Книга воспоминаний 2022. Сборник номинантов одноименного литературного конкурса

Общее количество крепостных людей в России по народоисчислению, произведенному в 1858 и 1859 годах, насчитывалось до 23 млн. душ обоего пола. На Европейском Севере крепостничество было не так распространено, как, например, на юге России. В Вологодской губернии из общего числа крестьян крепостных было меньше 23%. По линии матери крестьяне имели статус государственных или казенных. А по линии отца и истории деревни Бабино я пришел к выводу, что мои дальние родственники, получившие в конце XIX века фамилию Лукичевы, были крепостные Николая Голицина владельца Архангельского дворца.

Существует еще одна семейная легенда, что кто-то из дальних родственников был краснодеревщиком и зачастую ездил в Москву во дворец на работу. Кстати, для Архангельского мистическим числом является число 107. Голицыны правили усадьбой с 1703 по 1810 год, следующие владельцы Юсуповы – с 1810 по 1917, то есть каждая семья – по 107 лет. Судьба меня косвенно сталкивала с памятью о людях, которые когда-то, несомненно, оказывали сильнейшее влияние на мой род.

Будучи на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа близ Парижа в начале двухтысячных, посмотрел на могилы Юсуповых, Голициных, и в память пришли откуда-то издалека строки:

Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие, бывшие.
Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Так написал в далеком 1970 году, тогда еще молодой поэт Роберт Рождественский, о самом русском кладбище за рубежом, где захоронено около 10 тысяч человек.

Но вот на каком кладбище похоронен мой дед, внук крепостного князя Голицина, репрессированный в 1932 году, я долго не знал, как не знал и мой отец.

3 сентября 1922 года, 100 лет назад в деревне Бабино Харовского района Северного края (сейчас это Сямженский район Вологодской области), родился мой отец Николай Васильевич Лукичев. А 10 лет спустя, в 1932 году, 90 лет назад, его отец, мой дед Василий Иванович Лукичев, приговоренный за организацию контрреволюционного восстания к заключению в Севкрай, умер в Вологодской пересыльной тюрьме. Тюрьма эта размещалась в Спасо-Прилуцком монастыре на окраине Вологды. Его жена, моя бабушка, Анна Андриановна Лукичева, была у него на могиле. Она-то первая и рассказала мне о деде.

Уже много позднее я узнал, что дед не просто попал в тюрьму, а был осужден по печально знаменитой 58-й статье. Отец вообще ни разу не говорил со мной на эту тему до 1987 года, когда ему пришло письмо из прокуратуры Вологодской области, что его отец был незаконно осужден и сейчас реабилитирован. В мой очередной приезд домой подал мне это письмо со словами «Ну, вот теперь и умирать можно спокойно…».

Фамилии у крестьян до конца XIX века встречались редко. Основой фамилии Лукичев, возможно, послужило церковное имя Лука. Фамилия Лукичев, скорее всего, восходит к крестильному мужскому имени Лука. Оно в переводе с латинского языка означает «светлый». По преданию, он написал первую икону Пресвятой Богородицы, за что и почитался первым иконописцем. Его авторству приписывалось большое число икон Богородицы, в том числе и Владимирская «Богоматерь».

Существует еще одна версия происхождения фамилии Лукичев – от прозвища Лука, которое может восходить к нарицательному «лука» (с ударением на первом слоге). В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля слово «лука» имеет значение «изгиб, погиб, кривизна, излучина – заворот реки, дуга». Соответственно, фамилию Лукичев мог получить человек, живший у изгиба реки. Лука со временем получил фамилию Лукичев.

После отмены крепостного права в 1861 году положение начало меняться, а к моменту всеобщей паспортизации в 1930-х фамилию имел каждый житель СССР. Образовывались они по уже проверенным моделям к именам, прозвищам, местам обитания, профессиям добавлялись суффиксы -ов-, -ев-, -ин-.

