Проводница

Зато, как хорошо у неё всё с этой новой речёвкой получилось! Все отъезжающие выстроились в рядочек перед её вагоном, документики и билетики в руках, а в глазах радостное предчувствие скорого чаепития.

День прошёл, и ночь пролетела в привычных заботах и хлопотах. Таня даже расслабилась слегка, наивно полагая, что все испытания на прочность, настигшие Таню в этом рейсе, для неё, наконец-то, закончились.

Тем более что девочки проводники из тринадцатого вагона поделились с ней секретиком, что характерный запах в вагонных отхожих местах очень просто перебить с помощью пижмы. Кто не знает – пижма, это такие жёлтые мохнатые цветочки, похожие на мимозу, но их запах настолько резкий и сильный, напоминающий одновременно полынь и одуванчики, что способен затмить собой любой, даже самый вонючий аромат. Поэтому, Таня решила для себя на ближайшей станции нарвать этой самой пижмы и разместить букетики в туалетах.

Как раз, ожидалась самая долгая стоянка в этом рейсе – почти час. Станция называлась Буй. Почему именно здесь поезд стоял столько времени, не понятно. Станция сама по себе крошечная. Из достопримечательностей – вокзал на пять скамеек и покосившийся ларёк со всякой всячиной от газет до конфет. Пассажиры редко сходили с поезда в этом захолустье, так же как и садились в него.

Поэтому, Таня решила в Буе прогуляться до лужка с пижмой, благо, надо было сделать всего несколько шагов в сторону от единственной платформы, и вот ты уже в чистом поле. Взяла с собой парочку яблочек, похрустеть ими с аппетитом на природе.

Таня гуляла, собирала цветочки, радовалась лету и солнышку, наслаждалась суетливой стрёкотнёй кузнечиков… Как вдруг, услыхала знакомый оклик:

– Хозяйка! Хозяюшка!!! Ау! Где же ты?!!

Возле 11 вагона по платформе бродил парень, явно желающий сесть в него. Таня поскорее вернулась обратно на платформу.

– Здесь я, здесь! Отошла цветочков набрать! – Таня протянула в его сторону руку с резко пахнущим букетом. – Стоянка длинная, всё успеем с вами сделать – и в вагон сесть и курочку съесть!

Парень оказался этаким высоченным деревенским увальнем – большим и добродушным. Одет он был по-деревенски: в белую рубашку с коротким рукавом и серые полосатые брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Лицо у него было обычное, круглое и конопатое, нос картошкой, глаза большие и наивно-голубые, а волосы цвета выгоревшей пшеницы, были коротко острижены по тогдашней моде, под «теннис». Зато улыбался он так хорошо и приветливо, что душа Тани сама собой радовалась, когда она смотрела на него.

– Я, это… Я сейчас, за… багажом быстро сбегаю и вернусь! – Торопливо сказал он Тане, как будто боялся, что поезд прямо сейчас сорвётся с места и уедет без него. И стремглав умчался в сторону вокзальчика.

Таня стояла возле вагона, теребила в руках пижму и терпеливо ждала его.

Ох! Охохонюшки! Держите меня семеро! Я девушка честная! Да за что же мне опять такое?!!

Пассажир возвращался к ней, но не один. В правой руке он нёс видавший виды чемодан, к которому были примотаны верёвкой, редкие по летнему времени вещи – огромный чёрный овчинный тулуп, огромные серые валенки и мохнатая шапка-ушанка. А вот в левой!!! В левой руке он держал на собачьем поводке… козла. Обыкновенного серого козла, правда, с роскошными и длинными рогами!

Таня потеряла дар речи. Такого удара в поддых от своей судьбинушки она никак не ожидала! Даже в железнодорожных правилах, которые она выучила от корки до корки во время учёбы, не было разъяснений насчёт того – как возить козлов (животных с рогами, разумеется) в поезде?!!

Парень всё с той же обезоруживающей улыбкой, подал Тане билеты и паспорт.

– А как же я козла в вагон посажу? – Только и смогла выдавить из себя обескураженная Таня.

Она открыла документы и вслух громко прочитала его имя:

– Иван Иванович Иванов.

Иван принял её слова за согласие взять их вместе с козлом в поезд и торопливо, будто опасаясь, что она передумает, затараторил.

– А я уже всё-всё придумал! Вот, смотрите! Билет ему купил на имя своего родного дедушки – Степана Ивановича Иванова. Водка у меня, опять же, имеется и одёжа для него! Я сейчас козлу водки налью, он её очень уважает. А когда он водочки выпьет – он засыпает и спит долго-долго. Надену на него тулуп, шапку и валенки – никто и не догадается, что это козёл, а не дедушка!

