Твои вены – мое жертвоприношение

Лестина никогда не искала в своей беспорядочной, неравной сражениями жизни, имеющей лишь вид выживания, борьбы и вид бесцельного, в общем-то, существования, миг для того, чтобы о чем-либо задуматься. У нее никогда не было возможности поразмышлять о чем-то более далеком, чем о том, что имеет прямое отношение к практике. Охотнице приходилось завсегда быть для этого мира кем-то достаточно сильным, чтобы не погибнуть, а погубить. Такова суровая и жестокая ее реальность при ее происхождении – останови их, – не страхом, так уважением к себе, – или они раздавят и втопчут тебя в почву без следа. Выбирать не приходилось по миллиону разных причин, назвать которые без исключений можно и одним кратким предложением печатного слога… Но это только до тогда, до когда Лестина не оставляла свой прообраз безлико Лезертону, не становясь на данный ему момент ни угрозой, ни союзником, и не шла сюда, к Реке, где всегда царил священный покой. Теперь, сидя у этой воды, охотница позволила себе немного погадать о том, кто она есть. Она ведь и сама привыкла уже к сторонним, свыкнувшись с мыслью о том, что она по своей натуре полукровка и этого у нее уже не отнять. В этом объединении разных родов, конечно же, были и свои преимущества, но только в последнее время эта ее «особенность» сильнее обычного обострилась, не просто присуждая вампирше какую-то иную природной энергетику, которую немедля уловили другие члены охотничьей элиты, но ставя я-«физическое» самой девушки под удар: ей вновь пришлось идти сюда только для того, чтобы исцелиться…

Да, люди, по сути, отняли у вампиров их естественное оружие, заставив охотиться кинжалами. Но было и то, чего они забрать просто не могли: скорость, неуязвимость, категоричное отношение самого их существа к прямому солнечному свету… Лесли не была такой; страшная тайна избавила ее от всего этого когда-то, вынудив жить в отдалении, скрываясь от дневного Лезертона, ходить по улицам города пешком, избегая крыш и ламп фонарей, беречься от малейших ранений, какие люди называют умеренно-серьезными, и постоянно возвращаться к Истоку, как возвращаются все остальные магические существа, обращаясь к величайшей лечебной силе, когда что-то грозит им уже непоправимо. Для девушки таким «непоправимым» была не только любая рана, сулящая хоть какую-либо потерю крови, но и любое подозрение в сторону нее как охотницы, поэтому ей следовало соблюдать чрезмерную осторожность и являться в чащу только в светлое время, когда другие вампиры, не желая испытывать неудобства от солнца, занимались своими привычными скрытыми темными делами, попрятавшись под своими крышами в соответствии с собственным достатком… И все было бы хорошо, если бы одни только охотники были для Лестины таковой опасностью…

Время у Реки всегда пролетало незаметно: часы становились меньше минуты, а сутки оканчивались в пропитанном магией воздухе раньше вздоха. Сидя у воды и глядя на быстрое течение, Лесли действительно потеряла счет времени, тем самым обрекая себя на очередную необходимость не то побега, не то погоне-бего-преследования. Когда где-то слегка в стороне зашуршала листва в первый раз, Лесли не придала этому должного значения, но вот когда к шелесту, делающемуся все более и более активным, прибавился негромкий голос, сомнений уже не осталось. Встрепенувшись и мгновенно стряхнув с себя прежнее расслабление, Лестина стремительно поднялась своей черной фигурой, резко контрастирующей с цветовой палитрой Реки и окружающих ее зарослей природного изобилия, с земли и неплавным, резким движением вступила за дерево, заставляя свой плащ на миг взметнуться вверх. По Капельному Лесу пронеслись ветры, обогнув каждое-каждое дерево и каждый-каждый цветок, – так всегда бывало прежде, – и к берегам Истока вынырнуло воздушное расплавленное полотно, сотканное из цветочной пыльцы, древесной листвы, колдовского блеска и лепестков всех существующих оттенков, тут же расходясь над водой несколькими пестрыми неземными лентами. Из-за деревьев полился чистый высокий голос, и эти ленты стали сходиться в Небесные Символы, то делаясь ярче, что растворяясь в пении.