Что касается профессий, то мне моя старшая сестра Валя рассказала забавный случай, произошедший с моей второй сестрой Зиной. Мой отец, Лукичев Николай Васильевич, трудился в конце 50-х годов зоотехником на севере Вологодской области в колхозе «Герой труда». Соответственно, его дети в деревне Тюриковская, где мы жили, назывались зоотехниковыми. Очевидно, это так прочно вошло в деревенский обиход, что Зина считала своей фамилией. Выяснилось это в первом классе, когда она не отреагировала на фамилию Лукичева, и на вполне резонный вопрос учительницы, почему она не откликается, заявила, что ее фамилия – Зоотехникова.

Сам я родился в деревне Тюриковская. Вот как ее описывал в конце XIX века исследователь русского севера Шустиков:

«Прибыл я сюда в самый праздник – 8 сентября, сходил в церковь, а после обедни ходил в Тюриковскую деревню (в 3-х верстах от Турова), где купил солоницу для музея и нашел сказочника, который и рассказал мне свои сказки. Вечером купил у церковного старосты 3 старых сборника. Народ живет „на приволье“, в хлебе не нуждается. Кругом леса непроходимые, ягод и грибов не могут убрать, до того родится их много. Население исстари землеробы, и земледелие – основа их благосостояния. Постройки здесь все хозяйственные, сделаны из хорошего леса на старинный манер с наличниками на окнах, крытые всегда тесом. Деньги почти ни во что не считают и не хотят ничего на них продать. „На что они нам“, – говорят, ведь все равно купить на них нечего. Скота всякого держат по многу, а потому масло и шерсть свои, а из шерсти делают одежду и обувь для зимы. Вообще-то, народ не забитый, не низкопоклонник, как в других местах уезда. Держит себя, как равный с равным, ибо крепостного права не знал. Помещичья усадьба была здесь только одна, это Люблино, светлейшего князя Суворова, да и в ней, кроме управляющего, никто не жил. Здесь поезжай хоть влево, хоть вправо, хоть прямо – все один лес встретишь, да разве еще на мишку косолапого наткнешься, больше ничего».

В общем, назвал мою родную деревеньку Тюриковскую Шустиков медвежьим углом. Вот оттуда в далеком 1960 году прошлого века я и начал свой жизненный путь.

ОКАТОВА Александра

Поющий мост над бездной

Список причин, по которым Даша злилась на подругу, был коротким.

Первое: Лёля всё время прибедняется. Потом она забывает об этом и говорит например, что носит только tj collection, но тут же спохватывается и на ходу добавляет, что копила на ботинки полгода. Даша посмотрела в инете – дорогая обувь, Дашина дешевле и проще.

Второе: искренним является только её желание получить у жизни то, что (по её мнению) ей незаслуженно не додали.

Даша и Лёля вместе взяли стенд на художественной выставке, потому что брать Лёле самой отдельный получалось гораздо дороже, а вместе Дашей – дешевле. Когда Лёля сладким голосом спросила Дашу, «а как мы будем там есть, ведь в буфете всё слишком дорого?», та сразу почувствовала неладное. Так и оказалось. Даже на перекусе Лёля умудрялась объегорить Дашу. Совсем по поговорке: «сначала мы вместе едим твоё, а потом каждый своё», но даже это не раздражало Дашу, а вызывало жалость и даже доставляло своеобразное брезгливое удовольствие. Даша видела её насквозь. С полуслова разгадывала Лёлины жалкие хитрости, уловки и попытки использовать Дашу по любому поводу.

Третье: когда Лёле что-то нужно, она называет Дашу «котик». Той смешно и противно – ну какой из неё котик? Когда Лёля сладким голосом говорит «котик», Даша чувствует, что её готовят к использованию, как раньше мяли газетку перед тем, как подтереться: «дай это, принеси то» – а Даша как дура тащит в зубах, ну, фонарик, например, потому что когда Лёля подсвечивает свои ёлочные игрушки своим телефоном, аккумулятор, видите ли, быстро садится. Но принесённый Дашей фонарик так и не пригодился, потому что не давал нужного эффекта – блёстки на игрушках недостаточно ярко сияли, и Лёля по-прежнему бегала перед каждым посетителем со своим телефоном, показывая, как красиво переливаются микроскопические алмазные блёстки…

– Это место в моём северном, очень северном городе, называлось «Бездна», – Лёля, задумавшись, говорит, будто для себя, – чтобы попасть в больницу, где я работала, надо было перейти глубокий овраг… потом, слава богу, мост построили. Я каждый день ходила по нему туда и обратно. И каждый день он пел. Так и назывался: «поющий».