Иван просто светился от своей находчивости! Как ловко он всё продумал! А!

– Иван! Вы – дурак? – Таня, наконец-то вышла из ступора и смогла говорить.

– Точно так! Иван-дурак! Я он и есть! – Простодушно ответил ей парень. – Прошу любить и жаловать! А этого красавца, – Иван указал в сторону козла, – зовут Иннокентий. Он мой лучший друг, и нам с ним вместе очень надо в Калиновку попасть. Нас там мой дедушка Степан Иваныч ждёт, волнуется. Иннокентий и его лучший друг тоже. Мы вместе ездили в гости к моей тёте Гале, она тутошняя, Буйская, и теперь нам с ним обратно путь-дорога лежит.

Видимо, летнее солнышко очень сильно напекло Танину голову, но иначе то, что дальше произошло, не объяснить. Хотя, Танюша не снимает вины с вагона, который она опять, случайно тронула за поручень, а он опять обдал её волной своей энергетики и заставил говорить то, чего она совсем не желала. Тане даже показалось, на мгновение, что именно её вагон сам очень хочет того, чтобы Иван и Иннокентий поехали вместе с ними. Потому, и только поэтому, Таня открыла рот и выдала.

– Вот что мы с вами сейчас сделаем, ребята, – Таня ласково заворковала с пассажирами, – стоять по Бую нашему поезду ещё долго. Вы, Ваня, Иннокентия водочкой на вокзале напоите. Вот и яблочки возьмите ему для закуски, – она отдала Ивану прихваченные с собой яблоки.

Иннокентий, до этого меланхолично созерцавший замусоренный перрон, вдруг, обрадовано оживился. А после Таниных слов, о водке и яблоках, согласно закивал своей лохмато-рогатой головой и, ей даже почудилось, что он благодарно подмигнул Танюше своим опалово-серым глазом.

– А когда он уснёт, – Таня не верила, что она это говорит, – вы, Ванюша, его переоденете, занесёте в вагон на руках, вроде сомлел от жары «дедушка», да и положите его на верхнюю полку. Никто и не догадается, что это козлик. Вон, у него борода какая роскошная… Да, и пахнет он, совсем как деревенский дедушка, после третьего дня свадьбы.

После слов про неприятный запах Иннокентий благородно оскорбился и так укоризненно посмотрел на Таню, что у неё не осталось и тени сомнения, он всё-всё понимает, только сказать в ответ ничего не может.

– Ой! Иннокентий, извините, Бога ради, вы мне сами очень симпатичны, просто у меня такой пассажир впервые, вот и волнуюсь я за исход нашей операции.

Таня умоляюще сложила ладошки на груди и просительно посмотрела на козла. Иннокентий великодушно улыбнулся, кивнул, мол – извинения приняты, и они с Иваном удалились в здание вокзальчика.

Прошло минут двадцать, и Иван вернулся к вагону с Иннокентием на руках. Козёл блаженно храпел и попахивал свежим перегаром. В этом маскараде – длинном тулупе, валенках и шапке, никто и не узнал бы в нём животное. Таня призналась сама себе, что, если бы Иван ранее не посвятил её в свои планы, а пришёл на посадку уже с пьяным переодетым козлом. То она ни за что на свете не заподозрила бы подвоха и решила, что спит дедушка, умаялся в дороге, а заботливый внучок оберегает его покой и не хочет будить, поэтому и решил на руках вагон занести.

Иннокентий был успешно размещён на верхней полке, соседи по плацкарту тоже ничего не догадались о «дедушкиной» сущности, а Иван был напоен Таней горячим чаем с сушками. Что ж, приключения продолжаются. Теперь Тане и Ване оставалось только надеяться, что козлу хватит выпитого, чтобы проспать до самой Калиновки.

Глава 8

А ещё Таня очень-очень надеялась на то, что ни начальник поезда, ни слишком ретивые ревизоры, не посетят её вагон.

Она даже поделилась с ним этим своим пожеланием и положила сушки и конфетки в шкафчик. Пирожки, купленные в Москве в огромном количестве, уже кончились. Так много раз приходилось ей благодарить вагончик, оказавшийся отличным помощником для молоденькой проводницы.

