– Теперь станция не скоро будет, – сказала девушка. – Можно кроссворд погадать.
– По-моему, ты ошиблась.
– В смысле?
– Насчёт “счастья”.
– У тебя есть другой вариант?
– Да. Я над ним думаю.
– Интригующе, – ухмыльнулась она.
– Да пустяки… Ты где-то учишься?
– На психолога, заочно. А здесь подрабатываю.
– Я так и понял.
– А ты?
– Где учусь? Да нет, я работаю… Актёр театра.
– Интересно.
У “самовара” показалось сонное, добродушное лицо старушки в сером пальто. В руках она держит предварительно вынутую из целлофанового мешочка личную дорожную кружку. Кружка жёлтая, с гротескным изображением сисястой бабы и надписью: “С днюхой, мужик”.
– Деточка, налей кипяточку. А чай у меня у самой есть.
За окном уже ничего не мелькало. Стояла тёмная пелена, и только звёзды знали, как черно и страшно в холодной степи, как трудно одинокому, хмельному, забредшему кривым путём к блистающим под луной рельсам, не положить на них свою шальную голову.
– Дай тебе бог здоровья, милая. А чая не нужно, у меня и у самой чай найдётся…
Старушка медленно уходила в душную утробу вагона и долго ещё что-то бормотала сама себе.
– Слушай, Кать. А те двое в тамбуре ещё стоят?
– Стоят. Точнее, сидят на корточках.
– Я пойду… выйду ненадолго.
– Зачем? Ты ведь слово обещал сказать…
– Я только воздухом подышу и вернусь. Душно тут.
И зачем нужно было говорить ей, что я актёр, когда я всего только простой как рубль консультант отдела бытовой техники в гипермаркете. Не понимаю…
Я зашёл в сортир, смыл с лица холодной ржавой водой стыд и жирный пот, назойливо выступавший в душном, натопленном вагоне. Ну да, понравиться ей… Я смотрю в мутное зеркало, зализывая назад мокрыми ладонями отросшие за полгода волосы. Надо бы подстричься. И этот эксперимент с крашеной прядью под седину – какая всё-таки глупость… Ну не рассказывать же ей о том, как изо дня в день я надеваю белую рубашку, дурацкий бейдж и с усталой полуулыбкой, при полном отсутствии жизни в глазах, объясняю похотливой домохозяйке, как пользоваться кофеваркой. Поэтому отныне я актёр… Маргинальное пространство несущегося во тьму поезда позволяет быть кем угодно, всё здесь подвешено в воздухе, оторвано от привычной жизни, и возможность повторной встречи с попутчиком ничтожно мала… Однако надо выбираться из сортира.
Так и есть. Они до сих пор в тамбуре. Сидят на корточках друг против друга в железном прямоугольнике с зарешёченными окнами, будто в карцере.
– О, снова ты! Погреться пришёл? – пошутил улыбчивый Димон. – Выпьешь?
– Выпью, – ответил я.
– Ну, садись, дружище. В ногах правды нет.
Я присел на корточки. Славик одобрительно осклабился и сделал глоток из горла?.
– Я – Дима, он – Слава. А тебя как звать?
– Иван.
– Дай ему, Слав, пускай погреется. Извиняй, мы без закуси.
– Да нормально всё, – я отпил из бутылки.
– До конечной?
– Ага.
В бутылке были русские луга, похороненные до весны, выстуженные до ковыльей кости. Точнее, водка называлась “Русские луга”, но вкус оправдывал название. Помнится, такую я пил в юности. Тогда всё равно было – что есть, что курить, что пить. И дорога казалась странствием, а не поездкой по необходимости. Алкоголь подействовал как обычно – потянуло на философию.
– Вот ты сказал, что в ногах правды нет, – обратился я к Димону. – Интересно, что не ты первый, кто сегодня мне об этом говорит. А в чём, по-твоему, правда?
– Ну, ты загнул, дружище, – заулыбался Димон. – Ты как в кино, это… Как его… Славик, как кино называется про Данилу, это, “в чём сила, брат”?
–“Брат” и называется, – нехотя ответил Славик.
– Ну да, “Брат”. Там: в чём сила? – в правде. А ты теперь, типа, спрашиваешь: в чём правда, брат? Так, что ли…
Димон истерично захохотал. Его разгорячённое прыщавое лицо странным образом контрастировало с застывшей “маской” Славика, бледной, словно у актёра китайского театра.
– Да нет никакой правды, – неожиданно заговорил Славик. – Для вас, городских, правда, может, и есть. Волосы вон покрасил в другой цвет – вот тебе и правда. – Он презрительно кивнул на мою прядь. – А у нас своя правда. Вот нас со стройки погнали с Димоном – одна правда…
– С третьей уже, – вклинился тот.
– Да неважно с какой. Теперь домой едем. А дома мать без работы сидит, больная, отца недавно схоронили – другая правда. Село наше – дыра. Работы – нет. Либо пьёшь, либо в город едешь калымить. А в городе ты нахрен никому не нужен…
– Это ты зря, дружище, – не согласился Димон. – Оклемаемся маленько и снова в город рванём.
– Рванём, – горько ухмыльнулся Славик, – ну да, деваться-то некуда.
– Чё ты ноешь? По-твоему, мне вздёрнуться надо было, когда за меня Любка не пошла?
– Нашёл из-за кого вешаться. Школьная любовь. Да всё село знает, что она блядь.
– Чё ты сказал? Ты кого блядью назвал, чмырина…