– Наверное, это было чудесно, – сказала Даша, представив себе небо, зелень, облака, солнце и раскачивающийся в воздухе лёгкий подвесной мост, который пел на разные голоса в зависимости от силы и направления ветра.

– Однажды я поняла, что больше не хочу слушать его песни… – задумчиво и тяжело, будто каждое слово давалось ей с трудом, сказала Лёля.

Мимо них ходили праздные посетители выставки. Парочка остановилась у ёлки. Лёля тут же вскочила и заключила в мягкие, но «железные» объятия потенциальных покупателей. Поднесла фонарик телефона к ёлке, где ватные, искусно сделанные игрушки – смешные пузатые медвежата в спортивных костюмах и шапочках, грациозно вставшие на носочки длинноухие зайки-балерины в полупрозрачных пышных пачках, рачки и креветки, смешные пингвины – весело заиграли микроскопическими звёздочками.

– Посмотрите, вот как нарядно будут выглядеть мои эксклюзивные игрушки на вашей новогодней ёлке!

Через десять минут интенсивной обработки покупательница со своим спутником уходит довольная, прижав к груди нарядную коробку с двумя белоснежными зайцами: мальчиком и девочкой. В коробке загадочно постукивают крупные золочёные орехи, подарок от Лёли.

– Вот ещё деньги в счёт погашения долга по коммуналке за квартиру, в которой я давно не живу, в том самом северном городе, где находится поющий тоскливые песни мост, – с горьким удовлетворением говорит Лёля, пряча подальше кошелёк.

Даша кивает и улыбается, она хоть и обижена на Лёлю, но рада, что подруге удалось заработать. Положение у той действительно тяжёлое: муж давно уехал в Германию, отношения сошли на нет. Есть взрослая дочь, денег не хватает – Даше даже страшно представить, что бы она делала, окажись она на месте Лёли. Своей квартиры в Москве у подруги нет, есть служебная, которую получал муж, тоже доктор. Леля живёт в ней на птичьих правах, готовая в любой момент остаться без жилья.

– Подходите, смотрите! Игрушки созданы в единственном экземпляре по старинной технологии, которой уже двести лет, – рассказывает Лёля. Народ подходит, улыбается, удивляется Лёлиному искусству создавать из такого простого материала настоящее чудо.

– Из чего она сделаны? – придирчиво спрашивает дотошная посетительница выставки.

– Из ваты, – улыбается Лёля, она привыкла к таким вопросам.

– Тогда почему так дорого? – с благородным негодованием вопрошает посетительница. – Она же дешёвая?!

– Идите в аптеку, купите вату и украсьте вашу ёлку, – дерзко говорит Лёля, не стесняясь.

Посетительница с недовольным лицом удаляется. Но у большинства людей Лёлин ответ «из ваты» вызывает как раз тёплые добрые улыбки, восхищение и ностальгию по тем забытым сейчас игрушкам, которые украшали ёлки времён СССР.

Даша тоже не сидит сложа руки, – она показывает своих волшебных кукол из фарфора: грустную красавицу в платье из антикварных кружев под названием «Энциклопедия пределов. Время», играющих в шахматы Белого короля и Чёрную королеву, безнадежно влюблённых друг в друга, таинственную куклу – владелицу ключа от башни желаний и куклу-итальянку в огромном бархатном берете, на которую как на прелестную приманку, запечатлённый на одной картине арбалетчик, целится в изображённого на второй картине печального белого единорога.