Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

С Николаем Васильевичем его познакомил Евгений Баратынский еще в сентябре 1826 года. Сейчас он писал: «Милостивому государю господину Путяте. Ответьте, пожалуйста. Вчера, когда я подошел к одной даме, разговаривавшей с г—ном де Лагренэ, последний сказал ей достаточно громко, чтобы я услышал: «Прогоните его!».

Поставленный в необходимость потребовать у него объяснений по поводу этих слов, прошу Вас, милостивый государь, не отказать посетить г—на де Лагренэ для соответствующих с ним переговоров. Пушкин».

Когда Николай Васильевич срочно приехал к нему, поэт, кипя от негодования, повторил ему случай с Лагренэ:

– Николай Васильевич, я точно слышал эти обидные для меня слова. Вы меня извините, что записка написана так сухо и таким языком – я хочу, чтобы вы показали её Лагренэ. Езжайте к нему и покажите её. Потребуйте от него, чтобы он назначил время. Я хочу удовлетворения!

– А может…

Но Пушкин не захотел слушать его:

– Просто потребуйте от него удовлетворения!

Путята отправился к Лагренэ и показал записку. Но тот, с невинным видом удивления, произнес:

– Я никогда не произносил приписываемых мне слов… Вероятно, Пушкину дурно послышалось… Я не позволил бы себе ничего подобного… особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважаю, как знаменитого поэта России…

– Раз так, то готовы ли вы повторить то же самому Пушкину? – спросил обрадованный Николай Васильевич.

– Конечно же, я повторю. Мне это ничего не стоит. Поехали! – ответил Лагренэ с готовностью.

Объяснение произошло без всякой горячности, самым учтивым тоном. Потом противники пожали руки друг другу. Лагренэ перед тем, как уходить, немного замявшись, предложил:

– Давайте завтра позавтракаем вместе… И пригласим нашу даму…

Утром Путята зашел за Пушкиным, и они, на его дрожках, отправились на завтрак. Когда приехали, Закревская Аграфена Федоровна – виновница всех безумств Пушкина в этот период, уже находилась у Лагренэ.

Она взъерошила его кудрявые волосы, как ни в чем не бывало, улыбаясь:

– Слава богу, ты избежал еще одной дуэли, безумец!

Александр развеселился, много шутил, сыпал экспромтами, но понимал – мнительность, которая казалась другим наверняка надуманной, не даст ему жить спокойно…

Вскоре Закревская уехала обратно в Финляндию, где проживала постоянно, оставив его… Пушкин не знал: к счастью или нет?

Несостоявшаяся дуэль с Хвостовым (1829г.)

Александр Пушкин с самого лицея оттачивал свое перо на графе Дмитрии Ивановиче Хвостове. Среди окружения юного поэта было принято насмехаться над неутомимым графоманом. «Арзамасцы» – противники «Беседы» – осыпали сочинения Хвостова, архаичные по стилю и языку, градом эпиграмм. Его имя было мишенью для Жуковского, Батюшкова, Вяземского. Пушкин и сам не отставал от них:

Добрый наш поэт
Унизывал на случай оду,
Как божий мученик кряхтел,
Чертил, вычеркивал, потел,
Чтоб стать посмешищем народу.

Не было ни одного жанра, в котором Хвостов не писал и представил своим современникам пример благородного, неутомимого занятия отечественной словесностью, вопреки всем препятствиям и неуспехам. Потому что, как писал о нем Карамзин: «… любовь достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет».

В августе 1831 года Пушкин писал своему издателю Плетневу: «C душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв, Хвостов торчит каким—то кукишем похабным. Перечитывал я на днях письма Дельвига: в одном из них пишет он мне о смерти Дмитрия Веневитинова. „Я в тот же день встретил Хвостова, говорит он, и чуть не разругал его: зачем он жив?“. – Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил. Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет». – Но Хвостов умер 1835 году.

Вряд ли при этом Пушкин вспоминал, как однажды в Пскове, куда он часто любил ездить, на одной из станций, увидел графа, читающего книгу, когда над ним по стенам ползало множество тараканов. Вдобавок, заметив, как в дверь пытается влезть еще и свинья, он не выдержал и громко выдал экспромт:

В гостиной свиньи, тараканы
И камер-юнкер граф Хвостов.

И, хотя все было действительно так, это не понравилось Хвостову, и он вызвал его на дуэль. Но молодой тогда Пушкин сумел отшутиться, что очень любил и сам безобидный граф. Они помирились.

