых льдов. Вскинув карабин и прижавшись лицом к холодному наглазнику оптического прицела, он ахнул: вместо ожидаемой картины с затянутой льдом бухтой и широкой не замерзающей полыньёй, Эйдан увидел практически свободную ото льда воду и обглоданный слабыми волнами скалистый пляж у восточного выступа! За бухтой, на сколько хватало взгляда и до самого горизонта, тянулись неряшливые льды, разорванные водой. Не такой он запомнил бухту, побывав здесь вместе с Ломаком в первый месяц своей командировки.

– Что за чёрт?! – воскликнул он, разглядывая в прицел заполонившие бухту подтопленные бочки.

Первая мысль была о том, что в акваторию по какой-то невероятной причине зашло судно и потерпело крушение. Эйдан вновь и вновь вглядывался в бурые холмики, покачивавшиеся на тёмной воде, однако расстояние оказалось ещё слишком велико, к тому же гористый край высокого берега срезал практически весь вид на бухту.

Закинув карабин за спину, Эйдан бросился вперёд, распарывая лыжами белоснежную целину. Спустя трудные минуты отчаянного броска, он достиг пляжа порядком уставший, и запыхавшись, повалился в снег. Осторожно выглянув из-за заснеженных скал, он увидел невероятного вида нагромождение льда, образовавшего затор в западной части бухты. Ошарашенный Эйдан перевёл взгляд на обнажённый скалистый склон, с которого, по всей видимости, сошёл ледник и практически закупорил выход из акватории. Грязная, тяжёлая лавина льда и камней съехав вниз, взломала своим весом заснеженную вековую толщу, оставив разбитые плиты голубого льда смотреть в небо; несколько высоченных ропаков высилось ближе к узкому выходу из бухты. Эйдан окинул взглядом опустевший пляж, от которого вовсе ничего не осталось: подскочивший уровень воды поднялся до самых чёрных скал. Многоэтажный ледяной горб тянулся за каменистую гору и своим костлявым угловатым телом указывал направление откуда он пришёл – северо-восток. Вновь прильнув к оптическому прицелу, Эйдан ужаснулся: то, что он принял ранее за плавающие бочки, на деле оказалось телами погибших тюленей, заполонивших собой воды акватории.

Закинув лыжи на плечо, Эйдан оглянулся и с тоской посмотрел на свои следы, словно не веря, что весь пройденный путь оказался напрасным. Спускаясь вниз к остаткам пляжа, он мрачно вслушивался в тишину гиблого места, в котором совсем недавно произошла трагедия. Кроме ленивых всплесков воды и редкого да звонкого треска льда слышно ничего не было. Ни тревожных криков пугливых тюленей, ни резких окриков скандальных чаек…

Уже находясь на берегу, Эйдан с надеждой осмотрел узкую береговую линию, которую местами поглотила поднявшаяся вода – никакого движения! Кое-где, тревожимые прибрежной водой, колыхались мёртвые тела животных, основная же их часть покоилась в воде являя собой печальное зрелище. Большинство тел животных выглядели изуродованными и разорванными, что свидетельствовало о гибели тюленей в воде в тот момент, когда сошёл ледник. Нелепая случайность! Одного Эйдан никак не мог понять: почему катастрофа настигла всех несчастных животных в воде? Отчего практически все тюлени погибли погребённые страшной лавиной и перемолотые в жуткой ледяной мясорубке. Пройдя чуть дальше по пляжу и рассматривая очередное изуродованное тело, Эйдан нашёл ответ на свой вопрос: в воду тюленей загнал страх! Практически рядом на берегу лежало два разорванных животных, а, вернее то, что от них осталось. Рядом на кровавом снегу виднелись следы медвежьих лап, бурой цепочкой ускользавших за каменистый пригорок.

– Так вот кто загнал вас в воду! – воскликнул Эйдан, беря карабин на изготовку. Его глаза пристально осмотрели скалистый берег и заснеженный пологий спуск в бухту.

«Неужели грохот лавины не испугал медведя, – размышлял полярник, настороженно шагая вдоль воды, – и он всё это время оставался на берегу? Навряд ли! И не думаю, что обезумевшая от страха колония тюленей испугается одного хищника, караулящего их на суше… Да они его смели бы к чертям с пляжа! Скорее всего медведь пришёл сюда после схода ледника привлечённый звуком и стал добивать раненых. Но это не отвечает на вопрос: что загнало животных в воду? Разумеется, не все погибли от схода ледника – многие погибли уже после, погибли от голода. Образовалась искусственная плотина, которая закупорила бухту и лишила тюленей еды. Так ли это?»

Внезапно в лицо ударил порыв пронизывающего ветра, выдернув человека из плена тягостных размышлений. Эйдан взглянул на часы и бросил тревожный взгляд в чистое небо: нужно было покинуть бухту и подняться на пригорок, чтобы увидеть дым сигнальной шашки. Оглянувшись назад, Эйдан отметил, что довольно далеко прошёл по мёртвому пляжу. Пребывая на ледяном ветру, Эйдан размышлял о трагической случайности, произошедшей здесь недавно, и своём проигрышном положении. Наконец, он всё же решил вернуться в бухту на машине и погрузить несколько уцелевших туш – это было лучше, чем возвращаться на станцию с пустыми руками.

Эйдан снова приник к оптическому прицелу, и стал обшаривать роковой пляж внимательным взглядом в поисках уцелевших тел. Как назло, берег оказался пустым и лишь у дальней скалы среди торчавших из-под воды камней скопилось несколько туш, покачивавшихся на воде. Продвигаясь вперёд, Эйдан внимательно следил за высоким берегом, местами сливавшимся с небом. Гибель животных породила внутри чувство утраты и пустоты, фатальной невезучести и злобы одновременно. В голове затаилась мысль, что ему придётся в лагерь привезти не трофеи после охоты, а мертвечину, которую ему ещё предстоит выловить из воды. Именно поэтому, пристально разглядывая плавные заснеженные линии берега, Эйдан скорее желал увидеть медведя, нежели страшился этого. Он был готов к этому, как и его карабин с заранее установленным автоматическим режимом стрельбы.