«Вспомнишь солнце – вот и луч,» – мысленно прошипела Лесли. – «Нужно уходить…»

Оглянувшись и быстро посмотрев на рощу, где звучал голос, вампирша не заметила никого из тех, кто с каждой секундой подходил к этому месту все ближе и ближе, подсчитывая оставшиеся для побега минуты. Если девушка поторопится, то еще успеет уйти раньше, чем клан заметит ее. Случись такое – ей не сносить головы: от глаз магов, что шли сейчас к Истоку, невозможно укрыть ни одной Истины.

«Хорошо… хорошо… Я успею!» – подбодрила саму себя охотница, накидывая на голову капюшон плаща и приготовляясь в следующий же миг оттолкнуться, чтобы взлететь на дерево, – опасный при ее уязвимости, но отработанный для максимального снижения этого риска сотни раз маневр. – «Подождать… Не спешить… Итак… Вот сейчас!»

Сорвавшись с места, Лестина подскочила к дереву и, напружинившись подобно ирбису, вспрыгнула на нижнюю ветку, достаточно толстую, чтобы беспрепятственно позволить ей удержаться. Здесь, на перекрестке трех ветвей, было достаточно прохладно из-за плотного полога листьев, который, подобно многослойному одеялу, непроглядно укрывал сие пространство, где могло бы поместиться все общество кеута без особого труда. Укрытие хорошее, но нужно двигаться дальше, пока еще есть такая возможность. Стоит помедлить – и Лесли придется сидеть на этом дереве еще целую вечность, пока чародеи будут обсуждать у Реки всевозможные свои магические бесполезности. Однако череда невезений для охотницы решила внезапно снова вступить в силу, так что ровно тогда, когда снизу раздались шаги, сопровождаемые топотом больших чьих-то лап, девушка, успевшая уже начать взбираться выше, чтобы легче перепрыгнуть потом на соседнюю крону, ощутила, как ветер, все еще поддерживающий лепестки и листья на весу, пролетел именно мимо того древа, на котором она находилась, опасно его раскачав. Прикусив язык, чтобы не вскрикнуть, вампирша изо всех сил вцепилась в крону, стараясь сохранить равновесие. Вот что угодно, только разве не упасть теперь на магов сверху! Этот клан, конечно, справедливый настолько же, насколько справедливы выдвигаемые им для всех этих земель законы, но с тем же невероятно жестокий, если того требует совершаемое правосудие. И коли известно по всем магическим угодьям, что продажным людям и вампирам, какие перебежали на их сторону дезертирами ради одного только богатства, путь к Истоку Реки заказан, так никто не станет сомневаться в мерах пресечения: магия клана Ватсвардэ наделила этот пустующий мир жизнью; этой семье подвластно испепелить ее в неведение невозвратно. Подтянувшись вверх на прямых руках, Лестина перевалилась через ветку и обхватила древесину руками и ногами, переводя дух и глядя вниз сквозь листья, раскачиваемые ветром. Дело совсем плохо: сегодня чародеи пришли все. Нельзя издать ни звука, иначе ее могут вычислить те существа, что от основания клана сопровождают неотступно семью.

