Легенды города 2000

Рыжая вцепилась медведю в шею, сжимая ее так сильно, что у нее от натуги на лбу проступили вены. Будь на месте оборотня человек, она давно переломила бы ему хребет. Оборотень тянулся пастью к ее лицу, передними лапами пытаясь прижать рыжую к полу, а задними рвал ей бедра.

Волшебная зажигалка отлетела куда-то в сторону, но я понятия не имел, как ей пользоваться. Решение родилось внезапно.

Бросив бесполезный нож, я подскочил к сражающимся и схватился за то единственное, что выбивалось из кучи-малы.

Когда мои зубы до хруста сомкнулись на подбородке, забивая мне рот шерстью, а рука вцепилась в бороду и намотала ее на запястье, тот взвыл, да так громко, что я решил, что мои уши сейчас закровоточат.

Он оттолкнул девушку и закрутился на месте, вереща от боли. Челюсть выламывало, щепки от стола впились в лицо, а темечко несколько раз с силой вонзилось в дверной косяк, но медвежьей бороды я не выпустил.

Медведь закрутился, как юла, и с воем обрушил мне на голову первое, что попалось ему на пути – лампу.

– Убьешь меня – так и не узнаешь, кто на самом деле убил Агату! – расхохотался Керемет. – Давай, не будь соплей!

Мое лицо заливало кровью, а треснувший абажур острым краем раз за разом вспарывал лоб, щеки, губы, но я продолжал держать оборотня за бороду так, как будто от этого зависела моя жизнь, мешая ему атаковать. Впрочем, жизнью я своей больше не дорожил, и, когда торшер опустился на мое лицо в последний раз, а лампочка наконец разбилась, вгрызаясь мелкими осколками в мои глаза и кожу, я что есть мочи заорал:

– Сожги его к чертовой матери!

От боли я практически ничего не видел.

На этот раз полыхнуло не так, как в больнице, а в несколько раз сильнее. Зажигалка рявкнула в нас пламенем, и мы ударились об него, как ударяются о водную гладь прыгуны с вышки. Как ни странно, боли я не почувствовал, наоборот, лишь яркое уютное тепло и приятное покалывание по всему телу, как будто я с головой погрузился в минеральный источник.

Когда пламя угасло, я с удивлением обнаружил, что снова могу видеть. Оборотень лежал у моих ног черным искореженным скелетом, плоть на котором растворилась из-за магического пламени, практически не пострадала только широкая приплюснутая голова.

Стены кабинета покрывала копоть, и повсюду тлели маленькие костерки – на спинке и ручках кресла, ковре, сброшенном оборотнем халате. Пластик окна оплавился, а тяжелые бархатные шторы огонь слизнул подчистую. В черных от сажи руинах было трудно узнать обломки стола. Лишь книжные полки стояли как ни в чем ни бывало. Пламя удивительным образом даже не повредило их переплеты.

Полуночница смотрела на меня так, как будто только что увидела. Бельмо в ее глазу вращалось неторопливо, как капля молока в кофе.

Она сделала несколько нетвердых шагов мне навстречу и прикоснулась к моему лицу. Щеки защипало.

– Осколки налипли, – бесцветным голосом проговорила она.

– Что это было? – я пнул обугленное тело оборотня носком ботинка. – Он мертв? Я думал, что умру в этом огне. Черт, ты же истекаешь кровью! Где твой чудо-лейкопластырь?

Рыжая не слышала моего вопроса.

– В огне не горит, в воде не потонет, земля не возьмет, и воздух отгонит… – прошептала Полуночница, потрясенно глядя на меня. По ее щекам бежали слезы. – Восстанет из мертвых, наступит тот год, и вернет антимаг древней магии ход…

– Ты чего? – испугался я. В голове жужжало, и я подумал, что было бы неплохо обработать наши раны и куда-нибудь присесть.

– Костя, ты все-таки не человек.

– Что же, это многое объясняет, – хмыкнул я, – как минимум то, почему со мной обращались, как с куском дерьма.

– Ты не понял, – завороженно сказала она. – Ты не понял… Впрочем, об этом мы еще успеем поговорить. Антимаг…

Она покачала головой и принялась, матерясь, заклеивать раны на животе, которые, впрочем, уже начали затягиваться сами собой. Так много вопросов и так мало ответов.

– У тебя есть пистолет? – спросил я, разглядывая то, что последние полтора десятка лет дышало, ело, спало и существовало, как мой отец. Я не мог понять, есть ли у меня чувство утраты – такое, которое жило со мной со дня смерти матери. Все представления о том, кто я и каков мир вокруг меня, разбились вдребезги, когда Полуночница впервые заговорила со мной. – И почему ты не применяла против оборотня магию?

– Это оборотень, тем более лорд Обакэ – старейшина, – рыжая обошла тело кругом, тоже рассматривая его. – У таких, как он, шкура рикошетит некоторые заклинания. А зачем тебе пистолет?