Впоследствии, после прочтения стихотворения «Клеветникам России», Хвостов подарил ему свои стихи, «в знак отличного уважения», а в августе 1832 года Дмитрий Иванович прислал Натали свои стихи, положенные на музыку «Соловей в Таврическом саду».

Граф Хвостов прожил счастливую жизнь, занимаясь именно тем, чем хотел. Но его сочинения, которые составили семь томов и выдержали три издания, в продаже почти не расходились. Он сам скупал их и либо рассылал всем, кому мог, либо уничтожал, о чем все знали. Добродушный по натуре, Хвостов стоически переносил глумление над собой всю жизнь.

Несостоявшаяся дуэль с Репниным (1829г.)

Дуэли с генералом от кавалерии и членом Государственного совета, князем Николаем Репниным предшествовала долгая история взаимоотношений Александра Пушкина и графа Сергея Сергеевича Уварова, который был одним из основателей «Арзамаса». Это у него на квартире собирались члены кружка до его развала. Уваров даже перевел его «Клеветникам России» на французский, и перевод ему понравился…

Но постепенно между ними стало расти напряжение. У Пушкина есть запись в дневнике: «Уваров большой подлец. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом… это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен… Об нем сказали, что он начал тем, что был б…ю, потом нянькой и попал в президенты Академии наук, как княжна Дашкова в президенты Российской Академии».

Спустя несколько дней после избрания Дондукова—Корсакова вице—президентом Академии наук, которого туда протежировал Уваров, появилась его злая эпиграмма:

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Оттого, что ж.. а есть.

Вслед за этим в списках разошлась его сатира против Уварова, которая называлась «На выздоровление Лукулла»:

…Теперь уж у вельмож
Не стану нянчить ребятишек;
Я сам вельможа буду тож;
В подвалах благо есть излишек.
Теперь мне честность – трын-трава!
Жену обсчитывать не буду
И воровать уже забуду
Казенные дрова!

Под Лукуллом поэт имел в виду графа Д.Н.Шереметева, заболевшего опасной болезнью. Его наследником должен был стать родственник по жене, граф Уваров, который, ожидая его скорой смерти, поторопился опечатать все его имущество. Но больной взял и выздоровел…

Это стихотворения появилось в публике тоже в списках и отношения Пушкина и Уварова были окончательно расстроены. Но поэт, при подготовке сборника к изданию, раскаявшись в резкости своих суждений об Уварове, просил издателей не печатать «…пьесу, написанную в минуту дурного расположения духа».

Но улетевшая в народ эпиграмма обсуждалась в великосветских гостиных. И, когда до Пушкина дошел слух, что в разговоре с неким Боголюбовым князь Репнин отозвался о нем неодобрительно, он пятого февраля потребовал объяснения.

В письме ещё не было прямого вызова, но были намеки на возможность дуэли в случае неудовлетворительных объяснений: «Некто господин Боголюбов публично повторял оскорбительные для меня отзывы, якобы исходящие от Вас. Прошу Ваше сиятельство не отказать сообщить мне, как я должен поступить. Лучше, нежели кто—либо, я знаю расстояние, отделяющее меня от Вас; но Вы не только знатный вельможа, но и представитель нашего древнего и подлинного дворянства, к которому и я принадлежу. Вы поймете, надеюсь, без труда, настоятельную необходимость, заставившую меня поступить таким образом…»

На это письмо князь Репнин ответил 10 февраля: «Сколь ни лестны для меня некоторые изречения письма Вашего, но с откровенностью скажу Вам, что оно меня огорчило, ибо доказывает, что Вы, милостивый государь, не презрели рассказов, столь противных правилам моим. Г—на Боголюбова я единственно вижу у С. С. Уварова и с ним никаких сношений не имею, и никогда ничего на Ваш счет в присутствии его не говорил, а тем паче, прочтя послание Лукуллу. Вам же искренно скажу, что гениальный талант Ваш принесет пользу отечеству и Вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением честных людей. Простите мне сию правду русскую: она послужит вернейшим доказательством тех чувств отличного почтения, с коими имею честь быть».

Пушкин удовлетворился объяснением и ответил: «Приношу Вашему сиятельству искреннюю, глубочайшую мою благодарность за письмо, коего изволили меня удостоить. Не могу не сознаться, что мнение Вашего сиятельства касательно сочинений, оскорбительных для чести частного лица, совершенно справедливо. Трудно их извинить, даже когда они написаны в минуту огорчения и слепой досады. Как забава суетного или развращенного ума, они были бы непростительны». Дуэль не состоялась.