Чужая душа. Славянская сага. Часть 1. Аркона

Двенадцать человек присутствовало на этом аукционе. Предметом продажи были некие дощечки, Брюс, на которые были нанесены знаки! А люди, которые покупали дощечки, звались по-разному. Но был среди них даже рыцарь Пифии[28 - Орденский союз Слуг Пифии обязан своим возникновением (1864) человеколюбивым чувствам одного почтенного чиновника при военном министерстве Соединенных Штатов по имени Ратборн. Сущность основного учения ордена составляет воспетая Шиллером дружба Дамона и Финтия. Но и до того главной его задачей было смягчение тяжелой участи множества семейств, совершенно разоренных американской междуусобной войной; теперь же оно ставит своей целью поддержку своих больных и нуждающихся членов и помощь советом и делом оставшимся после них семействам. Орден имеет три степени: пажа, оруженосца и рыцаря, и высшую степень «Uniform Rank». Члены третьей и четвертой степеней предаются военным забавам, которые они торжественно называют упражнениями. Наивное пристрастие американца к пестрым фантастическим костюмам дошло до того, что членам высшей степени предписывается носить темный панцирь, шлем с красным султаном, перевязь и шпагу. Разделенный на полки, бригады и дивизии Uniform Rank устраивает иногда публичные парады, которые льстят тщеславию этих странных святых и вместе с тем являются любопытным зрелищем для толпы, жаждущей развлечений. Члены низших степеней носят регалии из голубой, желтой или красной материи, главные начальники лож, вице – канцлер и канцлер – одеяние из красного шелка или красного бархата и вышитый золотом берет из той же материи; их помощник – патриарх – шелковое одеяние и шапочку, вышитую серебром. Каждая степень имеет свои собственные отличительные приметы, состоящие из лозунга и различных знаков и жестов, которые изучаются и объясняются во время церемоний вступления в орден. При вступлении в члены первой степени главную роль играют гроб и человеческий скелет, которые служат для испытания неустрашимости кандидата, вторая степень является мистификацией, во время которой кандидат бывает вынужден защищаться от обвинений в измене. В третьей степени кандидата, наряженного по уставу в шлем и имеющего при себе меч и щит, приводят к патриарху, который открывает ему, что он не имеет права носить рыцарские доспехи, а потому должен подчиниться божественному приговору. Понятно, что это не более как невинная шутка. Введение в четвертую степень требует настоящей сценической обстановки. Председательствующий в горностаевой мантии, ад, смерть, дьявол и другие ужасные силы – все соединяется здесь, чтобы испытать мужество и неустрашимость кандидата.], и был тот, что представлял Оранжевый Орден[29 - Оранжевый орден (англ. Loyal Orange Institution, сокращенно англ. Orange Order) – протестантское братство, базирующееся, в основном, в Северной Ирландии и Шотландии. Имеет разветвлённую сеть лож в Британском Содружестве наций, а также в США, Канаде, Австралии и Новой Зеландии. Великий магистр ордена – Эдуард Стивенсон. Организация основана в 1796 году в Ирландии, её название восходит в протестантскому королю Великобритании Вильгельму III Оранскому, который родился в Нидерландах, и принадлежал к дому Оранж-Нассау. 12 июля 1690 года протестантские войска Вильгельма III разбили армию последнего католического короля Англии Якова II в битве при реке Бойн.]. На этих двух косились, судя по записям, и удивлялись их присутствию… а вот остальные десять именовались Досточтимыми мастерами, Великими стражами… ты понимаешь, не правда ли, Брюс, о ком идет речь? Передо мной был отчет о проведении аукциона между высочайшими членами масонских лож… И продавалась, Брюс, продавалась книга, которая была родовой книгой славянства…

Тот, кто вел аукцион, Брюс, звался этими людьми Привратником. Он объявил о начале аукциона.

