Канцелярия Времени. Архивы Корпорации «Счастье»

Несмотря на любовь отца к спиртному, мы никогда не бедствовали. Была еда, была одежда, были игрушки. Его пьянство мешало только матери. Возможно, я бы не говорила этого, будь я старше, но тогда мне казалось это не так страшно. Напротив, я больше боялась маминых скандалов, нежели громкого, веселого и немного несвязного отцовского рева.

Папа тоже предвзято относился к бесконечным молитвам, постам и иконам. Именно это он приводил в аргумент, когда мама начинала читать ему лекции о вреде алкоголя.

– Твоя религия тоже далеко не безобидна! – говорил он. – И речь сейчас не идет о тех войнах, причиной которых она стала. Твой фанатизм может погубить тебя быстрее, чем моё пьянство.

Эти ссоры мы слышали несколько раз в неделю и очень быстро потеряли к ним интерес. Сначала испуганно стояли возле закрытой двери, а потом просто перестали обращать внимание.

Мы знали, что, несмотря на вечные скандалы, они любят друг друга. В те самые моменты, когда ребро монетки клонилось в сторону орла, их любовь была заметна невооруженным глазом. Все читалось по отцовскому взгляду и по маминой улыбке. Они забывали о своих «увлечениях» и посвящали себя друг другу. И нам.

Из воспоминаний о своем детстве: мне дышалось легко до тех пор, пока мы не пошли в старшую школу.

С той поры начались очень неприятные метаморфозы, которые в первую очередь коснулись моей сестры – Кэтрин.

***

– Ответь честно, ты специально меня позоришь? – мы сидели на кухне. Всем своим видом она показывает, что опять чем-то недовольна. Выжидает, когда я начну разговор. Я знаю это и поэтому молчу. Кэтрин никогда не отличалась терпением и спустя, максимум, минут десять сама заговаривает. Ненавижу. Вечные выяснения отношений. Опять я что-то не так сделала, неправильно на неё посмотрела, не вовремя вздохнула, не с той ноги начала шагать. И все это после того, как она начала общаться со Штерн и её вечными спутницами, чьи имена я никогда не слышала (а если и слышала, то не запомнила). Никто не называет их по имени, они всем известны как «крошки Штерн». Я оторвала взгляд от чашки с чаем и посмотрела на сестру. Тоненькие брови были недовольно изогнуты, напудренные щеки горели от злости.

– Я не понимаю, о чем ты. – тяжело вздохнув, сказала я. Морально подготовившись к тому, что сейчас Кэтрин будет объяснять в чем же моя вина на этот раз, я погрузилась в приятные детские воспоминания, где моя сестра всячески отрицала косметику, носила потрепанные джинсы с кедами и не подбегала к зеркалу каждые пятнадцать минут. Это было прекрасное время, но уже тогда я замечала за Кэтрин одну непонятную склонность. Она не умела ценить того, что имела, вела вечную погоню за чем-то лучшим, не могла остановиться. Будучи ребенком, она никогда не плакала из-за ран и ссадин, она ревела если проигрывала. Целеустремленность и жажда быть всегда и во всем первой заставляли её усердно трудиться над собой, хорошо учиться, заводить себе самых интересных друзей. Она считала любые махинации с внешностью, будь то макияж или пластическая хирургия, заблуждением. Это обман, на который ведутся только глупцы. Так она говорила. Подобные заявления могли бы привести к ошибочным выводам, будто Кэтрин не обладала красотой и не пользовалась популярностью у молодых людей. Отнюдь. У моей сестры очень спортивное подтянутое тело, смуглая прекрасная кожа, соблазнительные изгибы и линии. Грациозная и стройная, она как будто бросала вызов каждому, кто на неё посмотрит. Её лучезарная озорная улыбка очаровывала, а зеленые глаза, горящие живым огнем, сражали на повал. Кэтрин всегда стриглась коротко, волосы её напоминали языки пламени. Именно это и привлекло внимание Штерн – дочери владельца модного дома. Её отец давно свёл к минимуму заботу о своём ребенке. Прикрываясь постоянными встречами, переговорами и делами, он спонсировал каждый каприз своей девочки. Штерн это устраивало. О матери никто ничего не знал, даже самые близкие.

В общение друг с другом каждая извлекала выгоду. Штерн добавила в свою коллекцию ещё одну красивую подругу, а Кэтрин, благодаря этой связи, поднялась так высоко, что выше планки (в школе) просто не существовало. Она добралась до пьедестала, оставив меня где-то позади, и чем больше она общалась со своей новой подругой, тем сильнее я от неё отдалялась.

