Моги. Не там, где ничего не случается

На этих словах водитель сделал приглашающий жест рукой и включил музыку – что-то похожее на Боба Марли.

Папа, вне науки будучи человеком деликатным, понимающе качнул головой, открыл дверцу, легонько подтолкнул дочь в спину и подтвердил:

– Да, едемте, пожалуйста.

Пока первые персонажи моей книги с чемоданами… нет, с рюкзаками и сумкой устраиваются в такси, чтобы доехать до аэродрома, я, пропуская этот длинный эпизод – ну, там, извилистая дорога, цветущие луга, прекрасный солнечный день, беседа ни о чём, бла-бла-бла, замена проколотого колеса на запасное и подкачка спущенного, и т.д. и т.п., – скажу вам прямо. Если в школе вам уже преподавали новейшую историю могов, то значит, вы знаете героические похождения мога Амадея. А если нет, тогда про него расскажу вам я.

Начнём с того, что самолёт падал…

Нет, сначала он, конечно же, летел в чудесный солнечный день. То выше белых пушистых облаков, то ниже, то прямо в облаках. Такой маленький, одномоторный, с пёстрой раскраской фюзеляжа – что-то типа белки-летяги с выпученными глазами и сверкающими двумя передними зубами. И лётчик был там будь здоров какой ас и весёлый при этом. Этакий брюнет средних лет с шальной улыбкой бывалого покорителя женских сердец.

Он, то игриво поднимая брови, глядел в зеркало заднего вида на своих пассажиров, то оглядывался на них, отпуская штурвал и делая кистями рук «фонарики», то тыкал пальцем, обращая внимание на что-то внизу. В общем, делал всё, чтобы полёт стал незабываемым и чтобы с ним захотели лететь снова и всегда.

Лётчик бесконечно что-то рассказывал, помахивая крыльями и летя, словно по волнам или горкам – вверх-вниз, вверх-вниз. А иногда закладывал такие виражи, что дыхание легко перехватило бы не только у тех, кто в этот момент находился в самолёте, но даже и у тех, кто, приложив ладонь козырьком ко лбу, смотрел на всё это с земли. То, что у лётчика просто-напросто не закрывался рот, выдавали наушники, которые, казалось, ходуном ходили на его ушах, повторяя движения нижней челюсти.

– А хотите, я покажу вам трюк, который перевернёт вашу жизнь?! Нет, ну, не то что бы жизнь, это уж я, наверное, загнул, а ваше представление о том, что в ней невозможного нет?! – прокричал лётчик в наушниках у пассажиров, весело поинтересовавшись, но таки наперёд зная ответ: – Вы же пристёгнуты?!!

И не дожидаясь ответа или сделав вид, что не расслышал робкое «Да нам бы просто долететь…», откупорил бутылку с лимонадом и зажал её коленями. Выдержал театральную паузу и – поддал газку, открыв рот. Впрочем, о чём это я: он у него и так не закрывался!

Внезапно он задрал нос самолёта и перевернул его вверх тормашками, словно делая сальто-мортале, что в фигурах высшего пилотажа называется «Мёртвая петля». В тот момент, когда сердца пассажиров ушли в пятки, а шасси самолёта упёрлось в зенит, из бутылки, зажатой коленями лётчика, тонкая ровная струйка потекла прямо под усы его широкой довольной улыбки. И струя лимонада не меняла своего направления на всём протяжении этой мёртвой петли, пока курс самолёта не выровнялся относительно земли!

Тут же по направлению вперёд самолёт, заложив крен вправо, сделал полный оборот вокруг своей оси, что в высшем пилотаже называется «Бочка». И сразу же в другую сторону. И струйка лимонада всё текла и текла в улыбку пилота… чуть не написал пирата… ровно и точно!

– Ну, как вам?!! – проорал лётчик в наушниках.

– За что… Вернее, зачем всё это?! Вам не хватает остроты ощущений? Так она в стоимость наших билетов и не входила! – услышал он недовольное бурчание в ответ.

– Ребята, ребя-а-ата, понимаете, в чём дело? – объяснялся пилот. – Если приключения нас не ищут, мы должны искать их себе сами. Разумно подходя к этому, конечно, но всё же создавать их себе. Своими руками. Иначе что это за жизнь, если вспомнить нечего?! Вот расскажете вы потом: нам нужно было просто переместиться из точки А в точку Б, а нам попался такой лётчик, ух, такой лётчик нам попался, и он так нас вёз… вёз или нёс, как правильно, ведь, по сути, лётчики своих пассажиров же несут на крыльях как на руках?!… что нас чуть не вырвало… но… но это… но это было так прекрасно!!! Ха-ха-ха!

