Совершенство

Пройдя немногим более мили, Эйдан остановился. Впереди, неподалёку от воды, он увидел вытоптанный рыжий снег со следами крови. Подойдя поближе, полярник не сразу заметил припорошённую снегом тушу белого медведя, которую он принял за сугроб и потому не обратил внимания. Раскрыв от удивления рот, и даже не заметив, как с плеча соскользнули лыжи, он потрясённо смотрел на поверженного хозяина Арктики, а вернее на его останки. Голова животного оказалась изуродована сильнее всего – мягкие ткани отсутствовали практически полностью; отсутствовали глаза, а также оскаленная пасть демонстрировала оторванный язык. У медведя оказалось разорвано брюхо из которого вывалился ливер, кем-то разбросанный по снегу. Рядом лежала часть недоеденного лёгкого и вырванный из тела животного кусок мяса с кожей и шерстью.

Ошарашенный Эйдан с ужасом взирал на место расправы в поисках следов убийцы, но недавняя метель постаралась уничтожить улики. Чувствуя закипающий ужас внутри, полярник наклонился над обезображенным телом медведя в поисках пулевых ранений, но таковых не нашёл. «Косатка! – смекнул Эйдан, чувствуя, как от догадки и облегчения обдало жаром. – Медведь утонул и тело потрепала косатка. Затем его вынесло на берег и здесь его пытались растащить песцы!»

Ругая себя за малодушие в первые минуты, Эйдан поднял лыжи и побрёл вперёд. Осматривая тёмную воду бухты, он без особой надежды рыскал взглядом среди льдин высматривая чёрно-белые разводы кита. Вскоре, у ближней гряды скал, он увидел несколько целых туш тюленей, покоящихся в воде у самого берега. Используя лыжные палки, ему удалось вытащить на снег две неповреждённые, на вид, тюленьи туши, после чего Эйдан их придирчиво осмотрел. Стоило поторапливаться, так как небо набрало в контрасте, а это значило, что через час-другой оно расцветёт звёздами и окажется во власти темноты.

Поднявшись на пригорок, Эйдан оглянулся на зловещую бухту, заполненную чёрной водой. Взгляд словно нарочно возвращался к мёртвым животным и сошедшему леднику – гигантской солонке, которую случайно опрокинул великан. «Локальное потепление, – подумал полярник, и вспомнил с какой беспечностью от показаний приборов отмахнулся Корхарт. – Это всё из-за потепления!»

Раздражённый и взволнованный тем, что не видит в небе дыма сигнальной шашки, Эйдан встал на лыжи. Закинув за спину карабин, поправив на лице очки, он двинулся по белоснежному полотну, размашисто орудуя лыжными палками. Обогнув небольшую острозубую скалу, Эйдан едва не налетел на неестественного вида сугроб, торчавший посреди снежной равнины. Медленно подкатывая ближе, он всё отчётливее слышал грохот собственного сердца, лоб под шапкой мгновенно стал мокрым: из-под снега отчётливо виднелась потускневшая шерсть мёртвого медведя. Весь снег вокруг тела выглядел ухабистым и неровным, рябым от пятен запорошённой крови; был взрыт неопределёнными и уже занесёнными следами. Медведь оказался обглодан сильнее чем тот, которого Эйдан видел на пляже и, судя по слабо заметённой туше, расправа состоялась совсем недавно. Версия с плавающей в бухте косаткой летела ко всем чертям – и от осознания её провальности становилось жутко!

Эйдан подавленно огляделся и приблизился к мёртвому животному. Изучая следы, он надеялся обнаружить хоть какую-нибудь улику, которая укажет на убийц самого свирепого животного Арктики. Чем дольше он рассматривал истоптанный снег, чем пристальнее он вглядывался в бурые пятна и многочисленные ямки, – нечёткие следы, во множестве разбросанные вокруг, – тем больше он убеждал себя, что убийца был человеком, либо людей было несколько. Животное отчаянно боролось и потеряло много крови, об этом говорили обильные багряные следы, проступавшие из-под снега.

