Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

Тогда секунданты решительно настояли на том, чтобы дуэль, если не хотят так кончить, была отложена непременно, уверяя, что больше нет зарядов. И так как противники категорически не хотели идти на примирение, поединок отложили до прекращения метели.

– Итак, до другого разу, – произнесли оба в один голос.

– До свидания, Александр Сергеевич!

– До свидания, полковник!..

Липранди после прямиком отправился к Старову и потребовал объяснить – как он допустил такое – драться с Пушкиным.

Старов с удивлением в голосе ответил:

– Я и сам не знаю, как все это сошлось. Я не имел об этом никакого намерения, когда подходил к Пушкину… – усмехнулся. – Да он, братец, такой задорный! – Липранди услышал в голосе старого служаки уважение.

В это же самое время Пушкин заехал к Алексею Павловичу Полторацкому и, не застав его дома, оставил ему записку:

Я жив,
Старов
Здоров,
Дуэль не кончен.

…Полторацкий и Алексеев, которым пришла мысль помирить противников, решили не уговаривать ни того, ни другого явиться для примирения первым – уступчивость этого рода, по свойственному соперникам самолюбию, могла бы помешать делу. Но, чтобы исключить всякие неожиданности в таком деле, они выбрали для переговоров общественный дом ресторатора Николетти, куда они нередко собирались обедать и где Пушкин любил играть на бильярде.

И вот – без всяких уговоров с их стороны недавние враги сами примирились на удивление быстро.

– Я вас всегда уважал, полковник, и потому принял предложение, – сказал Пушкин.

– И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – ответил Старов, – этим вы еще больше увеличили мое уважение к вам, и я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете. – Эти слова искреннего привета тронули Пушкина, и он ринулся обнимать Старова.

Так закончилось это дело между истинно благородными и умеющими уважать друг друга людьми.

Но публика, всегда готовая к превратным толкам, распустила иные слухи: одни утверждали, что Старов просил извинения; другие – что это сделал Пушкин. Были и такие храбрецы на словах, втихомолку твердившие, что так дуэли не должны кончаться…

Дня через два после примирения Пушкин как-то зашел к Николетти и, по обыкновению, с кем-то принялся играть на бильярде. В той комнате находилось несколько человек молдавской молодежи, которые, собравшись в кружок, о чем—то толковали вполголоса, косясь на него и так, чтобы их слова не могли не доходить до Пушкина. Речь шла о его дуэли со Старовым. Они превозносили Пушкина и порицали Старова. Пушкин вспыхнул, бросил кий и быстро подошел к молодежи.

– Господа, – сказал он, – как мы кончили со Старовым – это наше дело, но я вам объявляю, что, если вы позволите себе осуждать Старова, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне, как следует!

Знаменательность слов Пушкина и твердость, с которой были произнесены эти слова, смутили молодежь, и они извинились.

Несостоявшаяся дуэль с Балшем (1822г.)

Александр Пушкин своими поступками умел бесить молдаван, один из которых был Тодор Балш, с которым он водил знакомство в Кишиневе. Он был из князей, член Государственного совета, по-молдавски – «ворник».

Его красивой жене было лет под тридцать и звали её Мария. Она хорошо владела французским языком, что давало ей возможность вести себя с другими с некоторой претенциозностью. Она была живой и острой на язык, и, как все женщины, словоохотлива. На этой почве они и сблизились с Пушкиным, который и сам не прочь был поболтать.

Некоторое время он увлекался только ею одной. В своих беседах они доходили до свободных и откровенных речей, и это ей нравилось.

Вначале она очень интересовала поэта и некоторое время было все хорошо. Но вот в обществе появилась другая женщина, «Альбрехтша», как прозвали её в Кишиневе И, хоть она была старше Марии года на два—три, была еще красивее той. Мало того, обладала европейскими манерами, была начитанна, многоопытна…

Манерами она победила Балш – Мария очутилась на втором плане. С Пушкиным Альбрехтша сразу же нашла общий язык – умела поддержать салонный разговор. Но в Кишиневе о ней распевали за глаза такие нравящиеся Пушкину куплеты:

Альбрехтша! Ты всем давала…
Женской скромности пример.
У тебя для генерала
Не был и презрен офицер!

В феврале 1822 года, находясь в доме вице-губернатора, Крупянского, Мария приревновала поэта к Альбрехтше, и, когда она недовольно намекнула на его новое увлечение, с колкостями, Александр Сергеевич подлил масла в огонь:

– Она – женщина историческая и в пылкой страсти… ммм…

Ставшая неприятной от злости, Балш оттолкнула поэта от себя. И сам он стал с ней холоден. Чтобы уязвить обозленную женщину еще больше, Пушкин стал любезничать даже с её двенадцатилетней дочерью Аникой, которая от матери не отставала – была такой же острой на язычок.

Оскорбленное самолюбие матери, – Мария приняла показное ухаживание Пушкина за желание уколоть её взрослой почти дочерью, – привело к тому, что стала совсем неуправляемой в словах: придиралась к нему, что бы он ни сказал.

В кишинёвском обществе как раз в это время все только и говорили о какой—то ссоре двух молдаван, которые, «ну, никак не хотят драться». То есть, не стрелялись на дуэли.

Липранди, который присутствовал здесь же, проронил:

– Это же молдаване! Чего ты хочешь от них! У них в обычае нанять несколько человек да их руками отдубасить противника.

Пушкин расхохотался громко, говоря:

– Меня очень забавляет такой легкий способ отмщения. – Посмотрел на Марию с усмешкой и произнес, – экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!

Молдаванка вспыхнула и почти крикнула:

– Да вы деритесь лучше за себя!

– Да с кем же?

– Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили.

Пушкин, красный, как мак, бросил сквозь зубы:

– Если бы на вашем месте был муж, то я сумел бы поговорить с ним. Потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает! – И прямо от нее отправился к карточному столу, за которым сидел ее муж, Тодор Балш. – Пойдемте, – обратился к нему, еле сдерживаясь, – я вам должен кое—что сказать… – И объяснил, что у него произошло с его женой, закончив такими словами: – А так как я с женщинами не дерусь, то удовлетворения требую от вас.

Тодор Балш вскипел и пошел расспросить жену, но та его уверила, что, наоборот, это Пушкин наговорил ей дерзостей.

Молдаванин вернулся к поэту и, сверкая черными глазами, потребовал:

– Как же вы требуете у меня удовлетворения, когда сами позволяете себе оскорблять мою жену?

Слова эти были произнесены толстым молдаванином с таким высокомерием, что Пушкин этого не стерпел – тут же схватив подсвечник и замахнулся им на Балша. Но его приятель Алексеев, с которым он квартировал, успел перехватить его руку.

Балш в это время, совсем рассвирепев, стал кричать, что он трус, ссылочный мерзавец…

Поэт не оставался в долгу и тоже кричал оскорбления и пытался достать его, изворачиваясь из рук Алексеева…

Мать Марии Балш, которая присутствовала здесь же, упала в обморок. С беременной вице-губернаторшей, в доме которой все это происходило, тоже приключилась истерика. Испуганные гости разбрелись по углам и отовсюду глядели на происходящее молча. Люди вице—губернатора кинулись помогать лекарю, который тотчас явился со спиртами и каплями для матери Марии и губернаторши. Все стали ждать еще большей, ужаснейшей, развязки.