Спустя мгновение воздушный извозчик более спокойно добавил:

– На этом фоне точка Б уже не кажется такой привлекательной и желанной, как просто и именно сам путь. А ведь жизнь это и есть путь – из точки А в точку Б…

Пассажиры пожали плечами.

– Я вам больше скажу, – усатый брюнет внезапно стал серьёзным. – Если нет испытаний, то незачем жить. Смысл жизни не там, где ничего не случается…

Возникла какая-то неудобная пауза. А потом жизнерадостный пилот и по совместительству летающий философ вновь разулыбался и спросил:

– Так всё же, как вам?!

Он хотел, чтобы пассажиры поделились впечатлениями от его трюка с лимонадом при выполнении фигур высшего пилотажа, выполненных почти прямо над верхушками сосен. Повернулся, оторвал одну руку от штурвала, поднял большой палец торчком и издал неопределённое вопросительное междометие «Э?!», пошевелив густыми чёрными усами.

И вдруг самолёт словно споткнулся. Будто бы шасси зацепилось за протянутую поперёк дороги верёвку. Самолётик резко встал на винт, задрав хвост перпендикулярно земле. Но не это в тот момент оказалось самым пугающим. Лётчик с совершенно онемевшим и каким-то застывшим выражением лица, на котором больше всего выделялись выпученные остекленевшие глаза, повернулся к пассажирам и неразборчиво, заикаясь, пробормотав «Я забыл б-б-бабушке купить м-м-м… м-молочка-а-а…», расстегнул ремни безопасности, открыл дверцу и выпрыгнул вон.

И вот тут самолёт стал падать. Его грациозный не классический штопор, закрученный во всех плоскостях, вполне мог бы попасть в учебники подготовки лётного состава, если бы это свержение с небес кто-то видел и фиксировал на камеру. А так – он просто падал без надежды войти в каноны.

Если бы не ремни безопасности, то и без того изрядно встряхнутые пассажиры крутились бы и вертелись по салону как шары с номерами в лототроне. На деле же они оставались притянутыми к своим местам, только истово мотали головами, как фанаты на концерте звезды хеви-метала. Я думаю, что они даже испугаться-то толком не успели, настолько всё случилось внезапно. А похоже, что и вовсе потеряли сознание. Зато по салону как укушенные непривязанным псом, лихорадочно и хаотично меняя траектории, носились рюкзаки и сумка – их же не пристёгивают ремнями безопасности, – и, то бились о стены, то били по лицам своих владельцев.

И всё было как будто в замедленной съёмке. В такие моменты само время словно встаёт на паузу. Замечал?

У меня было что-то подобное. Помню, переходил дорогу, и вдруг визг тормозов и внезапно прямо перед лицом возник бампер грузовика. Я окаменел, онемел, не мог двинуться ни вперёд, ни назад, а бампер всё продолжает надвигаться на меня, но уже как-то медленно. Мне вдруг почудилось, что окружающий мир утратил все присущие ему до того звуки. Картина мира, казалось, оплыла как свеча, и всё в ней двигалось с натугой. Великой натугой. И когда бампер грузовика чуть коснулся меня, не больно и даже как-то ласково, нежно и пушисто, я вдруг полетел медленно, красиво и плавно… придя в себя через вечность одной секунды от дикой боли уже на земле.

Врачи говорят, что субъективное замедление времени – это компенсирующие механизмы включились в психике, чтобы предотвратить больший урон для организма. Это как если бы у нас на боку был автоматический предохранитель, который в очень критической ситуации отключал бы нашу восприимчивость и чувствительность, чтобы мы не умерли от страха ещё до того, как произойдёт что-то реально непереносимое. Ведь, согласись, умереть от страха не так понятно, как умереть от раны или болезни, умереть от страха – это как умереть два раза за один раз.

Вот что значит, когда в особенные моменты время словно встаёт на паузу. И пока пассажиры в салоне самолёта как раз и находятся в состоянии паузы или субъективного замедления времени, познакомимся с ними поближе.