Я хоть и была общительна и любезна, но всегда держала дистанцию. Вскоре ко мне прилипла роль «второй гадкой сестры», которая ничем не похожа на свою родственницу. Жизнь быстро превратилась в какой-то банальный фильм. Эта идея очень понравилась Штерн, и она всячески старалась столкнуть нас с Кэтрин лбами. Сначала сестра сопротивлялась, но потом…

– Ты слышишь, что я говорю тебе?! – в голосе Кэтрин узнавалась нешуточная злость. Она вскочила со стула и нависла надо мной словно строгая мать, которая пытается поучить непослушного ребенка.

– Я уже давно перестала тебя слышать. – сказала я тихо, но отчетливо.

– Повтори, что ты сказала? – Кэтрин прекрасно все слышала. По её голосу это было понятно. Я подняла взгляд на сестру. За пеленой ярости, проглядывало недоумение. Никогда раньше подобные разговоры не заворачивали в это неизведанное русло. Смотря на неё, я чувствовала, как прилив гнева постепенно захватывает меня. Сейчас я выскажу ей все в лицо, открою глаза, покажу, кем она стала. Прямо сейчас!

Дверь нашей квартиры шумно распахнулось.

– Кто-нибудь есть дома?! – непослушный язык, словно отравленное ядом животное, бился в конвульсиях о зубы и десны, рождая мерзкие, едва понятные звуки. – Эллен! Это ты?! – неровные шаги становились громче. Запахло спиртным. Появление отца разбило вдребезги всю решимость и злость. Я почувствовала себя беспомощной маленькой девочкой, которая в одиночку вообразила, что сможет справиться с толпой крутых старшеклассниц. Все это было бесполезно.

– Повтори, еще раз? – не унималась Кэтрин. Она почуяла слабость. Не обращая внимания на посторонний шум из коридора, сестра готова была разорвать меня на части.

– Девочки, это вы? – через секунду он войдет на кухню. Я не в состоянии видеть отца сейчас. Нужно быстрее убежать из поля зрения Кэтрин. Её глаза впились в меня с такой силой, что удивительно, как они еще не вылетели из орбит.

– Сегодня твой черёд. Еда в холодильнике. Таблетки на прикроватной тумбочке, ключ от бара за иконой Святой Марии.

– Стой! Мы еще не закончили! – она пыталась схватить меня за руку, но неосторожно смахнула чашку со стола. Звук бьющейся посуды на мгновение заглушил голос отца.

– Что там происходит?! Кэтрин! – шатаясь, он привалился к дверному косяку. Затуманенный взгляд любопытно изучал наши с сестрой лица, он не заметил осколков на полу. – Натали, что случилось, я спрашиваю?!

– Кэтрин тебе расскажет. Мне нужно идти, до вечера. – последнее, что я увидела, был её яростный взгляд. Губы сжались в тонкую тугую линию. Я задержала дыхание, чтобы не чувствовать запах, исходивший от отца.

Коридор, легкая ветровка, звон ключей. Наконец-то я на улице. Жадно глотая воздух, перенасыщенный выхлопными газами, ноги понесли меня в неизвестном направлении.

***

Вечер овладел Мегаполисом. С наступлением темноты чувствуется, как осень медленно подбирается, прячась в тени огромных небоскребов. Она любопытно высовывает свой нос, принюхивается, наблюдает, прикидывает время, когда стоит появиться, чтобы застать всех врасплох.

Прелесть жизни в пригороде заключается в том, что ты находишься недалеко от сердца Мегаполиса, но, при этом, не варишься в котле этого безостановочного безумия. Не слышишь треска неоновых огней, не глохнешь от шума автомобилей и поездов. Никогда бы не променяла жизнь в пригороде, на центр. Кэтрин тоже так считала, когда-то.

Глубокий вздох.

Облака, проплывая, как будто касаются ветвей деревьев. Ненадолго задерживаясь, они продолжают свой путь. Злость и обида растворились в прохладном воздухе, но желания возвращаться домой не было. Мне известно, как будут развиваться события дальше: Кэтрин опять начнет разговор с того места, с которого закончила, взволнованная мама будет засыпать нас вопросами, пытаясь подключить папу, а отец делать вид, что ничего не происходит. Как бы я хотела эту ночь провести где-нибудь в другом месте.

