Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

Бывший французский офицер Дегильи, проживавший в Кишиневе, был в подчинении у своей жены, и поэт имел неосторожность над этим посмеяться. Тот в ответных словах допустил его оскорбление, и за это был вызван на дуэль Александром Пушкиным. Но в этой дуэли Дегильи, зная, что Александр Пушкин был превосходным стрелком, решил, очевидно, выбрать, как и барон де С…, другое оружие: тот – ружье, этот же – саблю. Но господин де Дегильи струсил и предал все огласке, чем и сорвал дуэль – вмешался Инзов. Пушкин же обвинил Дегильи в трусости и посчитал ее за отказ драться.

В связи с этим неслыханным делом, поэт 6 июня 1821 года написал французу резкое письмо, а затем и нарисовал карикатуру.

Дегильи он презрительно писал: «К сведению г. Дегильи, бывшего офицера Французской службы. Недостаточно быть трусом: надо еще быть им откровенно. Накануне дуэли на саблях, с которой улепетывают, не пишут на глазах своей жены плаксивых жалоб и завещания; не сочиняют нелепых сказок перед городскими властями в целях воспрепятствовать царапине; не ставят в неловкое положение ни своего секунданта, ни генерала, который удостаивает чести принимать в своем доме невежу. Я предвидел все то, что произошло, и досадую, что не держал пари. Теперь все кончено, но берегитесь. Примите уверение в тех чувствах, которые вы заслуживаете. Пушкин. 6 июня 1821 г.

Заметьте еще, что теперь я сумею, в случае надобности, пустить в ход свои права русского дворянина, так как вы ничего не понимаете в праве оружия».

Как видим, в этом письме Александр Пушкин пишет о дуэли на саблях. Об этой дуэли рассказано в предыдущем очерке.

Пушкин, когда писал Дегильи, что «пустит в ход свои права русского дворянина» имел в виду неписанный закон для русского дворянина, который:

• не имеет права вмешивать государство – городские власти – в дуэльные дела, то есть, прибегать к защите закона, запрещающего поединки;

• не имеет права опускаться на недворянский уровень поведения. Опускаясь на подобный уровень, он лишает себя права на уважительное, хотя и враждебное поведение противника, и должен быть подвергнут унизительному обращению – побоям, публичному поношению. Он ставится вне законов чести… И не потому, что он вызывает презрение и омерзение сам по себе, а потому, главным образом, что он оскверняет само понятие человека чести – истинного дворянина.

Отказ дворянина от дуэли представлялось пределом падения, несмываемым позором. Однако письмо свое Пушкин не отправил.

Несостоявшаяся дуэль со Скиной (1821г.)

Тема о дуэлях, поэтому здесь все о них. Может создаться впечатление, что поэт в Кишиневе только и делал, что дрался на дуэлях. Но это совсем не так. Он вбирал в себя жизнь во всех её проявлениях, страстно предавался всевозможным наслаждениям, но и учился у всех.

После того, как в Кишинев хлынула толпа эмигрантов из Греции, эта новая общественная сфера пробудила в нем новые интересы, притушив разгул его живого характера.

Он встретил в некоторых фанариотах, например, в Ризо, людей с глубокими и серьезными познаниями. Пушкин слушал его с живейшим интересом.

Из-за книг у поэта с греками бывали и неприятности. Однажды, когда в разговоре со Скиной было упомянуто о каком—то сочинении, Пушкин попросил достать её.

Тот с удивлением спросил его:

– Как! Вы поэт и не знаете об этой книге!?

Пушкину показалось это обидным, и он хотел вызвать. Скину на дуэль. Но дело как—то замялось.

Но, когда эту книгу доставили, решил отослать с запиской, что её уже читал. Самолюбие Пушкина было задето, что он не знает, чего—то, что знают другие, и он принялся прилежно читать все, что только можно достать.

С Липранди условились: если ему понадобятся книги, которых не окажется у него, Иван будет их доставать ему на свое имя…

На дуэль со Скиной Пушкин не пошел не потому, что он боялся быть убитым. Люди, которые наблюдали, как поэт дважды – со Старовым и Зубовым, – «полевал» в малине, замечали, что он пуль не боялся точно также, как и жала критики. В то время, как в него целили, он, улыбаясь сатирически, смотрел на дуло, и будто замышлял злую эпиграмму на стрельца и на его промах.