Мужчина был учёным, исследователем, то ли биохимиком, то ли ещё какая родственная петрушка. Он взял с собой дочку в дебри предгорных лесов, и она была этому очень рада. Во-первых, потому что это бывало не так уж и часто. А во-вторых, потому что ей нравилось не сиднем сидеть, зависая в соцсетях, а что-нибудь исследовать, желательно, натурально в естественно диких условиях, открывать, находить, объяснять. Объяснить что-то себе самому, то есть самостоятельно понять, это совсем не то же самое, что поверить кому-то на слово, потому что где гарантия, что человек не ошибается или намеренно не вводит тебя в заблуждение.

Она не была обычной девочкой, которой хочется нравиться только потому, что на ней сегодня новенькие туфельки. Да она и туфелек-то не носила. Нет, конечно, ей покупали туфельки, но она предпочитала удобные кеды или надёжные непромокаемые боты. А из одежды она любила куртки с множеством вместительных карманов, джинсы и рубашки навыпуск. Платья она тоже надевала, но они были не для красоты, а для лёгкости и удобства. Они были свободные, из самых простых тканей, иногда однотонные, иногда в мелкий неброский рисунок, а иногда и с большими яркими узорами, если было подходящее настроение. Такие платья не стесняли движений, на них тоже были карманы, и носила их девочка не с туфельками, а всё ровно также с кедами или с ботами.

Короче, одевалась она не для красоты, не для того, чтобы нравится, а чтобы удобно было не отвлекаться от того, что интересовало, к чему тянуло всей душой. Интерес к чему-то, вообще, в одну лодку с желанием нравиться кому-то не сядет. Поэтому тему гардероба закончим почти сразу, почти не начиная: она для Поэ никогда не стояла так, как стоял восклицательный знак в конце записанных ею в блокноте мыслей и идей.

А на плече у неё чаще всего болталась сумка с разными нужными в походах и научных исследованиях вещами. Железная кружка, нож, консервы, увеличительное стекло, блокнот, ручка, карандаши, диктофон, спички и много чего ещё. Предметы в сумке могли меняться, но два оставались там всегда. Это маленький детский сандалик, но о нём чуть позже. И небольшая страшно ветхая рукописная книга в кожаном переплёте. Её девочка как-то увидела у папы в его чрезвычайно захламленном кабинете.

В гараже у папы был идеальный порядок, это потому, говорил папа, что он им почти не пользовался. А кабинетом он пользовался, поэтому там не могло быть порядка. Папа возвращался из экспедиций и сваливал в углу разные интересные вещи, которые он нашёл. Все углы были ими заняты, и папа всё собирался разобраться и рассортировать, но подходило время новой экспедиции, и порядок откладывался.

Однажды из кучи вещей выпала книга. Папа сказал, что нашёл её в дремучих лесах какой-то страны, название которой девочка забыла. Папа планировал передать книгу коллегам, профильным специалистам по древним языка, но так и не сбылось, потому что, во-первых, папа Поэ был всегда занят, а во-вторых, как правило, планы это единственное, что меняется гораздо чаще, чем даже рисунок облаков на небе в ветреный день. Так и забылось, и девочка оставила книгу себе.

В книге девочку очень привлекли рисунки. Они были такие странные. На одном было изображено что-то наподобие замёрзшего на морозе зеркала в подвижной раме, вокруг которого располагалось что-то вроде пластин, похожих на клавиши пианино. И было что-то написано. Девочка спросила папу, и тот с трудом, с плохо скрываемым выражением муки на лице прочитал, что это Зеркало Судьбы и Исполнения Желаний. Просто он, ещё учась в университете, освоил курс древних мёртвых языков, поэтому с грехом пополам таки смог истолковать эту тарабарщину.

Мёртвыми называются такие языки, которыми уже давно не пользуются в силу, например, прекращения существования народов, говоривших на них, зато большинство наших научных и политических терминов взяты именно из языков, на которых уже никто не говорит. Ну, не странно?

– А как им пользоваться, этим зеркалом? – спросила тогда девочка у папы, как будто заранее предвидела неизбежность, потому что какие вопросы задаёшь, так твоя жизнь и складывается.

Он покрутил книгу, помычал, почесал затылок, не всё понял, но всё же сказал, что для этого нужно… для этого нужно…

Да разве это важно сейчас? Сейчас важно, что самолёт падает. Что станет с мужчиной и его дочкой? Спасутся ли они?