Заприметив под лапой медведя нечто тёмное и стараясь не смотреть на обезображенную голову медведя, Эйдан присел рядом с телом. Он попытался отодвинуть огромную лапу лыжной палкой, но заиндевевшее тело оказалось каменным. Отсоединив замки, Эйдан сошёл с лыж и с опаской поглядывая по сторонам присел на корточки рядом с убитым животным. Потянув за видневшийся кусок плотной ткани, – а это оказалась именно она, – ему кое-как, ему удалось вырвать вмёрзший в снег ботинок. Находка оказалась столь неожиданной, что стоявший на коленях Эйдан с минуту вертел в руках престарелый рыбацкий ботинок, таращась на него остановившимся взглядом. «Кто, кто оставит в Арктике обувь в лапах уже поверженного зверя? Это же неминуемая смерть! Убийца ушёл в одном ботинке?.. Бред! Была ещё обувь, сменная? Но кто носит с собой сменную пару ботинок?» Всей шеей ощущая заползающий под пуховик ужас, Эйдан поднялся и снова осмотрелся. Он был свидетелем чего-то иррационального и жуткого, чего-то, что ускользало от понимания. Нелепо погибшие тюлени, убитые и изувеченные полярные медведи, и оставленный посреди Арктики ботинок…

Из оцепенения вывел ледяной ветер, бросивший в лицо жёсткий бисер льдистой крупы. Эйдан проследил заторможенным взглядом стелющуюся позёмку и поднял взгляд к изрядно потемневшему небу. «Бежать! Бежать из этого гиблого места! Бежать, пока не наступила темнота! Бежать, пока не объявился хозяин этого чёртового ботинка, кем бы он не был!»

Обратный путь к вездеходу не был столь лёгкой и приятной прогулкой, какая выдалась с утра. Спазм удушливого страха сдавил лёгкие, оттого идти на лыжах оказалось тяжело, к тому же Эйдан не видел в небе и намёка на оранжевый столб дыма сигнальной шашки. Вновь сверившись по карте и часам, он пустился вперёд с опаской поглядывая на густеющее небо, в котором просыпались первые звёзды. «Заблудился!» – оборвалось где-то в животе и Эйдан отчаянно выругался. Ещё одна остановка и сверка по часам; испуганный взгляд мечется среди однообразного ландшафта в надежде зацепиться за нечто, хотя бы отдалённо напоминающее дым. Горизонт пуст! Нарастающий ужас перед неминуемой гибелью снова проводит удушающий приём и Эйдан долго стоит, хватая ртом обжигающий воздух. Он срывает с лица очки, словно это они мешают разглядеть столб дыма, и с надеждой осматривает бесконечные снега. Новый марш-бросок, напоминающий побег в никуда, новая остановка и сверка с часами. Полярник выбивает из нагрудного кармана небольшой компас и с надеждой смотрит на безжизненную стрелку. Остервенело трясёт бесполезное устройство в руках, мнёт в пальцах и снова смотрит на стрелку…

– Сука! Сука! Сука! – кажется, что губы не шепчут, а бьются в конвульсиях от страха и холода. – Надо было по следам возвращаться! Обратно по следам! Идиот!

Мысль о том, чтобы вернуться по своим следам к пляжу и уже там отыскать лыжную колею к вездеходу заполоняет собой всю голову, но здравый смысл говорит о том, что поднимается ветер, который подло стирает все следы и у человека попросту может не хватить времени… Времени и сил!

Взобравшись на высокий торос, прильнув в отчаянии к оптическому прицелу, Эйдан в который раз с надеждой осматривал застывшие горы снега. Набиравший силу ветер бил в грудь и лицо, пробуя опрокинуть и без того отчаявшегося человека. Неожиданно среди посиневшего предзакатного снега он заметил мелькнувший оранжевый лоскут! Едва не потеряв равновесие от волнения и не упав вниз, Эйдан затаил дыхание и впился взглядом вдаль. Ему снова удалось поймать в объектив небольшую часть машины: оранжевую крышу и часть кабины. Скатившись вниз, едва не свернув себе шею, Эйдан взлетел на лыжи и, щёлкнув замками, бросился в направлении потерянного вездехода. Спустя десять минут петляний среди торосов и заструг, отчаяние и надежда вытолкнули полярника к вездеходу. Парень едва не расплакался при виде широкой дружелюбной «морды» машины.

Оказавшись в кабине, Эйдан испытал неимоверное облегчение, а также нестерпимый голод и усталость. Не снимая промасленных перчаток, роняя изо рта крошки прямо себе на грудь, он несколько минут давился сухим бутербродом с консервой, жадно рыча. Эйдан поймал себя на мысли, что ведёт себя подобно зверю, растеряв бутафорский налёт цивилизованности. Парень жадно сверкал глазами, словно кто-то мог отобрать пищу.