Для Пушкина было важно соблюсти те правила чести, которые были приняты в обществе. И принимал вызовы или сам вызывал других он в соответствии с этими правилами. Но, если было возможно примирение, он охотно шел и на это, как и случилось с греческим эмигрантом Скиной.

Несостоявшаяся дуэль с Лановым (1822г.)

Ланов принадлежал к числу тех четырех оригиналов, встреченных Пушкиным по приезде в Кишинев. Ивану Николаевичу было за шестьдесят пять, среднего роста, но плотный, с большим животом, лысый, с широким красным лицом, на котором навсегда застыло самодовольство.

Оно было постоянно красным от чрезмерного употребления вина и вообще он представлял собой довольно смешной экземпляр. То, что Ланов был старшим членом попечительского совета о колонистах и статским советником, добавляло спеси в его обращении с поэтом, и они находились в беспрерывной вражде.

А если точнее: первый враждовал, а второй отделывался острыми эпиграммами и шутками без всякой желчи и был счастлив, когда все смеялись над ними.

Ланов в молодости был адъютантом князя Потемкина. Был образован, но придерживался старых правил о разделении лет и чинов. И так как он постоянно обедал у Инзова, Пушкину приходилось часто встречаться с ним за одним столом. Поэт жил у наместника с тех пор, как возвратился из поездки по Кавказу.

Ланов хмурился недовольно, видя каждый раз свободное обращение «поэтишки этого» с генералом: все время шутил с ним, а тот всегда с улыбкой ему отвечал.

Сам Ланов в общем разговоре часто не удостаивал внимания, о чем говорил Пушкин, делая вид, что вообще не замечает его.

Однажды за обедом Ланов принялся рассказывать, как вино лечит все болезни. Пушкин начал заливаться хохотом. Ланов оскорбился и назвал Пушкина молокососом. Тот не остался в долгу и припечатал его словом – «виносос».

А так как все это происходило уже в конце обеда, Инзов встал, и, улыбаясь, отправился в свою комнату. А Ланов, пунцовый от гнева, вызвал Пушкина на поединок, а он все хохотал и ничего не отвечал.

Видя, что Ланов настаивает, мимоходом рассказывая о своих поединках при князе Таврическом, Пушкин, смеясь еще больше, сказал:

– То было тогда… А теперь:

Бранись, ворчи, болван болванов,
Ты не дождешься, друг мой Ланов,
Пощечин от руки моей.
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей.

Эти слова вызвали еле сдерживаемый смех присутствующих. А Ланов продолжал кипеть и требовать дуэли. И тогда только успокоился, когда «поэтишка» принял его вызов.

Инзов, услышав смех в столовой, возвратился и спросил, что происходит. И, когда ему объяснили о поединке, потребовал примирения.

Ланов, из чинопочитания наместнику Бессарабии, согласился оставить все без последствий. Пушкин же был рад не сделаться смешным, выходя на поединок со стариком.

Обедать за одним столом теперь Ланов, и Пушкин не могли, и Инзов устроил так, что с тех пор они не встречались вместе. Это отвечало и желаниям Пушкина – летел туда, где для него было больше простора, и где он не вынужден глотать то, что уже готово сорваться с языка.

В те дни, когда у Ивана Никитича должен был обедать Ланов, Александр отделывался выдуманным приглашением к Орлову или Бологовскому и обязательно обедал у названного. И замечал, как Инзов улыбается его уловкам.

Несостоявшаяся дуэль с Инглези (1822г.)

Не стесненный систематическим исполнением служебных обязанностей, Пушкин в Кишиневе вел жизнь подвижную, пеструю и разнообразную. В то же время он много и плодотворно работал, о чем сам писал в стихотворении «Чаадаеву»:

В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.

И труды принесли необычайные успехи. Здесь он работал над «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном», «Братьями—разбойниками».

В Кишиневе он также написал «Песнь о вещем Олеге», «Черную шаль», «Кинжал» и другие стихотворения. Здесь же он начал роман в стихах «Евгений Онегин» и задумал «Цыганы».

Кроме того, учился молдавскому языку у эконома инзовской усадьбы, пытливо изучал жизнь местного населения, охотно посещал балы молдавских «бояр» и русских чиновников, с увлечением танцевал на них, ночи напролет играл в карты и увлекался тамошними красавицами, среди которых блистала красотой Людмила.

Когда—то, влюбившись в Шекору, простую цыганку из табора, раскинувшего шатры в пригороде Кишинева – Буюкань, богач Бодиско, потрясенный необыкновенной красотой девушки, женился на ней. Но вскоре умер.