Пение делалось все четче и четче, своим переливчатым звучаньем, очевидно, приближаясь к Реке, скоро став настолько отчетливым, что затаившая дыхание Лесли могла разобрать каждое слово короткой песни, повторившейся всего несколько раз и после того вовсе стихшей. На поляну легко вбежала маленькая девочка, на первый взгляд очень похожая на ту, какую вампирша зарезала недавно, но все-таки отличающуюся от эльфа. Это было невысокое магическое дитя с ярко-огненными глазами, радужка которых постоянно мягко меняла свой цвет, то переходя в ржаво-алый, то делаясь оранжево-рыжим, то «раскаляясь» почти до белого с искрой желтого. Девочка была еще совсем мала, но уже сейчас в ее идеальной осанке и грации, за которыми она старалась уследить тогда, когда вспоминала о том, что уже доросла до того, чтобы носить фамилию своего клана, угадывался ее будущий характер – своенравный, но приглушенный той добродетельной справедливостью и рассудительностью в исполняемых делах, какой от нее требовало даже толкование собственного существа: с древнего языка Небесных Светил род Ватсвардэ и именовался как Мудрая Справедливость. Девочка замедлила свой бег и перестала смеяться, тут же принимая серьезное выражение и распрямляя идеально ровно спину. Младшая из четырех выживших детей дочь была облачена в зеленое платье, меняющее свой отлив в зависимости от угла обзора, подобно симметрично ограненному без всяких видимых искажений и дефектов самоцвету, укрытое золотой непрерывной нитью орнамента, рисующего цветы Капельного Леса своими очертаньями, какие делались серебряными в свете солнца. Сквозь прозрачное полотно широких длинных рукавов одеяния, сужающихся ближе к запястьям, была хорошо видна ее молочная кожа рук, которая после сгиба локтя делалась нежно-сиреневой, как и ее щеки, усыпанные бронзовыми веснушками. По плечам девочки струились белокуро-русые шелковые локоны волос, забранные в толстые косы, плетенные в форме «колоска», завиваясь ниже пояса лозами молодого винограда. Голову магического дитя венчали золотые гребни, укрытые осколками драгоценных камней, сочетаясь прекрасно с корсетом той же отделки, какой стягивал ее тонкую талию. Приблизившись медленно к Реке своими невесомыми очертаниями, девочка наклонилась и погладила воду ладонью, что-то прошептав, отчего на поверхность всплыла буро-розовая ракушка с бежевыми полосами, какую она тут же подняла и спрятала за пояс. Отойдя после чуть в сторону, Тойя – так звали младшую Ватсвардэ – склонила почтительно голову, сведя опущенные ладони вместе, и замерла так. Лестина, наблюдающая за сим из своего укрытия, с трудом подавила едкий смешок: едва только младшая дочь клана повзрослела настолько, чтобы претендовать на Верховный Титул в случае гибели старших наследников, ее тут же превратили в этакую бесправную подчиненную без собственного мнения. Вампирша умела прятаться, умела слушать и знала этот Лес: Тойю, появившуюся прошлой зимой и уже прошедшую все необходимые первичные магические стадии, недолюбливали в семье, о чем она любила жаловаться самой себе, блуждая в одиночестве в вечерней чаще, чтобы прийти к единственному своему исходу и идеи того, что все могло бы быть еще хуже. После ее появления в клане перестали рождаться будущие правители: у Верховной Чародейки развился какой-то стремительный недуг, и все наследники не проживали и часа…

«И все-таки,» – размышляла Лестина, повиснув на ветке и прислушиваясь к происходящему внизу. – «Что маги Ватсвардэ делают здесь сегодня? Неужто вчера что-то помешало их традиционной встрече?»

Перебравшись чуть ниже к тому месту, где в сплошной листве была брешь, годная для обзора, вампирша осторожно выглянула на лужайку.

Заросли повторно расступились, пропуская на поляну еще несколько фигур. Впереди всех шел, опираясь на служащий и тростью, украшенный рубинами и лунными камнями черный посох, высокий старец с длинными белыми волосами и почти бесцветными, но зоркими глазами. Иногда оглядываясь, чтобы убедиться в том, что его клан следует за ним, – будто бы другие члены семейства могли бы разбежаться по Лесу и затеряться в роще – старый чародей тяжело переступал через корни деревьев, двигаясь точно к руслу Истока. На лице Верховного Колдуна, в морщинах которого отражался сам ход Времени и лёт столетий, за которые основанный давным-давно Лезертон знавал разные свои годы, ныне отражалась и другая печать – тоски, горя и утраты. Отец города, основавший этот мир в свою молодость и наделивший его Жизнью в свою зрелость, остановился около Тойи, повернутой к нему своими контрастно цветущими здоровьем и силами чертами, и тихонько ударил посохом по земле. В протянутых руках девочки соткалось небесно-синее покрывало с россыпью звезд, которое младшая наследница растянула так, чтобы на ткани не было складок. Проведя по полотну тонкими длинными пальцами, на которых ссохлась от древности дряблая кожа, Колдун-Основатель поднял ладонь и сотворил из воздуха другую магическую трость, принадлежавшую ранее Верховной Чародейке Клеодоре. Как только ветвь Золотого Векового Ясеня, декорированная кристаллами сапфиров, росших совершенными волнами вверх, и розовым жемчугом, легла на покрывало всей своей заключенной силой, Лестине стало ясно, по какому поводу собрались маги клана Ватсвардэ – семейства, владеющего разрядами и молниями туч. Кивнув дочери, Колдун Ситла, отступил назад, и Тойя вновь нагнулась над Рекой, опустив на воду звездчатую ткань с посохом. По водам Истока прошла белая рябь, в своих расколах сияя небесным светом, и покрывало с реликвией обернулось белой кувшинкой – такой, какими поросла вся Развилка Водопадов.