В этот раз Поэ была одета в серое платье, которое удивительно шло её глазам, хотя надевала она его совсем не поэтому.

А на папе самым примечательным из одежды для человека его возраста была только меховая шапка с полосатым хвостом, похожая на башкирскую народную, которую он надевал всегда, когда хотел, чтобы его научная экспедиция, даже если она была очень короткой, всего, например, один день, увенчалась успехом. Чаще всего так и было. Возможно по этой причине, то есть из-за меховой шапки, которая исполняла роль талисмана, папа-учёный не ездил в экспедиции в жаркие страны. Только в холодные или с умеренным климатом.

В одном месте шапку уже слегка проела моль, но учёный продолжал её носить. Потому что любил старые вещи и не мог бросить то, что ему преданно служило долгие годы. Он бы скорее сдал её в музей, чем выбросил на помойку. Ну, если б там, конечно, попросили, ведь просят же у известных людей какие-нибудь вещи для музеев. А папа у этой девочки был очень известен. В узких научных кругах.

На самом деле девочку звали Эмма. Глядя на неё, почему-то хотелось искать к словам рифмы, поэтому её ласково называли Поэммочка или Поэммка, то есть не какое-то там стихотворение, а целая, хоть и маленькая поэма. Самой Эмме своё имя не нравилось, так бывает. Дети даже иногда хотят назваться по-другому, совсем не так, как их назвали родители.

Например, мне всегда хотелось, чтобы в моём имени была буква «Р», потому что она, на мой взгляд, добавляла любому слову мужественности и твёрдости. Но родители выбрали мне имя, в котором не было буквы «Р», поэтому я не был ни твёрдым, ни мужественным. Конечно, я могу ошибаться.

Но девочке Эмме тоже не нравилось её имя. Не нравилось, и всё, она никому не объясняла причины, просто не хотела. И она просила, чтобы к ней обращались, сокращая её ласковое прозвище Поэммочка вот так – Поэ. Просто Поэ, и всё, но ни в коем случае не Эмма и не По. Хоть Поэ и По очень похожи, но если говорить резко и отрывисто, то получается такое По, как будто рядом вонюче дымит выхлопная труба автомобиля, и у него не всё в порядке с топливной системой. А если тянуть По-о-оэ-э-э, то, как раз в таком случае и получается такое Поэ, которое очень напоминает затяжной прыжок с парашютом, полный ветра, риска и непредсказуемости, что больше всего планировала на будущее любить Поэ.

Поэ могла умереть при рождении. Но не умерла. Наверное, не захотела. Или права не имела. Ведь мы держимся в жизни, или нас в ней держат, до тех пор, пока не становится ясным, что мы уже не выполним то, ради чего мы в ней. Среди долгожителей, вообще, только две категории людей: те, у кого отменное здоровье, и те, кто всё тянет и тянет с выполнением жизненной миссии, возложенной на нас ещё до рождения сюда.

А было так. Когда мама Поэ забеременела ею, хотя тогда они с папой ещё не могли знать, что это именно Поэ, а не кто-нибудь другой, папа посадил перед домом маленькую сосенку.

Он её привёз из экспедиции, говорил, что увидел удивительную рощицу, в которой каждая сосна, а там были, в основном, сосны, была какой-то странной, но странной не страшно, а интересно, привлекательно. Они все были какие-то особенные, не похожие ни на что. То столбом без веток уходившие ввысь. То скрученные по спирали. То раздваивающиеся и даже растраивающиеся от одного ствола. То срастающиеся в одно целое с соседними деревьями. Последний пример, вообще, чудеса.

Рядом с сосной, у которой в темноте светилась хвоя, вышел из земли маленький побег, маленькая такая сосенка. Учёный её вырыл, и именно этот саженец и посадил у дома. Он хотел, чтобы сосна, когда она вырастет, радовала его, его жену и их ребёнка. Ведь у неё могли светиться иголки. А это так интригует в темноте, как ничто, вероятно, не может заинтриговать в светлый день. Тьме, вообще, достаточно двух вещей, чтобы заставить нас полностью напрячься – неопознаваемых звуков и блуждающих огней. Светящаяся сосна вполне относилась к последнему случаю. Или, по мнению папы Поэ, к всесезонной новогодней ёлке.