«Фрейд только с голодом и угадал!» – мыслил он отстранённо, наспех запивая еду остывшим кофе. Неуклюже действуя замёрзшими пальцами, он пробовал включить зажигание. Эйдан неожиданно вспомнил, как в далёком детстве играя с соседскими детьми на старой мукомольне, – на которой играть им было категорически запрещено, – те заперли его в тёмном подвале, да так и позабыли про узника в пылу игры. Только на следующее утро кто-то из друзей проговорился старшим, что Плаксу-Ридза, – а именно такое прозвище дали Эйдану в тот вечер, – заперли в подвале, но его должен был выпустить Эдди Толлрой… который сказал, что все опять всё перепутали и освободить Плаксу должен был Рыжий Клив Парсон, и так далее по цепочке. Взволнованные голоса взрослых в телефонной трубке; насмерть перепуганные отсутствием сына родители и щебет ребячьих голосов, наперебой обвинявших друг друга – именно так виделось Эйдану это происшествие со стороны через года. С первыми лучами солнца к заброшенному зданию мукомольни подлетел полицейский кортеж и обезумевшие, со следами бессонной ночи на бледных лицах, родители узника. Ах, каким же упоительным и резким до боли в глазах может быть дневной свет, каким сладким голос возбуждённой матери; вой полицейских сирен напоминает музыку, а белое тревожное лицо отца источает и заботу, и невероятное облегчение – то утро выдалось восхитительным! Даже лучше того дня рождения, когда родители подарили Локхилл Зеро – чёрный с фиолетовым отливом велосипед, который так нравился Эйдану, и каждое утро дразнил через витринное стекло детского магазина.

«К чёрту власть и секс! Миром правит голод и страх – вот та монета, которую каждый получает при рождении. Если Бог и существует, то он вдоволь навеселился „награждая“ нас таким приданным! Наделив клыками и инстинктами животных, этот шутник позаботился о них куда больше, чем о своих „детях“!»

Смахнув с клочкастой бороды крошки, Эйдан посмотрел в опустившуюся темноту за стеклом и снова попробовал завести двигатель. Вспомнив изувеченные тела медведей, он содрогнулся. «К тому же об одном из своих созданий Он позаботился куда лучше остальных, – мрачные измышления не отпускали. – Видимо, тюлени не выходили на пляж боясь вовсе не медведей… Теперь я не уверен, что все они погибли в воде, их так же мог поджидать этот „босой“! Но что же мне делать дальше? Может стоит заночевать здесь, а когда рассветёт поехать на пляж? Уж в любом случае ночью я туда не сунусь! И зажигание, это чёртово зажигание! Корхарт! Будь ты неладен с таким ремонтом!»

Эйдан надвинул на глаза капюшон и поправил шарф – как бы он не хотел, но требовалось идти наружу и менять подсевший батарейный блок. Многочисленные попытки завести вездеход разрядили батареи машины, о чём явно свидетельствовал характерный звук стартера и тусклая подсветка приборной панели.

Наскоро заменив аккумуляторы под ударами ветра и вернувшись в кабину, полярник вновь попробовал завести машину. На этот раз это удалось с первой попытки. Эйдан издал вопль ликования и включил наружное освещение. Вспомнив о недолго проработавшей дымовой шашке, он проворно перелез на пассажирское сидение и распахнул дверцу ища в темноте оранжевую капсулу сигнального устройства. То, что он увидел снаружи, потрясло парня – Эйдан резко захлопнул дверцу и заблокировал замок! Место установки шашки оказалось изрыто чьими-то следами, а сам контейнер был перевёрнут и вдавлен в снег.

Ошарашенный увиденным, Эйдан развернул вездеход так, чтобы лучи прожектора осветили исхоженную площадку. Судя по всему, сигнальная шашка работала штатно, но некто перевернул её через какое-то время – об этом красноречиво говорил окрашенный оранжевым пигментом снег вокруг цилиндра. Эйдан осмотрел пятно света перед машиной и почувствовал, что его бьёт озноб: упавший взгляд на оставленную утром лыжню, выцелил неглубокую цепь следов, уходивших в темноту вслед за ней. «Кто-то увидел дым, – размышлял он, – и пришёл к машине. Потушил шашку и поплёлся вслед за мной!»