После того, как артефакт вернул магию Звездам и Светилам, на поляну вышло два одинаковых пепельно-серых зверя около двух метров в холке с темными «пыльными» и буроватыми пятнами на лоснящейся шерсти. Идентичные существа, в которых Лесли узнала по скругленным мордочкам, темным глазам и «кошачьей» походке двух африканских циветт, прошли до берега, высоко и торжественно поднимая лапы и беззвучно опуская их, волоча за собой плоский гладкий пласт, выточенный из коры, на котором лежала Клеодора. Когда циветты замерли, Ситла и Тойя подошли к ним с двух сторон, отцепляя кору от их спин. Отойдя за спину своего отца, звери превратились в двух юношей, похожих между собой только необыкновенно окрашенными глазами, один из которых остался черным, а второй окрасился в огненный, как и у младшей Ватсвардэ, но разных абсолютно во всем остальном.

Один из сыновей был рослый широкоплечий, и даже длинное широкое ало-багровое одеяние с символами животных Капельного Леса и «росой» из огненных опалов на подоле и концах рукавов – такие камешки люди именуют иногда мексиканскими огненными опалами – не скрывала его телосложения. Его острые черты смотрели холодной суровостью, а короткие вьющиеся волосы, украшенные фамильным венцом, могли бы по своей черноте ослепить самую пустынную и безлунную ночь. Это был Слувларк – «острое копье» или «защищенная крепость» – старший сын Ватсвардэ и второй по счету наследник клана.

Другой же был на фоне брата ярким листопадным лучом: невысокие, едва ли превосходящие сестру Тойю, и относительно хрупкие, но гибкие очертания делали его еще младше своего возраста. По его круглолицему светлому выражению будто бы все время ходила легкая приветливая улыбка, делая его противоположностью своего брата. У Инестэда, – так и истолкованного «вольной птицей», – были бесполезно вихрастые красно-бурые волосы с явным золотым блеском, которые – хоть он и собирал их в высокий пучок – все равно разлетались от ветра. Этот юноша был в своей семье единственным, кто получил при рождении дар Многоликой Вечной Молодости. Наверное, поэтому Инестэд один защищал свою младшую сестру от нападок старшей наследницы, видевшей в Тойе проклятье рода и угрозу клана.

Тут же отстранившись по превращении от Слувларка, брат, прошуршав золотом накидки, расшитой небесами и солнцами, прошел к Реке и к замершей около воды сестре. Все представляли, что будет дальше, не сделай он так сейчас.

Последней вошла на поляну царственной походкой девушка, молодая и ладная телом, но некрасивая лицом. Ее маленькие огненные глаза смотрели зло и холодно, а широкий подбородок наоборот притягивал излишнее внимание. У нее был совершенно пустой лоб, на котором непомерно высоко – уже у самой макушки – начинали расти жидкие белокуро-желтые волосы, жесткие и непослушные даже на вид, какие Ассейя, – что значит «Первая» или «роскошный подарок», – все же исправно собирала в высокую сложную прическу, на которой лучше держалась гармонирующая с бело-голубым пышным и нарядным одеянием, какому могла бы позавидовать любая императрица, изящная серебряная диадема. Коварная, мстительная и способная на любую жестокость дочь Ватсвардэ, должно быть, все же владела каким-то определенным видом приворотных чар – иначе объяснить ее первенство и соотношение этого с ее характером было просто невозможно. Лесли понаслышке знала, что Ассейя бывает красива только тогда, когда колдует: магия грома и молний кроет в себе небывалую мощь, способную в одиночку как создавать миры, так и истреблять и жечь их дотла, и этой силы хватает, чтобы вернуть Первой наследнице титула Верховной Ватсвардэ желанное обаяние и красоту. Втайне ото всех дочь Праотца Истока искала средство, чтобы отнять очарованье матери у своей сестры, но пока таковое не находилось, ограничивалась наяву тем, что издевалась над Тойей, пока старшие и искренние глаза были отвернуты в другом направлении. Во властном характере Ассейи никогда от рождения не было и намека на фамильную «Мудрую Справедливость», но это не мешало ей постепенно сживать мать со Свету, чтобы достичь собственных высот без борьбы. Сегодня ее замысел, наконец, исполнился.

«Бедняжка Клеодора выглядит совсем плохо,» – неслышно хмыкнув, подумала Лестина, приглядываясь к лежащей на древесном ложе Праматери Истока.