– Я подумал, может уже сделаешь дубликат ключей. – этот голос всегда заставляет меня улыбаться. Я приподнялась и увидела Элмо. Высокий, жилистый и несуразный юноша. Он – словно пощечина нашему общему окружению. Начиная с внешнего вида и заканчивая манерами (которых не было), он был ни на кого не похож, и людей это раздражало. Элмо никогда не волновала чужая точка зрения. Он, словно одинокий буксир, застрявший во льдах Антарктиды, прокладывал собственный путь. Природа наделила его хорошей памятью и сообразительностью, он знал об этом и никогда не упускал шанса это продемонстрировать. Он ввязывался в драки, не раз попадал в больницу, сидел в спецприемнике. Будучи взаперти, рисовал карандашом наброски, в голове сочинял мелодии, а потом играл их на стареньком синтезаторе. Его родители поняли, что пора разводиться, когда споры о деньгах и задолженностях стали единственными темами обсуждения. Элмо умел взять себя в руки, когда это было необходимо, он устроился на работу и ушел из дома, чтобы не стать предметом дележки безответственных родственников. Он умело распоряжался теми небольшими деньгами, которые зарабатывал в книжном магазине. Мошенник и вор, он вытаскивал купюры из кошельков и карманов, оставаясь незамеченным. Воровал Элмо исключительно редко. Юноша никогда этим не гордился, но и бросать это дело не собирался. Чувства такта он был лишен напрочь, но никогда не отходил от правил собственной искаженной морали.

Поначалу я не видела в Элмо ничего, кроме наглости и напыщенности, но спустя какое-то время за этой отталкивающей маской смогла разглядеть совсем иного человека. – В конце концов, у меня не всегда есть желание выходить на улицу и слушать истории о ссорах с Кэтрин, которые очень однозначно намекают на то, что ты не хочешь возвращаться домой и просишь меня остаться на ночь. – моя улыбка стала еще шире. Догадливый чёрт, он понял, зачем я ему позвонила. Хотя даже дурак осознал бы, почему я попросила его прийти. В последнее время Элмо стал единственным способом спастись. – Ты могла бы просто приходить ко мне, даже если дома никого нет. Это сэкономило бы время нам обоим.

– Сидеть в четырех стенах не самое лучшее лекарство. – ответила я, он пожал плечами.

– Что может быть лучше, чем лежать в мягкой постели и зализывать свои душевные раны? – холодный ветер незаметно подкрался сзади. По коже пронеслась волна мурашек. – Становится прохладно, пойдем домой. Выпьем чаю, и ты мне все расскажешь. – он развернулся и пошел в сторону черных непривлекательных зданий, не замечая ничего вокруг.

***

Закрывая дверь парадной, я услышала, как дождь свирепо обрушился на еще теплый асфальт. Элмо кинул на меня неоднозначный взгляд, тем самым говоря: «Из-за тебя я мог промокнуть!». Я сделала вид, что не заметила этого, едва сдерживала улыбку. Щелкнул дверной замок, в голове промелькнула абсурдная мысль: «вот я и дома».

Квартира Элмо изначально была маленькой и безликой, никто не одобрил его выбора, когда он купил ее. Я тоже, но его никогда не волновало чужое мнение, особенно когда дело касалось личного выбора. Элмо потратил достаточно времени, сил и денег, чтобы обустроить этот маленький невзрачный угол. Однако, когда преобразование закончилось, мне пришлось взять свои слова назад. Его жилплощадь стала автопортретом. В отделке, в освещении, в мебели, везде я видела отражение его самого.

Минимализм. Как можно больше свободного места, огромные окна и острые прямые углы. Все это так гармонировало с мягким небольшим диваном, который стоял в маленькой кухне, махровым ковром в центре просторной комнаты и жесткой двуспальной кроватью с кремовым шелковым покрывалом. Во всем этом я видела его противоречивые черты его внешности – строгий, но женственный, худощавый, но жилистый, высокий, но сутулый. Элмо со вкусом и фантазией подошел к обустройству, он загнал свою музу в рамки этой однокомнатной квартиры. Однако интерьер не единственная вещь, за которую я так полюбила это место. Львиную долю денег Элмо потратил на аудиосистему.

Музыка здесь была повсюду, она пропитала всю мебель, стены, пол и потолок. Она перемещалась в пространстве, но никогда не выходила за дверь и не высовывалась в окна. Она просачивалась внутрь, сквозь одежду, кожу, вызывая мурашки, ускоряя сердечный ритм. Она самостоятельно подстраивалась под твое настроение. Сочувствовала и подбадривала. Только в доме Элмо мне казалось, что музыка жива.

