Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало

. На набережной уже стояли тысячи людей – они приветствовали монарха

. В 11 часов император вышел к собравшимся во дворце высшим военным и гражданским чинам, чтобы сообщить им о начале войны

. «Хороший день, в особенности в смысле подъема духа… Подписал манифест об объявлении войны, – отмечал он в своем дневнике. – Из Малахитовой прошли в Николаевскую залу, посреди кот[рой] был прочитан маниф[ест] и затем отслужен молебен. Вся зала пела «Спаси, Господи» и «Многая лета». Сказал несколько слов. По возвращении дамы бросились целовать руки и немного потрепали Аликс и меня. Затем мы вышли на балкон на Александровскую площадь и кланялись огромной массе народа»

.

«Из Николаевского зала Государь вышел на балкон, выходящий на Александровскую площадь, – записал в своем дневнике великий князь Андрей Владимирович. – Вся она была заполнена народом, от дворца до зданий штабов. При появлении Государя все встали на колени»

. Более четверти миллиона человек собрались на площади перед Зимним дворцом, чтобы приветствовать Николая и Александру. По примеру Александра I император заявил, что война не будет окончена, пока хотя бы один неприятельский солдат останется на русской земле. Огромная толпа пела гимн

. Тысячи голосов кричали «Долой Германию!», «Да здравствует Россия!» и «Да здравствует царь!». «Когда я смотрел на людей около себя, которые кричали, – вспоминал стоявший на Дворцовой площади серб Миленко Вукичевич, – то не мог заметить ни на чьем лице фальши или притворства. Все искренно и одушевленно кричали… Тогда все желали победы над неприятелем. И можно сказать, что этим духом дышала вся Россия»

.

«Императорский выход после объявления войны и манифестации на площади Зимнего дворца, – вспоминал А. С. Лукомский, – отразили в себе воодушевление русского народа. Никто не может сказать, что народ сгоняли к Зимнему дворцу или что манифестацией руководила «полиция»; нет, чувствовалось, что все население сливается в одно целое и в общем порыве хочет броситься на врага, чтобы отстоять свою независимость»

. По окончании выхода императорская чета проследовала из дворца на набережную, откуда переехала на «Александрию», взявшую курс на Петергоф. Корабль провожали приветствия десятков тысяч людей

.

Воодушевлением первых дней войны прониклись и рабочие Северной столицы. Стачки, на которые особое внимание обращали не только германские дипломаты, прекратились

. «Война принесла в русскую нацию такую солидарность, которой здесь никогда не было раньше, – писал корреспондент «Таймс». – Никогда еще Россия не была столь едина. Забастовки в Петрограде исчезли за ночь, и казаки, которых ввели в город для того, чтобы сохранять порядок на Невском проспекте и в других публичных местах, внезапно стали объектом приветствий. Один из них, говорят, сказал своему товарищу: «Это правда, что все эти люди приветствуют нас, или мне это снится?»

. Через два с половиной года на Невском проспекте толпа будет приветствовать казаков, которые обстреляют наряды полиции и жандармов, и ликовать, громя символы монархии, но пока патриотические демонстрации в Северной столице России сменяли друг друга, ликующие толпы собирались у сербского и французского посольств, приветствуя союзников

.

Исключение поначалу представляла ситуация с посольством Великобритании. 1 августа 1914 г. «Таймс» выступила с рядом резких антивоенных публикаций: «Целью и результатом нашего вступления в эту войну будет обеспечение победы России и ее славянских союзников. Будет ли доминирующая славянская федерация, с единодержавно управляющимся населением, скажем, около 200 млн человек, с весьма рудиментарной цивилизацией, но сильно вооруженных для военной агрессии, менее угрожающим фактором в Европе, чем доминирующая Германия с ее 65 млн высоко цивилизованного населения, большей частью занятого торговлей и коммерцией? Последней войной, которую мы вели на континенте, была война, направленная на предупреждение роста России. Сейчас от нас просят воевать за его обеспечение. Сейчас единодушно признается, что наша последняя континентальная война – Крымская война – была чудовищной ошибкой и просчетом. Будет ли это вмешательство хоть сколько-нибудь мудрее или лучше по результатам?»

.

По английским университетским центрам прошли мирные демонстрации, в которых участвовали студенты и преподаватели, английские ученые приняли обращение: «Мы рассматриваем Германию как страну, идущую впереди по пути Искусства и Науки, и все мы учились и учимся у германских ученых. Война против Германии в интересах Сербии и России будет прегрешением против цивилизации. Если по причине обязательств чести мы будем, к несчастью, вовлечены в войну, патриотизм может замкнуть наши рты, но даже скрепив зубы, мы будем считать себя вправе протестовать против втягивания в борьбу с нацией, столь близкой к нашей собственной и с которой у нас так много общего»

. Против поддержки России в любой форме выступили и лейбористы, в Палате общин и на митинге на Трафальгарской площади. Резолюции митингов ученых и социалистов были также опубликованы в «Таймс»

. Неудивительно, что до объявления войны Великобританией ее посольству в России даже угрожала опасность разделить судьбу германского, но утром 5 августа Дж. Бьюкенен получил короткую телеграмму из Лондона: «Война – Германия – Действуйте». Ситуация резко разрядилась буквально за несколько часов

. 23 августа (5 сентября) представители России, Великобритании и Франции подписали в Лондоне соглашение о незаключении сепаратного мира в войне

. Антанта как союз завершила свое формирование.

