Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл!
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки.

Мерзкие эти строки слились в красном тумане и, всякий раз, вспоминая их, поэт опять кипел, а глаза наливались кровью. Дочитав, он неистово разорвал лист с водяными знаками Толстого-Американца, презренного картежника и дуэлянта, и, бросив на пол, долго топтал, скрежеща зубами.

И стал закалять, и постоянно тренировал руки, чтобы, вернувшись, расправиться с графом-дуэлянтом, уже отправившим на тот свет одиннадцать человек.

И, как только вернулся из ссылки в Москву в 1826 году, в первую очередь он поручил Соболевскому Сергею, другу Лёвушки, а своему приятелю, найти Толстого-Американца и передать ему вызов на дуэль.

Но Соболевский предпринял все, что только мог, чтоб дуэль не состоялась – он их примирил.

Несостоявшаяся дуэль с Соломирским (1827г.)

Софи Пушкина, за которой Александр Пушкин стал увиваться в Москве после возвращения из Михайловского, вышла замуж за Панина.

Но он не сильно огорчился и стал волочиться за другими барышнями. Особенно часто он посещал дом князя Александра Михайловича и княгини Екатерины Павловны Урусовых, у которых были три дочери—красавицы.

Одна из них, Мария, была уже замужем. Две другие, Софи и Натали, были невестами. И у них почти каждый день собирался кружок друзей и знакомых, в основном, молодые люди.

Александру здесь нравилось, и сам он был душой общества: веселый, задорный, постоянно импровизирующий рассказы и сказки, населенные лешими, домовыми, ведьмами. Ему пригодилось то, что в деревне он добыл с карандашом в руках среди толпы на ярмарках и из милых сказок няни. Разукрашивая их неистощимой фантазией, он их преподносил обществу, как искусный сказитель, подделывая все голоса.

Постоянным гостем у Урусовых был один угрюмый артиллерийский офицер – Соломирский. Этот образованный, хорошо знающий английский язык, поклонник Байрона, и сам писал стихи – в подражание кумиру.

Неизменный успех Пушкина у всех присутствующих ввергал Соломирского в еще большую угрюмость. А внимание молодой княжны Урусовой, Софи, к Александру, Владимир Дмитриевич, влюбленный в неё, не мог спокойно переносить.

Однажды, шутя и балагуря, Александр рассказал, что-то смешное о графине Бобринской. В течение всего рассказа Соломирский мрачно слушал его, кидая гневные взгляды в его сторону. И, едва он закончил, спросил:

– Как вы смели отозваться неуважительно об Анне Владимировне? Я хорошо знаю графиню! Это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу допустить оскорбительных об ней отзывов…

– Зачем же вы мне не сказали раньше, что знакомы с графиней Бобринской? А то вы спокойно выслушали весь рассказ, а потом каким—то донкишотом становитесь в защитники этой дамы и берете её под свою протекцию, – парировал Пушкин.

Соломирский промолчал, разговор как—то сам по себе иссяк, и все разъехались по домам. Но на следующее утро к Пушкину прибыл человек, который принес от артиллерийского офицера письменный вызов на дуэль…

Усмехаясь, Пушкин рассказывал приятелю Муханову, к которому прибежал чуть свет:

– Я, ни минуты не мешкая, ответил согласием. Душа моя, у меня уже был секундант Соломирского – Шереметев, которого он присылал для переговоров об условиях дуэли. Скажи мне, не смог бы ты быть секундантом у меня?

Павел Александрович Муханов – штабс-капитан лейб—гвардии Драгунского полка. Знал стоящего сейчас перед собой еще по Петербургу и помнил его постоянные стычки. Задумался – он ценил эту буйную и гениальную голову…

Но ответил:

– Что же с вами поделать? Я согласен. – Благодарный поэт кинулся ему на шею и ушел успокоенный.

Муханов бросился к Шереметеву и начал переговоры о мире. Но увидел, что Шереметев уже вошел в роль секунданта:

– Если Пушкин не будет драться, то он должен извиниться перед Соломирским…

Но Павел Александрович не ушел от него, пока не убедил:

– Неужели вы не понимаете? История эта ляжет позором на наши головы в случае, если будет убит или ранен Пушкин. Нам надо предотвратить эту роковую случайность и не подставлять лоб гениального поэта под пистолет взбалмошного офицера.