От осознания того, что ему чудом удалось разминуться с недоброжелателем, – а в том, что это был именно недоброжелатель, Эйдан не сомневался, – полярник ощутил ужас! Тот факт, что преследователь не тронул ничего в машине и не стал дожидаться хозяина, говорил о том, что он жаждет догнать Эйдана, а не дождаться, – и самое страшное, что в этой долбанной ледяной пустыне его не интересует вездеход, – его интересует сам человек! «К чёрту тюленей! К чёрту пляж! Не поеду! Не поеду!.. Скажу, что ледником всех размазало, берег совсем пустой… Надо возвращаться на базу! А если здесь орудует шайка одичавших свихнувшихся инуитов, которые не прочь отведать не только медвежатины?»

Эйдана затрясло от мысли что кто-то устроил за ним охоту, что преследователей может оказаться несколько и они могут наблюдать за ним из темноты. Спохватившись, полярник выключил наружное освещение и с колотящимся сердцем прильнул к стеклу. Света ярких и многочисленных звёзд едва хватало, чтобы различать призрачные очертания снежных гор, с которых ветер то и дело срывал кружевные вуали. Эйдан торопливо вырвал из-под сидения оставленное Ломаком полотенце (что-то звякнуло о метал под креслом), свернул ткань и накрыл ею приборную панель, полностью растворившись в темноте кабины. Под трескучее урчание двигателя, он обдумывал своё положение, как вдруг, где-то далеко впереди, на долю секунды, мелькнул слабый красный огонёк.

От неожиданности Эйдан вскрикнул, и рывком притянул к себе карабин. Сердце бешено колотилось, разгоняя застывшую кровь. Осмотр заснеженного пейзажа через оптический прицел ничего не дал, а уже через пару минут Эйдан не был уверен, что ему не померещилось. Немного успокоившись и убирая винтовку, он вновь боковым зрением заметил слабый далёкий всполох света. И опять прильнув к прицелу карабина, он затаил дыхание, вглядываясь в темноту. И снова ничего кроме синих да седых загривков на фоне угасающего горизонта видно не было. Эйдан положил карабин себе на колени и тронул переключатель передач. Настораживало то, что виденные им блики появлялись в том же направлении, куда он уходил утром на лыжах, и куда вела цепь следов таинственного преследователя.

Проверив запертые изнутри двери, Эйдан пустил вездеход по своей же лыжне. На секунду приподняв полотенце и взглянув на расходомер, он прикинул остаток топлива в баке – боковой ветер тут же накинулся на вездеход, словно пытаясь развернуть человека и машину обратно. Передвигаться без включённых прожекторов оказалось неудобно, и, хотя в свете далёких звёзд канувшие в темноту следы всё ещё виднелись, – их усердно и быстро стирал ветер.

Перевалив за пологий подъём, Эйдан остановил машину и несколько минут осматривал местность пользуясь высотой. Ожидания не оправдались и на этот раз: никаких блуждающих огней он не заметил. Пустив машину вперёд, Эйдан съехал с высокой заструги и по своим же, едва различимым следам, покатил вперёд. Он миновал высокий ропак в виде трезубца и сразу узнал место, которое оставил позади днём. Впереди, как он помнил, его ожидала гряда торосов, которую он обходил с севера…

Прямо по курсу в темноте коротко вздрогнул слабый огонёк! Это было так неожиданно, что Эйдан со всей силы вдавил педаль тормоза. Вездеход клюнул носом и замер. Перед машиной кто-то находился, не далее, чем в ста футах. Очертания кособокой человеческой фигуры явственно проступали на фоне бледных снегов. Незнакомец не двигался, стоя как раз на проложенной ещё утром лыжне. Всей грудью ощущая колотящееся сердце, Эйдан сжал рукой карабин и медленно потянулся к тумблеру наружного освещения.

В ярком свете прожектора стоял мертвец! То, что перед собой полярник видит мёртвого человека, Эйдан нисколько не сомневался – и от этого осознания становилось только страшнее. Ветер трепал обрывки тряпья, прикрывавшего иссушенное выбеленное (в свете прожекторов) тело, покрытое страшными глубокими ранами, в которых без труда угадывались медвежьи когти и зубы. Большая часть шеи мертвеца, его подбородок и правая щека лишились кожи и демонстрировали обнажённые сухожилия, связки, а также страшный оскал сомкнутых зубов. Левая нога покойника выглядела изуродованной особенно сильно, и от бедра книзу почти не имела плоти – она то и оказалась босой. На плечах, подобно ободранному воротнику виднелись остатки оранжевой ткани, и когда в её складках коротко вздрогнул едва заметный огонёк, Эйдан понял, что это светоотражающий маячок спасательного жилета, а он видит перед собой утонувшего моряка.