– Господа, – произнес он, – я имею честь представить вам Книгу, о которой вы все извещены давно, и видели фотографии со списком страниц, и имеете представление о том, что может быть содержанием Книги. Тот, кто сумеет расшифровать эти страницы, быть может, станет Господином, Диктатором Вселенной. Славянские Веды перед вами, господа, и не случайно среди нас, присутствующих, нет никого из славянских родов. Славянские роды возвысились ныне, после великой войны, и мы не хотим, чтоб это было окончательным… Равновесие, господа. Равновесие в мире, это то, к чему мы стремимся… Быть может, было бы необходимо уничтожить Книгу до того, как о ней узнал мир. Но Великий Мастер, которого вы знаете, уходя с лица Земли, сказал абсолютно верно: то, что создано Богом, не должно быть уничтожено человеком. И мы, знающие, согрешили бы, отняв то, что порождено не нами, для невидимых нам Божьих целей. Так любая мать согрешит, когда пойдет избавляться от ребенка: она не ведает, Кем был бы этот ребенок для мира. Быть может, Спасителем? Или великим Мессией? Рожденное в ее утробе существо – посланник от Господа, Его слуга… Оно не может быть заложником эгоизма или страха матери. И если становится, то проклятию осуждена мать. Великий мастер не захотел быть проклятым…

Брюс, он распинался еще долго, утверждая, что спасенная, Книга эта может в свою очередь, сама спасти мир. Он говорил о том, что камень, отброшенный строителями, может лечь в основание Храма…

Торг был длинным. Сумма, отданная за Книгу, осталась мне неведомой: думаю, что чудовищной была сумма. Они оперировали неведомыми мне единицами, что стояло за цифрами «один», «два» или «три»? Остановились на тринадцати. Причем тот, кто выиграл покупку, был немцем. Он был из материнской немецкой ложи, «Трех глобусов», и он сказал, что торг, по справедливости, надо остановить на нем, и на предложенной им сумме, если речь идет о равновесии в мире. Он не стал утверждать, что Книга будет сохранена… Он ничего не обещал, он говорил лишь об равновесии, а равновесие иногда достигается и уничтожением оружия противника… Ему возражали, он возражал в ответ. Но отдали доски ему. При упоминании о том, кому достались артефакты «Аненербе»…

– Тринадцать, говоришь, Ромни? Насколько я знаю, тринадцать пунктов – оговоренная высшая сумма. Все, что выше тринадцати, по согласованию, не имеет цены, а значит, не может быть продано. Там иные условия, не денежные. Это договоры по земельным и архитектурным ценностям, по условиям продаж, обычно углеводородов… Согласен, тринадцать пунктов – очень много…

Митт Ромни уставился на собеседника, загадавшего загадку. Это был намек на осведомленность. Причем большую, чем его собственная, Митта Ромни, осведомленность. Чувствовалось, что он задал бы экс-руководителю УНР много вопросов, если бы был уверен в наличии ответов. Потому он промолчал. Но молчал недолго…

– Неужели, Брюс, они ее уничтожили? Поверить не могу… Вот если бы в руки к нам приплыло оружие четвертого измерения России и Китая, а ты, Брюс, тупо отправил бы его в топку, не пытаясь понять, как оно устроено…

Да, девушка, Брюс… Не теряй терпения. Прежде я расскажу о датчанине, он не лишний… На исходе третьего дня моих бдений я многое знал… Я сумел прочесть немало, Брюс, хотя мне не хватало моего французского, и если уж я не ел и не пил, то спать мне приходилось, перевозбужденный мозг отказывался мне служить… Прямо на полу, на ковре, да, Брюс, выбирать не приходилось.

Викарий появился неожиданно. Он сказал мне:

– Молодой человек, Вы превысили пределы нашего гостеприимства. Полагаю, следует Вам покинуть сей дом…

Ох, Брюс, я видел манускрипт Войновича своими глазами… Я видел Аль Азиф… и мне надо было уходить…

Я бросился к викарию, упал перед ним на колени, целовал ему руки, просил остаться. Кажется, мне все равно стало, что я мог бы умереть с голоду от «гостеприимства» сего дома!