… Волнистые шикарные волосы Верховной Чародейки будто бы потускнели, став седыми и ломкими; ее прелестное даже тогда личико осунулось и стало совсем пресно-белым, рисуя ярче все даже незначительные морщины и подчеркивая острым контрастным грифелем темные пятна под закрытыми длинными ресницами, что теперь спутались и склеились, очами, такими глубокими и многоцветными при жизни, глазами. Платье Колдуньи будто бы тоже перестало лучиться после ухода Вековой Мудрости, из бархатисто-ночного сделавшись обыкновенно темно-синим – так маленькие дети рисуют неумело ночь, закрывая безликий белый лист одним оттенком и «приделывая» к нему кривобокую блеклую луну одним льдистым бесстрастным снежным комом.

Вся семья Ватсвардэ замолчала; никто не смел лить слез, соблюдая строгие обычаи прощания. Ситла не шевелился, глядя на уходящую бесследно Клеодору, – свою «Избранную» и «Красоту Звезды»; Слувларк держался отстраненным; Инестэд держал с тихой грустью за плечи Тойю, которая с превеликим трудом сдерживала подступающие слезы, как бы уговаривая ее соблюсти традицию и не лишить саму себя благосклонности Небес… И только одна Ассейя смотрела на мать с высокомерным презрением, словно только что избавившись от того груза ее присутствия, что не давал ей дышать и тяготил всю жизнь, без малого – по человечьим меркам – семнадцать лет. В ней, во всем ее существе, гадалось сейчас молчаливое торжество и мрачный триумф расплаты. Прошло в молчании около двух минут, а когда указанный срок отошел в прошлое, тело Клеодоры приподнялось горизонтально над землей и засветилось из груди плавкими лучами, меняющими в воздухе произвольно свою форму. В один только миг силуэт уходящей Чародейки сделался полностью сплетенным из нитей света всех цветов земного заката. Клеодора поднялась еще выше и перевернулась над листвой деревьев так, будто бы она стояла на лепесточной ленте ветра собой живой, раскинув прямые руки в стороны. Настало время Последнего Пророчества – тех слов, какие предсказывают уходящие навсегда маги, в финальный раз заглядывая в ближайшее будущее и определяя свою Мудрость на земле потомкам и наследникам. Клеодора раскрыла глаза, и они засияли ярче самой нее двумя точечными пламенями, а из ее приоткрытых неподвижно уст поплыл бестелесный светлый голос:

Погибая, меркнут Звезды,

Оставляя Небеса.

Чует Город, чуют Грезы —

Впереди клубится Тьма…

Как только последнее слово дозвучало своими отзвуками в пустоте, Верховная Чародейка растаяла, обратившись миражом маленькой синей птицы, какая метнулась к Развилке Водопадов и исчезла в серебристо-голубых струях воды.

Не проронив ни слова, маги Ватсвардэ стали уходить обратно в лес в том же порядке: сначала, распевая короткую чистую песнь, в деревья умчалась Тойя; затем, прикоснувшись напоследок к коре, ушел с поляны, хромая, Ситла; после братья Инестэд и Слувларк, обратившись циветтами, пронзили длинными своими лапами заросли… Оставшись в одиночестве, Ассейя улыбнулась оставленному пласту древесины, на котором недавно лежала ее мать, разбежалась и с разбегу ударилась в кору. Ложе закачалось, покатившись потом к водам Реки, набирая постепенно скорость. Со звоном, пронзительным как чей-то вскрик или внезапный сигнал свистка, встретил волны этот пласт, но все-таки глубины Истока послушно поглотили его после недолгой борьбы, не давая больше всплыть. Постояв еще миг, наследница резко развернулась, заставив платье полететь подолом, а потом рваным шагом, лишенным прежнего изящества и выдержки, исчезла на Тропе.

Подождав, пока пение отдалится и стихнет, символизируя то, что маги ушли достаточно далеко, чтобы ее не услышать, Лестина легко спрыгнула с дерева, отряхнув руки. Какая красивая церемония. Впечатляюще… Но вампиршу интересовал вовсе не клан Ватсвардэ с его врожденной иерархией и его интригами. Всецело охотницу занимало только подслушанное пророчество Клеодоры о Тьме впереди. Вот, что было для нее по-настоящему любопытно. Размышляя обо всем услышанном и обдумывая произошедшее на ее глазах, Лесли набросила обратно на лоб капюшон, упавший тогда от ветра, и быстро побежала в противоположную от Леса сторону, надеясь сократить петлю, какую делала в этой части рощи Тропа за счет пересечения Тенистых Холмов, напрямик.