Волнения происходили и в других крупных столицах Европы. «Утром 3 августа 1914 г. статс-секретарь фон Ягов, – вспоминал посол Франции в Германии Жюль Камбон, – пришел во французское посольство в Берлине сообщить мне, что Германия порвала с нами дипломатические сношения и что после полудня мне будут вручены мои паспорта. Мы были в моем кабинете. Окна его, выходившие на Парижскую площадь, были открыты. Толпы молодых людей непрерывно проходили по площади, распевая патриотические песни; то и дело раздавались враждебные возгласы в адрес Франции. Я указал статс-секретарю на эту возбужденную толпу и спросил его, когда положат конец этому шуму и будет ли полиция охранять посольство. Ягов заверил меня, что будет. Но не прошло и нескольких часов, как толпа, двинувшаяся к английскому посольству, камнями разбила там окна. Император послал одного из своих офицеров к моему коллеге сэру Эдварду Гошену, чтобы выразить ему сожаление, и я никогда не сомневался, что фон Ягов был глубоко потрясен этим инцидентом. Правительство, которому повиновались как нигде и никогда, оказалось не в состоянии сдержать народные страсти. Народ словно опьянел»

.

В Берлине было разгромлено не только британское, но и русское посольство, в Лондоне и Париже – германские. В какой-то степени это было естественно для столичного города с большой концентрацией образованных сословий, с огромным давлением прессы на общественное мнение. «С 1870 года, – вспоминал Д. Ллойд-Джордж, – не было ни одного года, когда французская армия менее боялась бы своего великого соперника»

. Раймонд Пуанкаре вспоминал об этих днях: «К счастью, в эту среду, 5 августа, вся страна следовала только одному лозунгу – доверие! Словно по мановению волшебного жезла во всей стране был осуществлен священный союз (union sacree), который я призвал из глубины своего сердца и окрестил в своем послании к парламенту. Германское объявление войны вызвало в нации великолепный порыв патриотизма. Никогда во всей своей истории Франция не была столь прекрасной, как в эти часы, свидетелями которых нам дано было быть»

.

Из окон солдатского вагона случайно попавшему туда молодому человеку эти дни казались не столь красивыми, как из президентского дворца: «Поезд шел медленно, останавливался на разъездах, дожидаясь встречных эшелонов. На станциях женщины провожали мобилизованных; многие плакали. Нам совали в вагон литровые бутылки с красным вином. Зуавы пили из горлышка, давали и мне. Все кружилось, вертелось. Солдаты храбрились. На многих вагонах было написано мелом: «Увеселительная прогулка в Берлин»

. Нечто подобное происходило и в Англии. Д. Ллойд-Джордж отмечал, как общественное мнение его страны отреагировало на первые дни войны: «Угроза вторжения немцев в Бельгию зажгла огнем войны весь народ от моря до моря»

.

Британский премьер-министр Г Асквит, глядя на ликующих жителей имперской столицы, отметил, что война или все, что ведет к войне, всегда было популярно среди лондонской толпы. При этом он процитировал фразу премьер-министра Р. Уолпула: «Now they were ringing their bells; in a few weeks they’ll be wringing their hands (Сегодня они бьют от радости в колокола, а через несколько недель будут заламывать руки от отчаяния)»

. Эти слова удивительно точно подходят к колебаниям, которые суждено было испытать и русским столицам. Подобные метания особенно характерны для безответственной общественности.

Патриотический подъем наблюдался и в провинции. «Россию охватил вихрь, – вспоминала дочь генерала М. В. Алексеева. – Молодое поколение ликовало: «Война, война!», как будто случилось что-то очень радостное. Патриотический подъем был колоссальный»

. Молодежь, и не думавшая ранее о военной карьере, вступала в армию. А. М. Василевский так описал изменения, произошедшие в среде его сверстников: «Но теперь, после объявления войны, меня обуревали патриотические чувства. Лозунги о защите отечества захватили меня. Поэтому я неожиданно для себя и для родных стал военным»

.

