Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

Мы охотно приняли его предложение, и он заметил, что надо бы подобрать еще кого—нибудь; ушел в гостиную к Михаилу Федоровичу и вышел оттуда под руку с Пушкиным.

Мы отправились без определенной цели, куда идти: предложение Алексеева идти к нему было единогласно отвергнуто, и решили идти в бильярдную Гольды.

Здесь не было ни души. Спрошен был портер. Орлов и Алексеев продолжали играть на бильярде на интерес и в придачу на третью партию вазу жженки. Ваза скоро была подана. Оба гусара порешили пить круговой; я воспротивился более для Пушкина, ибо я был привычен и находил даже это лучше, нежели не очередно.

Алексеев предложил на голоса; я успел сказать Пушкину, чтобы он не соглашался, но он пристал к первым двум, и потому приступили к круговой. Первая ваза кое-как сошла с рук, но вторая сильно подействовала, в особенности на Пушкина; я оказался крепче других. Пушкин развеселился, начал подходить к бортам бильярда и мешать игре. Орлов назвал его школьником, а Алексеев присовокупил, что школьников проучивают…

Пушкин рванулся от меня и, перепутав шары, не остался в долгу и на слова; кончилось тем, что он вызвал обоих, а меня пригласил в секунданты.

В десять часов утра должны были собраться у меня. Я пригласил Пушкина ночевать к себе. Дорогой он уже опомнился и начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я ему представил, что главное в этом деле то, что причина не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять:

– Ни за что! – произнес он, остановившись. – Я докажу им, что я не школьник!

– Оно все так, – отвечал я ему, – но все-таки будут знать, что всему виной жженка, а притом я нахожу, что и бой не ровный

– Как не ровный? – опять остановившись, спросил он меня.

Чтобы скорей разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил:

– Не ровный потому, что, может быть, из тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких ничего не значит, а вы двадцати двух лет уже известны…

Он молчал. Подходя уже к дому, он произнес:

– Скверно, гадко; да как же кончить?

– Очень легко, – сказал я, – вы первый начали смешивать их игру; они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает.

Он долго молчал и, наконец» сказал по-французски:

– Это басни: они никогда не согласятся; Алексеев – может быть, – он семейный, Но Теодор – никогда: он обрек себя на натуральную смерть, то все-таки лучше умереть от пули Пушкина или убить его, нежели играть жизнью с кем-нибудь другим…

Я не отчаивался в успехе. Закусив, я уложил Пушкина, а сам, не спавши, дождался утра и в восьмом часу поехал к Орлову. Мне сказали, что он только что выехал. Это меня несколько озадачило. Я опасался, чтобы он не попал ко мне без меня: я поспешил к Алексееву. Проезжая мимо своей квартиры, увидел я, что у дверей нет экипажа; который, с радостью, увидел у подъезда Алексеева, а еще более, и так же неожиданно, обрадовался, когда едва я показался в двери, как они оба в один голос объявили, что сейчас собирались ко мне посоветоваться, как бы окончить глупую вчерашнюю историю. – Очень легко, – отвечал я им, – приезжайте в 10 часов, как условились, ко мне; Пушкин будет, и вы прямо скажете, чтобы он, так как и вы, позабыл вчерашнюю жжёнку

Они охотно согласились. Но Орлов не доверял, что Пушкин согласится. Возвратясь к себе, я нашел Пушкина вставшим и с свежей головой, обдумавшим вчерашнее столкновение.

На сообщенный ему результат моего свидания он взял меня за руку и попросил:

– Скажите мне откровенно: не пострадает ли моя честь, если соглашусь оставить дело?

Я повторил ему сказанное накануне, что не они, а он их вызвал, и они просят мира:

– Так чего же больше хотеть?

Он согласился, но мне все казалось, что он не доверял, в особенности Орлову, чтобы этот отложил такой прекрасный случай подраться; но, когда я ему передал, что Федор Федорович не хотел бы делом этим сделать неприятное брату, Пушкин, казалось, успокоился.

Видимо, он страдал только потому, что столкновение случилось за бильярдом, при жж2нке:

– А не то славно бы подрался; ей-богу, славно!

Через полчаса приехали Орлов и Алексеев. Все было сделано, как сказано; все трое были очень довольны; но мне кажется, все не в той степени, как был рад я, что не дошло до кровавой развязки: я всегда ненавидел роль секунданта и предпочитал действовать сам.

За обедом в этот день у Алексеева Пушкин был очень весел и, возвращаясь, благодарил меня:

– Иван Петрович! Прошу вас, если, когда представится такой же случай, не отказывайте мне в ваших советах.

