Москва литературная №1/2022. Литературно-художественное издание

На реке в это время девушки водили хоровод, и одна из них с завязанными глазами раздавала подругам венки, сплетённые из самых разных растений. Свежие и пышные предсказывали будущее счастье и достаток. Увядшие – предупреждали о возможных невзгодах. Много девушек уже вышло из круга, когда в руках у Милавы оказался её заветный венок. Боясь взглянуть на него, она отошла в сторону и увидела, что сплетён он из золотистых метёлок зверобоя – цветов замужества и любви. Но жёлтые корзинки купав яснее слов сказали ей, что Святко не принесёт волшебный папоротник, ведь стоит только сорвать купаву, как она тут же клонит долу свою солнечную головку. И её привядшие цветы большого богатства Милаве не сулили.

АЛЕКСЕЕВ Борис

Беглец Парамоша

Парамон грелся на солнышке и приговаривал:

– Гой ты, кровушка чужая,

Буде мачеха незлая,

Дай мне в силушку твою

Волюшку макнуть в бою…

«Чё с матерью станется теперя?» – думал он, обхватив вихрастую голову иссечёнными в кровь ладонями.

Парамон был сыном раскулаченного и расстрелянного в 34-м году зажиточного кулака Осипа.

Покуда революционная тройка смаковала бате расстрельную участь, он с матерью бежал в тайгу. Прибился к старателям, но вскоре повздорил со смотрящим артели. И вот из-за чего. Стал смотрящий к матери Парамона подбираться. Мужичок-то плюгавый, дунь – не сыщешь, но уж больно досадливый. Мать от него как могла сторонилась, ревела по ночам, только оттолкнуть прилюдно не смела, за сына боялась. А сморчок тот, особливо на людя?х, так и лез, так и лез к ней. Мужики, им-то что, хохочут – забава вроде.

Не стерпел Парамон. Ночкой тёмной выследил обидчика, встал перед ним грудь в грудь и вилами забодал. А как поднял вилы над головой – силища-то молодая, злобная, – как полилась ему на голову кровушка человеческая, понял, что натворил, – и в бега. Хотел мать забрать, но помешали.

Месяц скитался по тайге. Сырыми грибами, корой да ягодой сыт не будешь. С голоду сыпь по телу пошла. И вот уже к смерти приблизился Парамоша. Ан нет, выпал случай, завалил он медвежонка. Пока медведица в малиннике чухалась, напился тёплой животной крови и бежать. По реке с версту топал, еле ноги унёс. Жалобный рык медвежьей матери до сих пор в ушах перепонки выгрызает…

Так сидел Парамон над речкой, хмелел без вина да приговаривал:

– Гой ты, кровушка чужая,

Буде мачеха незлая,

Дай мне в силушку твою

Волюшку макнуть мою…

Глядь, напротив, на другом бережку, две молодки из ельничка выбежали, скинули-то сарафаны – и в воду. Парамон прижался к тёплому камню, глядит-поглядывает. А те плещутся в протоках водяных, хохочут. Решил Парамон к девкам ближе подобраться. Полез через валуны, да оступился и в воду, как есть, шлёпнулся. Девчата взвизгнули, схватили одёжку – и бежать до хутора. Бегут и на бегу сарафаны примеряют – потеха!

Насмотрелся Парамон на голых баб, заёрничал, стал он ходить по мелководью да пританцовывать! Вдруг видит: три мужика с обрезами через ельник к реке спускаются.

– Ё… – выругался Парамон и опять в бега.

Подался по речной балке вниз прямиком через ивовую скрутку. Голову посёк, но от погони ушёл. Без сил вывалился на пригорок, огляделся. А перед ним огромное скошенное поле. Глядит Парамон: стоят в поле молодые стожки, и торчат из стожков увесистые стожары. Радуется хозяйский глаз Парамона. «Эка лепота!» – шепчет сердце, истерзанное житейской непоняткой…

* * *

Через поле шла железная дорога, а метрах в двухстах за ветровой посадкой деревьев виднелась полуразрушенная станция. На платформе стоял конвой в будёновках с красными лентами, промеж конвоя полтора десятка зэков сидели на чемоданчиках и курили.