И тут он сказал, отнимая от меня свои руки:

– Вы совсем как тот датчанин. Тот помешался, когда увидел дощечки… Давно это было, правда, но, говорят, он несся от нас по улицам, крича и размахивая руками, а порой рвал на себе волосы… Дней десять подряд приходил к воротам, стоял на коленях и просил, умолял – дайте взглянуть еще раз. Настоятель отказал. Он счел, что теология, которой обучался датчанин, и те основы церковного права, в которые мы его посвящали, неоспоримо более важны, чем какие-то разрисованные доски… Он уехал потом, хватило нашей науки, чтоб стать большим человеком. Он был епископом Роскиле. По тем временам главным человеком в Дании, советником королей, в двенадцатом веке это было… Вот и хорошо, что дощечек нет. Не станет сумасшедших. И Вам, молодой человек, стоило бы обратиться к матери-церкви, что эти мормонские сказки, к чему. Пока не поздно…

Вот так я узнал об Абсалоне[30 - А?бсалон или Аксель (дат. Absalon; ок. 1128, Фьеннеслев – 21 марта 1201, Сорё) – датский государственный, церковный и военный деятель, епископ Роскилле с 1158, архиепископ Лундский (глава датской церкви) с 1177 года. Советник датских королей Кнуда V и Вальдемара I. Сын Ассера Рига (дат. Asser Rig), в чьём замке он и его брат Эсбьёрн (дат. Esbj?rn) воспитывались вместе с юным принцем Вальдемаром, позже ставшим датским королём Вальдемаром I.]. Как он узнал обо мне?

Брюс, здесь начинается та часть, которая страшна для передачи. Я боюсь, что ты станешь думать обо мне плохо. Энн знает, она мормонка по собственному выбору. И коли верит в одну Книгу, в одно великое чудо, то почему бы ей не поверить в другое…

Я вошел в свой дом, совершенно пьяным от чувства всевластия, которое возникло в Северине, и от потери его. Это было счастье и величайшее горе одновременно, Брюс, пойми, я был истощен физически от голода и жажды, и убит своей потерей. Да, я решил, что виски не помешает во всех случаях, что-то пил из припасенной бутылки. Упал после на свою постель…

Абсалон вошел в мой сон резко и бесповоротно. Он сказал мне:

– Я – епископ Роскиле. Я Абсалон.

Не спрашивай, Брюс, на каком языке он это сделал. Скорее всего, он вообще молчал, глядя мне в глаза, но я его слышал и понимал. Потом он показал мне Её лицо. И опять передал, сказал или вбил в мой мозг знание.

– Дощечки у неё. А если не у нее, она их найдет. Они сами придут к ней, это ее наследство. Отбери их. Она – враг, русская. Но нужна, чтоб прочесть… береги ее до той поры. Найди и заставь прочесть… Ищи ее, я не дам покоя!

И не дал, Брюс. Приходит, смотрит. И я знаю, что должен ему. Он меня выбрал. Какая уж тут кушетка, Брюс, ты теперь все знаешь… Кушеточники не помогут, как и эти, другие! Нынче он зачастил. Что-то меняется в мире, и он знает. Девчонка нужна мне, Брюс. Мне нужна эта русская….

01. Как всё началось

«Польза философии не доказана, а вред от неё возможен», – любил повторять чужую мысль мой Сашка[31 - «По?льза филосо?фии не дока?зана, а вред от неё возмо?жен», – афоризм министра народного просвещения Российской империи П. А. Ширинского-Шихматова. Фраза эта была произнесена в связи с планами новоназначенного (в 1849 году) министра исключить философию из числа преподаваемых в университетах дисциплин, что и было осуществлено в 1850 году. Это действие вписывалось в общую политику последнего периода царствования Николая I (с 1848 года). Философия как дисциплина, и в первую очередь западноевропейская философия, рассматривались как источник крамолы.], в бытность моим.