Эти настроения сыграли самую неожиданную роль в принятии решения по важнейшему вопросу. 29 июля (11 августа) 1914 г. Главное артиллерийское управление вышло в правительство с проектом об объявлении казенных заводов, работающих для обороны, на особом положении. Фактически это была программа мобилизации государственной промышленности: заводов, арсеналов, мастерских, причем не только Военного и Морского министерств, но и других ведомств, которые нужны армии и флоту. Предлагались меры по значительному ужесточению производственной дисциплины, запрещался переход на другое предприятие, вводилось тюремное заключение (от четырех месяцев до одного года четырех месяцев) за небрежность, неявку на работу или «дерзость». Проект был подписан начальником ГАУ генералом Д. Д. Кузьминым-Караваевым и В. А. Сухомлиновым. 3 (16) августа Совет министров утвердил документ, но одновременно признал его применение на практике несвоевременным. Правительство считало, что в атмосфере общего подъема патриотических чувств, в том числе и в рабочей среде, в этих мероприятиях не будет особой нужды

.

Рабочие Петербургского промышленного района в основном призывались в ряды 22-го армейского корпуса, дислоцированного в Финляндии. «К этому запасу, – вспоминал один из офицеров финляндских стрелков, – командиры полков сначала отнеслись недоверчиво, сомневаясь в его политической надежности, но на театре войны они оказались прекрасным элементом, и недоверие к ним быстро исчезло»

. Однако патриотические чувства испытывали не все. Часть революционеров, для которых подобные убеждения были равносильны орвелловскому «мыслепреступлению», старались любым путем избежать фронта. Наиболее оригинальным был большевик Ф. Ф. Ильин (партийный псевдоним Раскольников), который уклонился от призыва, поступив на курсы гардемаринов и благополучно сохранил себя там от германских снарядов и торпед вплоть до Февральской революции

.

Всеобщее воодушевление и успешная мобилизация – вот что нашел в Киеве в первые дни войны приехавший сюда из своего чигиринского имения П. Раевский. По предложению генерал-губернатора он, не будучи военнообязанным, возглавил отряд Красного Креста

. Спешивший в Москву из Севастополя великий князь Александр Михайлович задавал себе вопрос, глядя на это воодушевление: «И сколько еще продлится этот странный энтузиазм русских интеллигентов, которые вдруг сменили свою привычную философию пацифизма на идиотическую враждебность ко всему немецкому, включая оперы Вагнера и шницель по-венски?»

. Крупный город в России был одновременно центром концентрации патриотических и антигосударственных элементов. В то время как первые шли на фронт, вторые заваливали мобилизационные отделы и даже военного министра просьбами и ходатайствами об освобождении от службы или хотя бы об отсрочке.

«В первые же дни мобилизации у всех воинских начальников, на станциях железных дорог, по домам и лачугам стоял сплошной стон, и море слез провожало «героев»-солдат на войну, – вспоминал современник. – Врачи, все власти, имевшие всяческое знакомство, связи, протекция, взятки, все было использовано многими, чтобы только стать «белобилетниками» или пристроиться где-нибудь в более безопасных местах – в штабах, обозах»

. В августе 1914 г. для них образовалось убежище – Земский, а затем и Городской союзы

. «Патриотические манифестации и взрывы энтузиазма, – отмечал Ю. Н. Данилов, – являлись, по-видимому, лишь дешевым фасадом, за которым скрывалась невзрачная действительность»

. В отличие от образованных сословий, от горожан русское крестьянство шло на войну безропотно, по привычке. При этом оно не проявляло патриотического восторга от известия о войне.

Несколько смягчали эту реакцию государственные субсидии, которые выплачивались семьям призываемых. По закону от 25 июня 1912 г. в случае призыва рядовых и унтер-офицеров запаса и государственного ополчения пособиями обеспечивались их жены и дети (в любом случае), а также родители, братья и сестры, даже дед и бабушка, правда, в случае если призываемый был кормильцем. Все зависело от уровня цен на продукты. Ежемесячное пособие составлялось из расчета стоимости продовольственного пайка, в который входили следующие продукты: 27,2 кг муки, 4 кг круп, 4 кг соли, 400 гр. постного масла

. Таким образом, денежный размер пособий не был унифицирован, иногда сумма субсидий в одном уезде существенно отличалась от таковой в соседнем. Бывали случаи, когда они достигали от 30 до 45 рублей в месяц, что существенно превышало среднестатистический заработок крестьянина, и тогда женщины были даже довольны, что их мужей призвали в армию. За 1914–1915 гг. было выплачено около 442 300 тыс. рублей, а за 1915–1916 гг. – 760 млн, причем на долю сельского населения пришлось 77 % выплат. По подсчетам Н. А. Данилова, за счет этих выплат совокупный доход русского крестьянства превысил за первый год войны предвоенные показатели на 340 млн рублей, а за второй – на 585 млн.

«Каждый день молодецкие части, как на параде, шли на войну. Их провожало общее ликование и гордость», – вспоминал русский дипломат