– А какие средства к примирению вы видите? – Наконец дошло и до Шереметева.

Муханов объяснил – как. И в то же утро Шереметев привел Соломирского к Пушкину, куда к этому времени подоспел и Муханов. Они, при горячем участии Сергея Соболевского, уговорили обоих помириться.

Довольный Соболевский угостил их роскошным завтраком и, после шампанского, противники сами протянули друг другу руки.

Соболевский после их ухода, смеясь, сказал:

– Боюсь, что ты, мой неразумный друг, еще не раз сумеешь подставить свою гениальную головушку под пули. А я не хочу, чтобы Россия осталась без твоего нормального, а не припомаженного изображения. – И решительно сказал: Павел Александрович Я закажу твой портрет самому известному художнику —портретисту Тропинину: будешь ему позировать!

Пушкин ответил категорическим «нет!». Но вечером, вернувшись с прогулки, встретил дома незнакомого человека, который представился художником Тропининым.

Пришлось уступить и начать позировать.

Несостоявшаяся дуэль с Великопольским (1828г.)

В 1828 году псковский помещик И. Е. Великопольский, поэт, не даровитый, но страстный картежный игрок, написал «Сатиру на игроков», в которой живописал страшные последствия картежной игры. Александр Пушкин, поняв, в чей огород камен, напечатал в самой читаемой, булгаринской «Северной Пчеле», «Послание к В., сочинителю Сатиры на игроков», где высмеивал проповедников, учащих свет тому, в чем сами грешны:

Некто мой сосед,
На игроков, как ты, однажды
Сатиру злую написал
И другу с жаром прочитал.
Ему в ответ его приятель
Взял карты, молча стасовал,
Дал снять, и нравственный писатель
Всю ночь, увы! понтировал.
Тебе знаком ли сей проказник?..

Великопольский тоже ответил стихами и отправил его Булгарину – для тиснения в «Северной Пчеле». Однако тот, который именно этого и хотел – скандала между поэтами, передал стихи Пушкину с запросом, согласен ли он на их публикацию.

Ознакомившись с этим опусом незадачливого корреспондента, Александр написал ему насмешливое письмо: «Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего согласия. К сожалению, я не могу с этим согласиться: «Глава Онегина вторая съезжала скромно на тузе…» – и ваше примечание – «конечно, личность и неприличность». И вся станса недостойна вашего пера. Мне кажется, что вы немножко мною недовольны. Правда ли? По крайней мере, отзывается чем—то горьким ваше последнее стихотворение… Неужели вы хотите со мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в восьмую главу Онегина?..

Вы знаете, что я не проигрывал второй главы, а ее экземплярами заплатил свой долг так точно, как вы заплатили мне свой – родительскими алмазами и 35—ю томами энциклопедии. Что, если напечатать мне сие благонамеренное возражение? Но я надеюсь, что я не потерял вашего дружества и что мы при первом свидании мирно примемся за карты и за стихи…»

Великопольский не успокоился и опять написал Булгарину:

«А разве его ко мне послание не личность? В чем оного цель и содержание? Не в том ли, что сатирик на игроков – сам игрок? Не в обнаружении ли частного случая, долженствовавшего остаться между нами? Почему же цензура полагает себя вправе пропускать личности на меня, не сказав ни слова, и не пропускает личности на Пушкина – без его согласия?.. Пушкин, называя свое послание одною шуткою, моими стихами огорчается более, нежели сколько я мог предполагать. Он дает мне чувствовать, что следствием напечатания оных будет непримиримая вражда. Надеюсь, что он ко мне имеет довольно почтения, чтобы не предполагать во мне боязни»…

Тем все и кончилось, без дуэли.

Несостоявшаяся дуэль с Лагренэ (1828г.)

Однажды летом у Арсения Закревского, генерал—губернатора, министра внутренних дел, был раут, когда Пушкин зашел в зал и устремился к его супруге Аграфене, с которой у него была бурная связь. И ему показалось, что он слышит, как секретарь французского посольства в Петербурге – Мари Теодор де Лагренэ, глядя на него, ей шепнул:

– Мадам! Прогоните его!

Александр вспыхнул, развернулся на каблуках и умчался в ночь. Долго он мерил из конца в конец свою комнатку, а утром чуть свет, на дрожках, отправил человека с запиской к хорошему знакомому, Путяте Н. В. – штаб-ротмистру.