А закупать пирожки даже на самых крупных станциях Танюша опасалась. Слишком часто ей приходилось наблюдать и, иногда очень долго, убирать печальные последствия поедания этих сомнительных угощений её пассажирами. Теми, кто ни в какую не внимал её жарким увещеваниям, что пирожки летом на жаре становятся биологическим оружием зловредных бабусек против народонаселения, свободно и радостно путешествующего мимо них по всей стране. Тогда как они, как приговорённые, навсегда остаются на скучных перронах своих станций.

Но, Танина борьба со станционными бабулечками-ягулечками, если это не они, то она и не знает, что ещё об этом думать, только в самом начале и время покажет – кто кого. Ёлкины никогда не сдаются и всегда побеждают!

А вот Ахромеева, несмотря на Танюшино жгучее желание его, хотя бы до Калиновки, не видеть, всё-таки занесло в её владения. Она как раз в это время разливала из титана воду в стаканы с чайной заваркой. Увидала начальника в другом конце вагона и, вздрогнула, да так сильно, что пролила кипяток прямо на себя. Но виду не подала, натянула на лицо самую приветливую из своих улыбок, и даже помахала ему рукой! Хотя живот под рубашкой там, где плеснула кипяточком, жгло неимоверно.

Как ей сейчас хотелось, чтобы он прошёл мимо Вани и громоподобно храпящего Иннокентия, прямо к ней, не останавливаясь, не ехидничая без повода и не влезая во все щели, как он это любит.

Но! Чудес не бывает! Ахромеев остановился, прямо возле Ивана и о чём-то, Тане от титана неслышно было, спросил его. Ваня закивал головушкой, и простодушно заулыбался ему в ответ, как будто они старые знакомые. Что-то холодное и тяжёлое ухнуло у Тани вниз живота, от предчувствия беды неминучей. Что сейчас начнётся! Конец света, не меньше. Ещё и «дедушка» заворочался в этот момент на полке так, что просторные валенки, надетые на копыта, гляди, вот-вот свалятся…

Таня опять сделала глубокий вдох, и пошла, ложиться грудью на амбразуру. Погибать, так весело! Танюша громко запела от отчаяния: «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка! Иного нет у нас пути! В руках у нас винтовка!». Эту песню очень любят петь папа с дедой Толей, когда вместе вспоминают, под водочку и селёдочку, свою железнодорожную юность. В руках у неё, конечно, не было винтовки, но она наперевес, как боевое оружие, несла четыре стакана чая в подстаканниках, ложечки, положенные в них, звонко постукивали в такт чеканному Таниному шагу.

Ахромеев и Иван обалдело уставились на неё и, раскисли от удушающего смеха. Видимо, Танино отчаяние так отчётливо читалось на её лице, а боевая песня прямо противоречила этому, что Таня больше напоминала бойцового кролика, готового от страха загрызть заживо всех и каждого, кто попадётся ему на пути.

– Ёлкина! – Ахромеев первым пришёл в себя. – Ты чего людей пугаешь своим вокалом? Отдай пассажирам чаёк, Танюша, – уже мягче сказал он, – я тут друга встретил старинного, поболтали мы с ним о том, о сём.

Старинного? Таня задумалась, и отвлеклась от своих грустных мыслей, Ване на вид, да и по паспорту лет 20, как и ей, не с детства же Василий Васильевич его знает? Хотя! Всё может быть в этом сумасшедшем мире железных дорог.

– А поёт она так же плохо, как и её дед с отцом, – это Ахромеев уже Ивану говорит, – их вокал никто дольше пяти минут выносить не может! Ёлки-иголки!

И снова, только теперь уже Иван и Ахромеев, засмеялись этой, одним им понятной, шутке. Таня выдохнула облегчённо. Она решила, что гроза по имени Ахромеев, пронеслась мимо неё. А зря!

– Ёлкина! А ты что это туалеты на санитарную зону не закрываешь?! Скоро же станция! Нарушаешь, опять! – Бас Ахромеева погромыхивал над Таниным ухом. – Ну-ка, живо, взяла ложку в руки, и пошла бегом, двери закрывать.

– Ложку? – Ваня вопросительно-недоумённо уставился на Ахромеева. – Неужто, Василий Васильевич, опять, всё повторяется? Вот это да! – Ваня восхищённо поглядел Тане вслед.

Хорошо, что она этого не видела и не слышала, а то бы, мигом, позабыла о своих прямыхобязанностях, и начала к этим развеселившимся друзьям – товарищам с расспросами приставать, уж они бы, точно, никак не смогли от неё отвертеться.