***

Решив заодно забрать оставленные в дупле дерева колчан и лук, какие она припрятала прошлой ночью, Лесли сделала на своей пути небольшой крюк, чуть позже планируемого добравшись до своего земляно-мшистого домика. Забравшись под корни и оказавшись в привычной глинистой темноте, что сейчас была больше рассеянной из-за проникающего с порога света дня, Лестина сразу же ощутила, как ее одолевает странное чувство, какое она не испытывала никогда прежде. Она будто бы потеряла и забыла что-то очень важное… И это впечатление никуда не ушло даже после того, как она несколько раз пересчитала и перепроверила свои вещи и их абсолютную сохранность. Ан нет, теперь дело было вовсе не в вещах… Охотница как-то машинально подняла голову и посмотрела на земляную стенку своего укрытия. Почему этот пласт почвы кажется ей чем-то знакомым, если отбросить даже те несколько лет, какие она провела здесь, поселившись в Лесу однажды? Почему обыкновенный слой земли может казаться знакомым? – И не просто знакомым, а таким «родным», от какого внутри что-то откликается всякий раз, когда дело доходит до упоминания, расшевеливая застылые мысли и заставляя прикидывать, вспоминать и искать что-то неясное, но жизненно необходимое, пусть и не имеющее пока точного термина и определения для личной мозговой науки, не давая кроткому огоньку осознания на горизонте штормового океана потухнуть раньше, чем до него доберешься… Что-то подсказывает так отчаянно вампирше, что другого шанса просто не будет… Черт возьми, она должна что-то вспомнить! Непременно должна! Хотя б из своего упрямого отвержения других, – не относящихся к последовательному разбору всех минувших обстоятельств, – мыслей! Ей же только поймать эту идею… Только ухватить ее крепко за шкирку, чтобы прочитать без смысловой утери…

Странным для начала было даже то, что ныне девушка почувствовала себя некомфортно в том одиночестве, какое сотворила для самой себя своими руками. Слишком необычно было бы признать, что земляные стены вдруг стали какими-то давящими, а тишина зазвенела, как перетянутая тетива, что вот-вот лопнет и ударит так нестерпимо по пальцам, что невозможно будет промолчать. Что это делается с ней в последнее время? Ведь она же не так давно блистала одним своим совершенным существом, какое не допускает ошибок и не спотыкается, не глядя под ноги на ухабистой дороге, откровенно грубо говоря. Ужель теперь судьба решила напомнить ей о том, что по справедливости рано или поздно придется платить и что в первую очередь плата настигнет ее за то, что она делает каждый день, когда притаскивает итогом мертвых эльфов в кеут? Хочет ли она напомнить ей о том, с чего все началось? чрез что вампирша прошла как охотница, чтобы обеспечить саму себя? от чего ей пришлось отречься? – Такого ведь было бесконечно много… Но и не время было уже сожалеть тогда о том, что было решено на тот миг; не время и теперь, когда уже ничего не изменится. А все-таки это осознание какой-то беспомощности в данный момент… Что оно пыталось сказать Лестине самим собой?

Вампирша никогда не была от кого-то зависима настолько, насколько бывают зависимы дети от родителей или пары в отношениях, найдя в своем союзе старшего. Ей не было нужно это. Да, сложно порой выживать одиночкой. Да, приходится жертвовать чем-то и жить только по своим принципам, не зная больше ничего вокруг и не желая ничего знать. Однако девушка добровольно выбрала сей путь, значит, никто не вправе вмешиваться ныне. Пора прошлого миновала, и это меньшее из того, что отделяло бы ее от самой себя, будь она изначальной своей версией, какую хотели бы видеть в ней ее родители, будь они сейчас с ней рядом. Нужно учиться ломать и забирать, если требуется. Нельзя в современной реальности быть такой, какими были эльфы, которых она убивала каждый день, выменивая жизни на маленький мешочек золота, участвуя в этом сумасшедшем забеге будней, где выживает в конце единственный. Не ей ли знать, какова ее участь, стоит на секунду потерять бдительность здесь? Пусть смеются. Пусть считают и пересчитывают, что хотят. Лицемеры и мошенники. Ее жизнь только ее, и тем, кто склонен видеть во всем зависть, не ее дело помочь. Нужно учиться видеть в сером мире краски даже в боль, чтобы не сломаться самой. А выжить – это самое главное. Не должно быть в жизни бесполезных дней, когда к чему-то стремишься, пока цель не опостылела до того, чтоб вмиг ее наконец-то достигнуть и отпустить в пустоту. К черту все предчувствия и незначительные чувства, когда живешь одним моментом. Лестине еще есть, что искать окромя какой-то мелочной глупости, копошась в своей всесторонней голове. Не стоит опускаться до жертвы, когда учишься жить в этой жестокой постановке хищником, таков закон сей сцены. И это Лесли ничего не стоит доказать.