– Хочу всадить ему в башку пару пуль, – честно признался я. – Я еще не разобрался в этом вашем волшебном мире и не знаю, есть ли у вас некроманты, но как-то не хочу проверять. Вряд ли достаточно поврежденный труп можно воскресить.

– В другой ситуации я бы поинтересовалась, нет ли у тебя склонности издеваться над мертвыми, – Полуночница наклонилась и вытащила из голенищ сапог два небольших пистолета и один подала мне. Знатоком огнестрельного оружия я не был, так что ни марку, ни модель я не узнал и не мог сказать, человеческие это изобретения или все-таки магическая разработка, но подивился, как в потасовке с оборотнем пистолеты не вылетели. – Но сейчас я тоже в настроении всадить этой мрази обойму промеж глазниц. На счет три?

Пистолет давал небольшую отдачу каждый из шести раз, когда я нажимал на курок. Я никогда не бывал даже в обыкновенном тире, но с такого расстояния промахнуться было тяжело.

Пули вошли легко, пробивая лобную кость навылет, и двенадцать пуль превратили голову оборотня в кровавое месиво.

– Какие ощущения? – неожиданно спросила Полуночница и опустила пистолет.

Я посмотрел на нее, ощущая, как оружие обжигает мне руку:

– Говорят, что месть не восстанавливает справедливость, а лишь порождает новое зло. Я пока не знаю, что такое справедливость и как она должна выглядеть, но удовлетворение однозначно испытываю.

– Понимаю.

– Может быть, нам стоит обыскать кабинет? – я вернул ей пистолет, и она убрала его в сапог. – Кажется, мы должны что-то искать.

– Мысли мои читаешь, – Полуночница подошла к книжным стеллажам. – Мне придется отзвониться в Бюро, и сюда приедут наши криминалисты. Но сначала поищем сами.

Стальная дверца сейфа с крупным ребристым тумблером обнаружилась за собранием сочинений Льва Толстого. Полуночница пробормотала что-то нелицеприятное в адрес личной жизни Льва Николаевича и бесцеремонно свалила тяжеленные тома на пол.

В сейфе лежали: резная шкатулка размером с мой кулак, книга в мягком кожаном переплете, флешка и две пухлые пачки новых пятитысячных купюр, перехваченные канцелярской резинкой. Шкатулку и книгу забрала Полуночница, а я взял себе деньги.

Я провел в собственной комнате около минуты, кидая в рюкзак одежду, обувь и альбом с фотографиями, где были снимки меня с матерью и меня с Агатой.

– На самом деле я притащила тебя сюда не только для того, чтобы ты помог мне проникнуть в дом, – сказала Полуночница, когда мы вышли из дома и пришли к клетке с перепуганной овчаркой.

– И убить медведя, – добавил я.

– И убить медведя. Спасибо, кстати. Мне нужен был свидетель. Пять лет назад меня отправили в бессрочный отпуск, чтобы стихла шумиха вокруг смертей этих ублюдков. Когда вскрылось, что это я их всех уничтожила, поднялся шум. Меня на месяц запихнули в Морок-град, так наша тюрьма называется… Страшное место. Страшное. До этого я только сажала туда преступников, а в итоге оказалась там сама. Не знаю, как Светлов сделал так, что меня не наказали, но в итоге я получила бессрочный отпуск, а Светлов покинул место в Триптихе Владивостока. Сейчас типа мой второй шанс.

– В принципе, я готов подтвердить, что Бер доигрался со спичками. Для этого и нужны друзья.

Полуночница гоготнула, открывая клетку. Овчарка сначала недоверчиво посмотрела на нее, скалясь, а потом неуверенно переставляя лапы, вышла наружу. Задняя правая ее плохо слушалась.

– Собаку забираем, – безапелляционным тоном сказала рыжая и переспросила: – Друзья? А ты не торопишься, Люмен?[3 - От лат. Lumen – «свет, свеча, факел, надежда, спасение».]

– Как ты меня только что назвала?

Она не ответила.

Собака, прихрамывая и поджав хвост и уши, уныло плелась за нами. Овчарка вздрогнула и заскулила, когда вдалеке глухо зарокотал гром.

Раненую ногу засаднило, и я старался не наступать на нее всем весом. Адреналин, гнавший меня этой безумной ночью вперед, исчез, уступая место голоду и дикой усталости. Полуночница, как видно, привыкшая к такому ритму жизни, выглядела потрепанной, но расслабленной, и негромко посвистывала, привлекая внимание собаки, когда та останавливалась и начинала робко обнюхивать капли крови на газоне.

Оборотни куда-то уползли, и я надеялся, что больше никогда их не встречу. Весь тяжелый груз – гибель матери и отца, которого, оказывается, я почти и не знал, два с половиной года жизни в психушке, смерть Агаты, боль, страх, отчаяние – хотелось оставить позади, в прошлом, и забрать с собой только волю к жизни и счастливые воспоминания о тех, кого я любил.