Оцепенение не отпустило даже тогда, когда мертвец двинулся навстречу. Страх оказался настолько всепоглощающим, что Эйдан не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. С распахнутыми глазами он следил, как утопленник приближается, как вертит истерзанной головой, словно принюхивается, и разевает дырявый рот. Лишённые пальцев кисти обоих рук двигаются перед мёртвым лицом словно пытаются загородить глаза от прожектора. На свету стала видна разорванная кожа на голове мертвеца, ломтями свисавшая вместе с волосами, а также затянутые бельмами страшные глаза, невыносимый взгляд которых остановился на тёмной кабине вездехода.

Именно этот «взгляд» вымерзших глаз вывел Эйдана из коматозного состояния – полярник нечеловечески закричал и резко вдавил педаль газа. Машина рванулась вперёд, подмяла под себя утопленника и с лёгкостью его переехала.

Эйдан убрал ногу с педали лишь спустя минуту; он всё ещё сжимал руль и смотрел перед собой. В ушах стоял глухой звук ударов о плоское днище вездехода, а перед глазами всё ещё мелькал исчезающий под коротким капотом скальп мертвеца.

– Не бывает! Не бывает! Не бывает!.. – твердил Эйдан исступленно, таращась в тёмное лобовое стекло. Насмерть перепуганное сознание безрезультатно стучало в дверь напрочь забаррикадировавшейся памяти в попытке вспомнить местное название бродивших в округе мертвецов из фольклора инуитов. – Не бывает! Такого же не бывает!.. Так сказал Ломак! Он так сказал!

Словно спиной чувствуя угрозу, полярник развернул вездеход кругом, и подвывая, впился глазами за пределы прожектора: там, за стеной света, находилось то, во что отказывался верить разум человека! Разогнанное увиденным воображение, рисовало жуткий образ утопленника, который заживо поедает белого медведя пока тот беспомощно рвёт мёртвую плоть, в попытке выйти из схватки победителем… Это именно «босоногий» так напугал и согнал с пляжа тюленей, это он ходил и разрывал раненных животных на берегу, а позже, когда на пляж пришли привлечённые грохотом ледника и запахом крови медведи, расправился и сними! Это он бродит в округе в поисках новой добычи и ему всё равно сколь силён противник!

На широкий укатанный след вездехода в свет прожекторов вышел мертвец. Двигался он небыстро и в раскачку, однако всё проворнее с каждым шагом. Сломанная тяжёлой машиной нога застревала в примятом снегу и резко разворачивала мёртвого моряка; он взмахивал рукой, вскидывал израненную голову в направлении полярника и с каждым разом проделывал всё это быстрей и быстрей. Из его грудины торчало несколько сломанных рёбер, а подёрнутые посмертной плёнкой глаза смотрели в яркие огни прожектора, за которым прятался живой человек…

Грохот одиночного выстрела резко пронзил ночную стужу. В оптический прицел Эйдан видел, как пуля вышибает из искалеченной груди часть замёрзшей плоти, оставляя дыру в костях. На долю секунды мертвец споткнулся и осел в снег, однако тут же поднялся и бросился к машине с ужасающим проворством. Эйдан дал затяжную очередь от плеча не целясь, успев заметить сквозь пороховое облако срезанного очередью мёртвого моряка.

– Не бывает!.. – потрясённый шёпот полярника утонул в дробном эхе выстрелов. – Не бывает! Не бывает!

Нечто немыслимое и непостижимое восстало из снега и кинулось к вездеходу, не издав ни звука… Вскинув прицел, Эйдан едва успел поймать цель, и вне себя от ужаса, прижал пальцем спусковой крючок. Сквозь увеличительные стёкла он увидел, как от головы утопленника отлетает часть черепа и волос, как мертвец теряет опору под ногами, делает по инерции несколько шагов и падает ничком в снег.