Наши «философские споры» были весьма и весьма нередки. Сашка заводился с пол-оборота: я окончила философский факультет МГУ, отделение религиоведения… Что-то в этом оскорбляло моего мужчину до самых глубин души, и он считал необходимым воспитать меня иначе, не бесшабашной материалисткой, умеющей подвести базис под любое «чудо», а просто бабой. Той, что от любви готова упасть на колени и вымаливать у небес жизни: мужнину, да ребенка, да всех вокруг, кого отметила ее искренняя привязанность. Я сопротивлялась по мере сил. Сашкин подход к проблемам философии бесил меня не меньше, чем его – мой циничный материализм. Что-то в его взглядах было типично кантовским[32 - Иммануи?л Кант (нем. Immanuel Kant; 22 апреля 1724, Кёнигсберг, Пруссия —12 февраля 1804, там же) – немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии, стоящий на грани эпох Просвещения и романтизма.]. Сашка постоянно упирал на долг, а Бога рисовал неким гарантом. Гарантом справедливого воздаяния за исполнение долга. Я не очень верю в гарантов, земных и небесных. Я вообще-то стремлюсь уповать на себя саму, и уповаю, кстати. «Спасибо за помощь, но дальше я сама», – вот моя любимая фраза. Быть может, именно моя независимость, распространяемая и на Александра, делала его порой таким «бешеным» в вопросах философии и религии. Задним умом все мы крепки, и обучение на кафедре философии лучшего в стране ВУЗа не сделало меня исключением из правила, увы. Могла бы подыграть мужчине, а не порождать в ранимой душе рой комплексов. Могла бы, да не смогла, и в этом – суть…

Не могу сказать, что помню то утро воскресного дня до мельчайших подробностей. Все как-то размыто: утренние сборы помню, обычную перебранку, его упрек: «И все-то ты знаешь, душа моя, и как всегда, лучше меня», и как он дулся, бросая на меня сердитые взгляды. Предметом спора была очевидность, которая преследовала мужа последние дни. Как ни бросит взгляд на циферблат своих любимых часов «Авиатор» (мой подарок), или на будильник поутру, или табло какое-то, да попросту на мобильник, так видит «знаковую цифру», например, 2121, либо1313. Он полагал, что это предупреждение о чем-то, я же полагала, что это – ни о чем…

Закрываю глаза, и вижу всегда одно и то же: двухместный «мерс» -кабриолет, кроваво-красного цвета, вылетает вдруг, откуда ни возьмись, на встречную полосу. До него лететь-то теперь от силы полста метров. Но время вдруг замедлилось, застопорилось, притормозило. Я успеваю разглядеть многое. Вижу закушенную Сашкину губу, брови, сошедшиеся на переносице. Он орет что-то, по-видимому: «Твою ж мать!», или что похлеще. И сворачивает. Сворачивает, вопреки всему, не влево, а вправо, подставляя свой, родной телу, левый бок. Свое водительское сиденье, свою жизнь. Как-то мы спорили, что инстинкты – вещь в себе, и я утверждала, что неминуемо в случае опасности подставляется под удар переднее сиденье пассажира, самое опасное место в машине. Саша говорил, что он меня любит («я же тебя люблю, дурочка, и мои инстинкты это знают!»). В нашей машине переднее сиденье пассажира оказалось самым защищенным…

Не то чтобы уж совсем «без царапин» обошлось, вылетевшая мне в лицо со скоростью триста километров в час подушка безопасности разбила очки, и несколько порезов «украсили» лицо, впрочем, поверхностных порезов; я после отшлифовала их у косметолога, в том числе уголок губы, и чуть-чуть «поддула» ее, пустяки…

Но Сашка, мой Сашка!

Я не говорю о разрывах межпальцевых промежутков, о переломах и вывихах костей пясти, о переломе локтевого отростка, даже о переломах ребер, вызвавших пневмоторакс и гемоторакс (сколько же дней потом я слышала эти слова, и как хорошо успела понять их страшное значение, бывшее до сей поры для меня пустым). Черепно-мозговая травма, вот что было хуже. Еще слова-страшилки: гематома, субдуральное кровотечение…

Я видела это не только в кино. Да и слышала это своими ушами, в реанимобиле, куда просочилась вслед за медиками, махнувшими на меня рукой («главное, не мешайте нам, девушка, скорее, скорее»): «Разряд! Не отвечает… Давай выше! Еще разряд… Нет его, нет ритма. Федя, давай семь тысяч, не ссы, прорвемся, Федя… Разряд!!! Есть, Федя, ритм синусовый… работает!».