Размышляя обо всем этом, вампирша оставила свое оружие, завернутое в плащ, в покое и вышла обратно в Лес без него. Она вообще не любила сидеть на одном месте, когда была возможность идти или бежать. Пока не настала ночь, в ее распоряжении весь Южный Лес, а там, глядишь, завечереет так, чтобы можно было сунуться в Лезертон и выяснить последние сплетни-не-ради-сплетен, избегая тех, что ходят по кругу, возвращаясь каждую луну обрисованными по-новому. Просто интересно узнать, разнеслась ли уже весть о том, что нагадала на свою смерть бедняжка Клеодора, смешная собой даже одним только именем. Ведь должно же кому-то веселить народ там, где поели вампиры уже всех шутов…

К несчастью, внутренний компас Лесли тоже умел быть коварным: вместо того, чтобы помочь занятой своими нерадостными мыслями девушке держаться выбранной траектории, он перестроил ее маршрут всеми известными обходными путями, чтобы охотница, опомнившись спустя минут двадцать, обнаружила себя уже на городской площади Лезертона.

«Вот дьявол!» – затравленно подумала про себя вампирша, быстро оборачиваясь и стараясь не привлекать к себе внимания. С одной стороны, толпа, окружающая ее сплошным потоком, помогала затеряться и не позволяла оставаться на открытых местах слишком долго… Но с другой, Лестина не могла знать, кто идет рядом с ней, а следовательно не могла быть уверенной в том, что ее по-настоящему не обнаружили. Нужно было срочно сделать что-то, чтобы не попасться никому на глаза в своем привычном обличье, ведь тогда все будет для ее скрытности и секретности кончено и на пути, загораживая единственную свободную дорогу, встанут большие неприятности.

Не придумав ничего лучше, девушка помчалась по мостовой в ту сторону, где начиналась более бедная и безлюдная часть города – не идеальная, конечно, изоляция от встреч, которые случались временами и в знакомых с детства темных подворотнях, но все же не так плохо, как бездействие.

«Думай, думай, Лестина!» – повторяла самой себе охотница, стремительно переставляя ноги и маневрируя среди прилавков, пестрой толкотни и обилия дневных звуков. – «Что нужно сделать сейчас, когда не мала вероятность быть убитой на месте?..»

В голове нервно рассмеялся внутренний голос. Ничего не приходило в подсознание; ни одна идея не казалась дельной и исполнимой. Маскировка? – Бесполезно: плащ, в котором лежали деньги, остался в лесном убежище, а той мелочи, какая всегда была рассыпана по карманам, в общей сумме не хватило бы даже на самый потрепанный платок. Чары? – Так она не владеет магией в том понятии, чтобы извлечь ее из крови тогда, когда так нужно, и применить, как применяют ведьмы, чародеи и колдуны. Какая же она глупая! Как могла не уследить за собой, когда знала, чем может обернуться ее невнимательность?.. Остался только последний вариант, который еще был технически осуществим: таверна. Там всегда ошивается слишком разномастное общество, чтобы ей быть вот такой очевидной помехой на светлой улице города. Может, получится дождаться сумерек там? Тогда уже можно будет беспрепятственно перемещаться по всему Лезертону, не попадая в ловушки, и она все же сможет добраться до того шатра, что связал ее дальнейшую жизнь с этим местом, и отыскать того, что сможет объяснить происходящие перемены и дать какой-нибудь совет.

«Значит таверна,» – решила Лесли, пробегая глазами по ряду магазинов, жмущихся друг к другу на тесной улочке, где едва ли могли бы разойтись два экипажа. Обычно такого рода заведения встречались здесь на каждом шагу, но теперь же охотнице пришлось пробежать не менее полутора десятка метров прежде, чем впереди замаячила буро-желтая вывеска «Янтарная Бухта».