Эйдан стоял на широком траке вездехода, всё ещё прижимая карабин к плечу, и потрясённо таращился в линзу прицела. Его прыгавшие губы повторяли пустые слова, будто они были в силах что-либо изменить: «Не бывает! Не бывает! Не бывает!» Сквозь пороховой муар и запотевшую линзу, он с замершим сердцем смотрел на неподвижно лежавшее тело. Отрывисто глотая холодный воздух, не в силах унять дрожь в руках, Эйдан на секунду зажмурился, а когда открыл глаза снова с силой натянул пальцем спусковой крючок – и держал его до тех пор, пока карабин не перестал содрогаться от выстрелов, пока не зашёлся сухим стрекотом опустевшего магазина!

Сев в кабину машины, оглушённый Эйдан положил оружие на колени – горячий ствол карабина ощущался даже через плотную ткань. Невнятно шепча, полярник сжал дрожавшими пальцами руль. Эйдан покатил вперёд на малой скорости, неотрывно следя за грудой изрешечённой плоти.

Подъехав к утопленнику на близкое расстояние, парень приподнялся и уткнулся лицом в лобовое стекло. Тело мертвеца лежало ничком, демонстрируя размётанные осколки черепа, волос и оставшейся одежды. Вокруг раздробленной и почти оторванной головы снег окрасился чем-то чёрным, превратившись в безобразную кляксу на фоне синей ночной скатерти. В свете прожекторов, клякса слабо мерцала слабыми электрическими всполохами – так казалось со стороны.

Эйдан рухнул в водительское кресло и попытался спрятать в карманы трясущиеся руки.

– Разрушение мозга… – прошептал он потрясённо, с трудом выговаривая слова. – Оно его остановило! Как и собаку!.. Ломак ранил… он тогда только ранил, а Корхарт убил! Ломак ранил, только ранил! Корхарт попал в голову!.. – Эйдан с вытаращенными глазами, сидел в кресле и раскачивался в такт собственным противоречивым мыслям. – Это всё на самом деле! Это происходит – он ожил! Мертвец ожил! Но как же это, как это может быть? Что я им скажу, мне же не поверят! Ломак не поверит!.. Он сказал, что не может быть!.. К-к-кивит-т-токи… мать твою! Это всё суеверия… суеверия, просто суеверия, он сказал!..

С трудом справившись с истерикой, полярник несколько минут сидел не сводя глаз с нелепой кучи одежды из которой торчали сломанные рёбра, руки и ноги. Ридз ловил сбившееся дыхание, отгонял чувство тошноты и несколько раз клал трясущиеся руки на руль. Наконец, тронув переключатель передач, Эйдан направил машину вперёд, опасливо огибая мертвеца, провожая тело взглядом через боковое окно. Спустя пару минут, прямо по курсу между широких следов гусениц, он увидел присыпанную снегом оранжевую ткань. Спрыгнув на снег и боязливо озираясь, Эйдан поднял остатки спасательного жилета с частью уцелевшего световозвращателя. Развернув побуревшую от старой крови ткань (медвежьей крови, мать твою!) и сделав шаг под свет прожекторов, он увидел едва сохранившееся название судна «Креспаль Меддинна».

***

Чайки. Они кричат как малые дети – очень похожий крик. К нему привыкаешь и перестаёшь обращать внимание. Праздно провожаешь взглядом очередную птицу над водой, орущую и скользящую в невидимом потоке воздуха. Чайки топчутся у самой кромки волн, – то рыщут в морской пене, то тревожно взлетают с коротким подскоком; висят неподвижно у края пристани широко расставив крылья и вертят головами. Они скучны и шумны. Вдруг, совершенно случайно ты замечаешь в пролетающей птице нечто необычное, но повернув голову ей в след, не можешь сосредоточится и понять, что именно привлекло твоё внимание. Ты теряешь чайку из вида, как только она смешивается в воздухе с сородичами – ты и интерес к ней теряешь. Идёшь дальше. Спустя пару минут очередная птица проплывает мимо и на грани периферии ты понимаешь, что это именно та птица, которую ты пытался отследить взглядом ранее. Фокус: глаза цепляются за беглянку, а мозг с неимоверной быстротой сопоставляет объект преследования на предмет отличий от других птиц. Вот оно – у чайки всего одна лапа! Она нелепо отвисла вниз, безвольно раскачивается в такт взмахам крыльев и портит законченный облик птицы в полёте. Ты выцеливаешь покалеченную чайку сколько можешь, однако она снова мешается со своими родственниками, парящими над водой. Продолжаешь свой путь, однако ненароком провожаешь каждую пролетающей мимо птицу. Раз, другой… Вот она!.. Качает крыльями удаляясь, а под тельцем болтается одна единственная лапка, которая напоминает веточку. Следишь за птицей пристально, не спуская глаз; отмечаешь её витиеватый полёт, пологий и короткий разворот и пролёт мимо… В этот момент в голову приходит мысль о том, что птица с таким увечьем не может сесть ни на воду, ни на песок – она обречена летать по кругу, чему, собственно, ты и являешься свидетелем. Что ж, тебе пора уходить – в залив наталкиваются тяжёлые грозовые горы, застилают небо над головой и вот-вот скроют солнце, – а ты всё ещё ходишь вдоль берега и прыгаешь взглядом от птицы к птице. Ищешь глазами ту самую чайку, которая вынуждена описывать круги над водой, на которую она никогда не сможет сесть – во всяком случае ты так думаешь. Ты об этом думаешь, покидая пристань. Ты об этом думаешь спустя годы, оказавшись снова у моря. Ты снова ищешь глазами ту самую чайку…