Мы с чувством пожали друг другу руки».

Несостоявшаяся дуэль с Другановым (1820г)

Друганов Иван Матвеевич был адъютантом генерала Орлова Михаила Федоровича, командира 16-ой пехотной дивизии.

Александр Пушкин с генералом был знаком ещё по «Арзамасу» и запросто встречался в Кишиневе в доме, где жили его друзья В. Ф. Раевский и К. А. Охотников, или у самого Михаила Федоровича.

Воскресенье 7 ноября 1820 года, с утра, он проводил у Орлова, где хозяйничал в отсутствие Михаила Федоровича приехавший его брат, Федор Федорович. Здесь же в гостях были и Давыдовы – братья по матери прославленного героя Отечественной войны Раевского Николая Николаевича.

Пушкин с Александром и Василием познакомился во время путешествия на Кавказе с Раевскими, и чувствовал себя здесь очень свободно. В гостиной все разговоры вертелись о его новой песне «Черная шаль», которая всем нравилась.

Горчаков Владимир Петрович, который только что прибыл в Кишинев, в качестве квартирмейстера при штабе 16—й пехотной дивизии, не был знаком с поэтом, поэтому сидел молча. Он ещё не слышал «Черную шаль», которую все обсуждали с жаром. Заметив, что Горчаков не участвует в разговоре, Федор Орлов попросил Пушкина прочесть ему свои стихи. К просьбе горячо присоединился и сам Владимир Петрович.

Обычно непоседливый Александр, не ломаясь, тотчас же начал её читать, но, повторив, вразрыв, некоторые строфы, вдруг схватил рапиру со стены и начал играть ею, подпрыгивая, становясь в исходную позу, как бы вызывая противника; в общем, вертелся с рапирой во все стороны.

Как раз в эту минуту и вошел Друганов, адъютант Орлова, с которым у Пушкина сразу сложились натянутые отношения. Еле дождавшись, пока тот поздоровался со всеми, он быстро произнес:

– А давайте мы с вами начнем сейчас биться, Друганов!

– Нет! Дайте мне спокойно посидеть.

– Нет, давайте биться, давайте, – и как резвый ребенок, стал, шутя, затрагивать его рапирой.

Друганов рукой отвел в сторону рапиру один раз, второй …Поэт не унимался. Адьютант Орлова начал сердиться и грозно сдвинул брови.

Посмотрев на назревающий скандал, Горчаков быстро попросил Пушкина начать сначала молдавскую песню (так здесь называли «Черную шаль» и тот на удивление сразу согласился, бросил рапиру и принялся декламировать с чувством. Было видно, как каждая строфа занимала его, и, казалось, он доволен своим новорожденным творением. О том, что он хотел сразиться, забыто.

Несостоявшаяся дуэль с бароном С… (1821г.)

Александр Пушкин в Кишиневе в 1821 году вызвал на дуэль одного французского эмигранта – некоего барона де С…, о чем мы узнаем из его собственного письма к французскому офицеру Дегильи. Поэт ему пишет о бароне С…, «который, имея право избирать оружие, предложил ружье, ввиду устрашающего превосходства, с которым противник владел пистолетом».

Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок вызвал у секундантов и противников, примирение между бароном и поэтом было достигнуто.

Западноевропейскими кодексами устанавливалась зависимость применения того или иного оружия от тяжести нанесенной обиды, и даже рекомендовалось, «при легких оскорблениях», затуплять шпаги и сабли или снабжать их специальными ограничителями, которые исключали бы возможность нанесения серьезного увечья.

Дуэли с холодным оружием в России были редки, а если и случались, то их участники, как правило, не следовали западноевропейской традиции прекращать дуэль при малейшей царапине. Российские обычаи. Наоборот, подразумевали, а чаще специально и оговаривалось, что поединок должен закончиться смертью или, по крайней мере, таким ранением одного из противников, которое сделает невозможным дальнейшее продолжение поединка.

Понесенная обида, коль скоро она принималась за оскорбление, никогда не считалась в России малой, а смерть оскорбителя не представлялась чрезмерным мщением. Потому в ход всегда шли боевые клинки (у военных – табельное оружие), и не только шпаги, и сабли, но и шашки, эспадроны, палаши и даже клычи – оружие, бывшее на вооружении у казачьих полков. Клыч сочетал в себе самые смертельные качества меча, сабли и шашки.

Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок (один – с ружьем, другой— с саблей) вызвал у секундантов и противников, барон С… и Александр Пушкин помирились и дуэль не состоялась.

Несостоявшаяся дуэль с Дегильи (1821г.)