Поднялся Парамон, хотел было обратно в лесок юркнуть (нет, чтоб отползти, как ужик), качнулся за дерево, но споткнулся о бесов корешок. Шевеление приметили на платформе. Два конвоира спрыгнули с плит и направились к Парамону. Тот замер.

– Ух ты, зверь али человек? – хохотнул один из конвойных, разглядывая неподвижную фигуру Парамона с разводами крови на рваной в клочья одежде.

– Беглый я, – хрипло ответил Парамон, опуская руки.

– Оно и видно. И отколь в бегах? – ВОХРовец* передёрнул затвор винтовки.

– От себя, знать…

* ВОХР – военизированная охрана, вооружённая боевым стрелковым оружием.

АРИСТОВ Сергей

Неожиданная переоценка

Тридцатого декабря сего года, я принимал поздравления с очередным Днём рождения.

Стандартных пожеланий успеха, здоровья, счастья и других – было множество. Не обошли поздравляющие и мои личные качества. Разумеется, в этих поздравлениях я был настоящим и порядочным человеком, другом и конечно гражданином, горячо любящим Москву. Последние строчки принадлежали Сергею Семёновичу Собянину, мэру Москвы, и носили неприкрытый протокольный шаблон.

Да я и сам считал себя, до этого Дня рождения, относительно приличным человеком.

И вот в этот самый день мне и пришлось поставить перед собой вопрос: кто же все-таки я на самом деле?

Дело всё в том, что как раз в э тот день у меня завязалась, по «электронке», интенсивная переписка

с одним моим старым знакомым, проживающим в Израиле. И он, наряду с поздравлениями, невзначай, поведал мне эпизод, который и поставил передо мной вопрос, ответ на который так и не получили друг от друга Михаил Самуэлевич Паниковский и Шура Балаганов. И когда я припомнил эту самую историю, а прошло с того времени несколько десятков лет, колебаний в определении себя у меня уже не было.

Так кто же я?

Подлец!

Правда, подлец я не такой уже конченный, а подлец этакий «волнообразный».

С приливами и отливами. Если «подлючесть» слегка отливает, то меня вполне можно принять за нормального человека. Ну, а если «подлючесть» идёт на прилив: спасайся, кто может!

Очень хорошо это знает моя жена. За полных сорок четыре года, «подлючесть», по отношению к ней, в полной мере отливала только два раза. В первый раз отлила на полных два дня. В эти два дня жена могла принимать любые, самые невероятные решения, заниматься исключительно всем тем, чем она хотела. И при этом с моей стороны никаких упрёков или ограничений даже и близко не было.

Второй раз это, такое счастье, я ей предоставил месяца на полтора. Дело в том, что первый раз я помирал только два дня, а во втором случае я этот процесс затянул месяца на полтора. Простите за эту небольшую, но очень важную семейную подробность.

Да, так вот. В самом конце советского периода, года за два до его полного и молниеносного исчезновения, я приобрёл автомобиль. Только-только научился немного ездить и мог даже самостоятельно заправиться. Очередь на два часа, чтобы залить двадцать литров бензина, было такое ограничение, даже очередью не считалась. Считай, что повезло. Короче говоря, водитель из меня, в описываемый период, был ещё тот. Практически никакой.

И мой приятель, ныне проживающий в Израиле, тоже прикупил «Жигули». Они вместе с сыном, которому было лет двадцать или чуть больше, по очереди учились управлять этим транспортным средством.

В то время я жил на юго-западе Москвы, на углу Севастопольского проспекта и ул. Бутлерова, где через дорогу располагалась большая лесопарковая зона. И вот на углу Севастопольского и ул. Бутлерова построили заправку. От дома, если напрямки, метров двести. Здорово!

Тогда ещё никакой электронной связи в быту у населения не было. Были только домашние телефоны, а на улицах, кое-где, телефонные автоматы. Ну, их надо было ещё найти. Да надо было, чтобы они ещё и работали. Если сразу всё получалось, считай, что «родился в рубашке».

Так вот, как-то, будучи дома, в дверь моей квартиры позвонили. Открываю. На пороге стоит сын моего приятеля, мой, кстати тезка.

– Дядя Сережа, здравствуйте. Не мог Вам позвонить, не нашёл телефонного автомата.