Это называется – клиническая смерть. Далеко уходил-убегал от меня любимый, я же, вжавшись в кресло, намертво вцеплялась пальцами в обивку, и молила, молила, но не Господа, а самого Сашку: «Вернись ко мне, пожалуйста, только вернись. Возвращайся, Саша, мне без тебя – никак»…

В какое-то мгновение, когда Саша уходил, я, верно, потеряла сознание. Было мне видение невероятной яркости. Девять воинов в пылающих одеждах, и это не только о цвете говорится… Одежда восьмерых и впрямь пурпурно-красного цвета, но она горела на них, и пахло паленым мясом, потому что сгорала их плоть, и шли они ко мне, вздымая мечи над головой. Шли, несмотря на боль. Они окружили меня, они подняли мечи и скрестили их надо мной, образуя шатёр. Лица их были мне родными: я узнавала седины и улыбку одного, явно бывшего старшим над ними, и он был в белом, но всё равно пылал… круглые упитанные щеки другого, слепые, прикрытые веками глазницы третьего…

Они скрестили мечи в знак защиты надо мною, мне стало спокойно, уютно…

– Ну, смотри, Федя, вытащили, кажется. Может, ещё поживёт. Мы с тобой, Федя, молодцы. Мы, Федя, просто красавцы с тобою…

02. Саша выжил!

Помню тот день и час, когда он вернулся. И вовсе не день, – а час ночи уже. Верочка, сестра, пустила меня к мужу после очередного обхода сердитого Николая Николаевича; до следующего теперь, если ничего не случится, часов пять. Реаниматологи тоже люди, и хоть у недоброго доктора нет права сна, но он все же спит, раздав поручения сестрам, под предлогом работы с историями болезни в своем кабинете.

Я держала мужа за руку, сидя на стуле рядом, который мне выделила жалостливая Верочка. Десятый день после нейрохирургической операции, пора бы и проснуться.

Смотрела на дорогое лицо, черты которого обострились до предела. Уже ни о чём не просила, по крайней мере, вслух. Вспоминала прошлое без края и конца, грезила почти. Вот таким я увидела Сашу в первый раз. А в другой, когда мы поцеловались, вот этаким. А когда я, обессиленная, раздавленная и уничтоженная приговором врачей о бесплодии моем, не хотела смотреть в его глаза, он силой удержал мое лицо в ладонях. «Мы справимся», – сказал он твердо. Так сказал, что я поверила. Не знаю, как, но выход мы найдем. Пока муж рядом, все обойдется….

Я не сразу поняла, что случилось, когда он сжал мои пальцы. Потом волна радости затопила меня. Все еще недоверчивой радости: а вдруг показалось? Но нет: дрогнули веки, и прозрачной синевы глаза обозрели мир. И мне показалось, что выражали они недоумение и неверие, близкое к моему. Саша зажмурился, сморгнул несколько раз, вновь приподнял веки… Наконец глаза его обратились ко мне. Он силился что-то сказать. Пересохшее горло не подчинялось. Не сразу он справился с этим. А потом всё же выдавил:

– А ты и впрямь красивая… Он меня не обманул…

Слезы сквозь смех. Смех сквозь слёзы. Муж ещё не успел вернуться, а уже подшучивал надо мной. Мой заново рожденный Сашка утверждал, что Господь не обманул его, посылая ко мне: я и впрямь красивая, как ОН обещал. Именно так поняла я фразу. Ну кто, кто мог знать, что она означала на самом-то деле…

Только не я, обезумевшая от счастья женщина. Такие мгновения не часто выпадают нам в жизни. И слава богу: можно же и не пережить!

03. Сны

Я злая, – и добрая,
Отзывчивая, – и злобная,
Воскрешаю и убиваю,
Лишаю и одаряю…

Белокожая женщина с иссиня-черными волосами, высоким лбом и кроваво-красными губами, под цвет ярких своих одежд, и чьи глаза темнее самой черной ночи, вертит правой рукой веретено. А в левой у нее – невытянутая шерсть. Бормочет что-то вроде этих странных слов, в которых не счесть противопоставлений: красивая и уродливая, умная и глупая, возношу и унижаю… Совьет нить, да все разной длины: короткую совсем, подлинней, длинную вовсе, а то и длиннейшую, а закончит одним: возьмёт, да и оборвет. И снова скользящую петлю на веретено накинет, снова совьет нить, которой суждено быть разорванной. А то еще сцепит одну веревочку с другой, совьет, да смеется звонко. Звонко-то звонко, а как-то вроде бы и с насмешкой недоброй…

Сошлись – и разбежались,
Захотели – и воспротивились…