В тот день я в очередной раз в этом убедилась.

Чайник кипел в унисон духовым инструментам, дождь барабанил в такт с ударными, голос Элмо подстраивался под клавишные.

– Итак, что случилось на этот раз? – спросил он, принеся в комнату две чашки черного чая. Я лежала на ковре с закрытыми глазами, растворяясь в музыке, которая уже давно сковала мое тело своими невидимыми цепями. Казалось, что я превращаюсь в корни какого-то дерева, которое стремительно растет, желая своими ветвями достать до солнца. Я слышала вопрос Элмо, но мне не хватило сил ответить. Усталость от вечных скандалов дала о себе знать. Ничего больше не говоря, он поставил кружку с чаем возле моей правой руки и сел рядом на пол. Через несколько минут его пальцы начали бегать по шумной клавиатуре старого ноутбука. Стук клавиш был словно современный бит, который делал из осеннего вальса Шопена какую-то репродукцию нашего времени.

Я открыла глаза, когда чай уже остыл.

***

Этой ночью я осталась у Элмо. Мы могли спать в одной постели, деля на двоих одеяло, но мы никогда не занимались сексом. Он в нем не нуждался. Окруженный со всех сторон глупенькими школьницами и студентками, он привлекал их своей странной мрачной отчужденностью, а потом разбивал им сердца и грезы о настоящей любви. Мне кажется, что Элмо никого так сильно не любил и не полюбит, кроме себя самого. Я не испытывала к нему физического влечения. Да, он был хорош собой, и не могу сказать, что этот парень «не в моем вкусе», просто дальше поцелуя с ним я никогда не заходила, и не зашла бы. Я люблю его, но не хочу. Думая об этом, мне казалось, что я упускаю свой единственный шанс на обретение семейного счастья, но стоило в голове соединить слова «семья» и «Элмо» и я вздрагивала от страха.

***

Из учебных материалов по истории можно сделать вывод, что только окружающая среда человека меняется под воздействием времени и технологического прогресса. Сами люди любыми способами избегают каких-либо перемен и совершают все те же ошибки, что и предыдущие поколения. Мы давно отказались от профессоров, теперь нас учат исключительно объективные машины. Специальные программы, которые подстраиваются под индивидуальные показатели обучающегося. Есть определенная база, которую должны пройти все без исключения, а дальше уже все зависит от тебя и твоего выбора. Мы решаем уравнения и познаем искусство Возрождения, а сами толком не умеем разговаривать друг с другом.

– Ты уже выбрала, какие экзамены будешь сдавать? – спросила меня мама. В последнее время это стал её любимый вопрос. Дело в том, что я до сих пор не могла определиться с тем, что я хочу от жизни и что делать дальше. Я хорошо разбиралась в математике. Алгебра с её уравнениями и интегралами, геометрия с теоремами и чертежами, это все было для меня понятно и просто. Прибавить ко всему этому физику, и можно рассчитывать на престижную высокооплачиваемую работу. Мои знания пригодились бы многим компаниям, которые ищут молодых и амбициозных инженеров. Именно такого будущего для меня хотела моя семья. Сейчас, находясь в самом эпицентре этого технологического бума, со знаниями технических дисциплин не пропадешь. Проблема была в другом. Решая задачи, я чувствовала себя как рыба в воде, но связывать свое будущее с ними у меня желания не возникало. Психология, вот что действительно мне было интересно. Понимать людей, вникать в их проблемы, читать, словно книги, помочь найти ответы на их вопросы. Среди нас стало так много машин, что людям все сложнее общаться и воспринимать друг друга. А что будет дальше?

Как бы там ни было психология человека – это очень увлекательно, но уже совсем не актуально. Из учебных материалов мне известно, что людям плевать на себе подобных чуть ли не с каменного века, просто в те времена не было всех этих механизмов и приходилось выкручиваться. Теперь все изменилось. Мы предпочитаем общество бездушных роботов, чем своих соседей или коллег. Социальные и психологические проблемы уже давно никого не волнуют. Возможно, только религия все еще пытается открыть людям глаза, но я бы выбрала эту дорогу только в том случае, если со всех сторон меня окружала бездна.

Так или иначе, теперь я нахожусь в списке тех нерешительных, кто до сих пор не выбрал ни одного предмета. Администрация нависает над нами в школе, семья нависает над нами дома. Проблемы копятся, как снежный ком, который рано или поздно меня раздавит.

***