Возвышаясь среди потрёпанной мебели тесной комнаты Эйдана Ридза, начальник станции чувствовал себя неуютно, неуклюже топтался у двери, воровато осматривал стены и углы. Наконец решившись, Ломак шагнул к кровати и, припав на колено, заглянул под свисавшее одеяло. Кроме пары скомканных носков, промасленных почерневших перчаток, покосившейся стопки книг и высохшего дезодоранта, мужчина ничего не нашёл. Зато под матрасом обнаружился помятый журнал с порнографическими снимками, от вида которого, Ломак залился краской, но вовсе не от содержания страниц – Ивлину стало стыдно за свой обыск. Обнаружив у молодого полярника припрятанный журнал, начальник на мгновение ощутил себя дрянным отцом, рыскавшем в вещах сына-подростка. Просто подождал, когда мальчишки не будет дома и учинил досмотр! Сбагрил или дал возможность уйти… От чего? От чего уйти? Ломак не хотел этих расспросов, он боялся отвечать на них; боялся вступать в дискуссию с самим собой и ненавидел того урода, который поселился в голове относительно недавно, который проклинал Ивлина за отпущенного в одиночестве Ридза. «Ты дал уйти ему, старый поц! – негодовал мерзкий голос из темноты собственных помыслов. – Ты снова хочешь всё испортить? Ты думаешь, что даришь им шанс? Ты правда не понимаешь, что лишаешь шанса себя? Шанса остаться в живых и вернуться домой! Идиот, какой же ты идиот! Мне снова всё исправлять – за тобой исправлять! Иди в комнату салаги и поищи что-нибудь, что может тебя скомпрометировать, поможет в чём-нибудь заподозрить или разоблачить… Если парнишка не врёт и действительно собирает материал для романа – он должен делать какие-то пометки и записи – необходимо их отыскать!»

В выдвижном ящике стола нашлась компактная записная книжка с номерами телефонов, а также с многочисленными и неумелыми, хотя и точными, зарисовками различных кораблей на фоне очертаний скалистых берегов. «Айсберги», – догадался начальник, так как практически у каждого из изображений имелась подпись с именем «ледяного скитальца» – кстати, это прозвище так же числилось среди рисунков. Имелась ещё обветшалого вида тетрадь, в которую молодой полярник так же делал не связанные с реальностью зарисовки, отображавшие то чьи-то неузнаваемые искажённые лица, то комичные и гротескные сцены расправы над какими-то людьми, среди которых была даже обнажённая женщина. Так же имелись разрозненные записи с датами их написания, в которых, в основном, кроме таявшего в последние месяцы веса молодого полярника и неказистых рифм грубых стихов, ничего не было. Салага изнывал от ожидания и неопределённости, впрочем, как и все заложники ситуации – Ломак словно физически чувствовал тоску молодого человека, его уныние. Быстро пролистав тетрадь до конца, Ивлин задержался взглядом на коротких строках, пронизанных отчаянием и записанных беглым почерком, очевидно, незадолго до отбытия Эйдана в бухту Макаллена:

«Мы хлеб воруем друг у друга,

В глаза не смотрим – смотрим в спину,

Луны дождёмся полной круга…

Ты превратишься в крысу, а я в псину».

Ломак несколько раз перечитал острые, как бритва, строки и встретился с собственным отражением в зеркале – отвратительная ритуальная маска палача, уже взошедшего на эшафот.