Сторно

– Так что, говоришь, они сделали … … …? – спросил я на чисто русском с перебором.

– Я-я-я н-н-не в-в-ин-новат. Мен-ня з-з-зас-ставили.

– Кто тебя мог заставить стать предателем и палачом? Ребята развяжите наших.

– Я-я-я н-н-не…

– Замолчи, тварь. А вы, товарищи, не бойтесь. Мы бойцы Красной Армии. Вы свободны, но возвращаться в село вам нельзя, там могут оставаться предатели и доносчики.

– Ой, товарищи, дорогие, – тихонько заголосила старшая женщина, – Ой-ё-ёй, мы уже и не чаяли-и-и. Родненькие мои-и-и.

Женщины помоложе оказались её дочерями, а дед – отцом. Времени было в обрез, поэтому я хотел побыстрее покончить с предателями и отпустить селян, но ситуация повернулась неожиданной стороной.

– Товарищ командир, – хрипло проговорил дед, – здесь неподалёку лагерь, близкий родич наш там оказался, ну, мы его и выручили. С ним ещё женщины и дети бежали, за то нас и схватили. Вот этот гад донёс, – он ткнул пальцем в старосту. – До войны ведь нормальным человеком казался, а недавно с крыши упал, думали, не выживет, а он очнулся сам не свой, как подменили. Совсем чужаком стал. И выражаться стал чудно, по-старорежимному, гад.

– Насчёт лагеря мы знаем, отец, туда и едем. Вот только подход к нему знать надобно, чтобы и охрану побить, и людей сохранить. Дело-то в общем нехитрое, но требует разведки и изучения местности, а времени-то у нас и нет.

– А, што её изучать, щас я вам всё досконально и обскажу.

Дед оказался бывшим солдатом, и в карте разобрался быстро. За десять минут всё разложил по полочкам и дал пару дельных советов. Я наносил отметки на карте, когда меня вдруг осенило.

– Отец, так ты говоришь, старосту будто подменили?

– Точно так.

– А, как его звать?

– Раньше звали его Сёмкой, а нынче он сам себя прозвал Афиногеном, прости господи, язык сломать можно.

Я подошёл к старосте, который уже немного очухался.

– Слышь, ты, иуда, быстро, не задумываясь, расскажи о себе. Быстро!!

– Г-господин офицер, – я честный человек, его голос сорвался на визг. – Не знаю, как здесь оказался. Я мастер маникюра учился у господина Пуэльри и…

– Работал в салоне мадам Жермен, и так и не дошёл до кареты генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича, гадкий пидор.

– Но откуда… – прошептал он с ужасом, разглядел в моих глазах свой смертный приговор и его мочевой пузырь предательски расслабился.

Догадываюсь, кто, но не знаю зачем отправил этого подонка из небытия сюда и сейчас. Непонятно, почему преисподняя его исторгла. Я тоже попал сюда волею непонятных и могущественных сил, но мне хотя бы объяснили смысл моего воплощения. Да, я тоже не ангел и в последние дни убил немало людей, но людей вооружённых, и сделал это не по злому умыслу, трусости или страсти, а по священному праву защиты родины и своего народа от свирепого и безжалостного врага. Этот же негодяй переступил все мыслимые и немыслимые законы совести и человечности, обрекая на мучительную смерть мирных беззащитных людей. Я вполне допускал, что после воплощения его порочное и трусливое сознание в безумной панике разрушило душу прежнего владельца этого тела, а потом растерзало и дух. Мало ли на свете душевнобольных? Но ко всему прочему эта мёртвая душа подняла со дна своей сущности всю гадкую дрянь и стала творить страшное зло. А, значит, прощения этому человеку быть не могло.

– Ты и все твои подельники иуды земли русской. Стой и смотри, как по одному будут вешать предателей и палачей, и представляй, как верёвка затянется на твоей тощей шее, а тебе будет не хватать воздуха. Смотри, гад.

Одного за другим вздёрнули полицейских, и когда последний обмочив штаты и обдристав ляжки, задёргался на верёвке, я услышал счастливый смех старосты. Он понёс безумную околесицу, начал тыкать пальцем в покойника, приседал, кривлялся и заливисто хохотал. Всё. Случилась худшая из казней. Теперь душа этого мерзавца больше не сможет перевоплотиться, поскольку в смертельной панике заблудилась сама в себе. Был подонком, да весь вышел. Я приказал его отпустить, и сумасшедший, продолжая смеяться и кривляться, побрёл в лес.

– Прощайте, женщины, прощай, отец. И будьте осторожны.

Не теряя времени, мы вернулись к колонне, поспешили дальше и через полчаса остановились на лесной опушке, не доезжая деревни Вауки, рядом с которой и находился концлагерь.

Ещё до рейда я голову сломал, прикидывая, как эвакуировать узников. Ведь, если пленные воины и здоровые гражданские могли пройти маршем три десятка вёрст, то раненых, больных и детей надо на чём-то увозить. Наших машин недостаточно, к тому же они часть вооружения и предназначались для переброски орудий, оружия, боеприпасов и бойцов, что являлось необходимым условием удачной операции.

Проблема решилась после подсказки старика-ветерана, что в соседнем с лагерем селе Клышки стояла какая-то воинская часть со множеством автомобилей. Вероятно, он имел ввиду немецкий автобат. Короче говоря, для начала я решил эти машины захватить.

После всех корректировок окончательно определился план операции. Пока сапёры будут уничтожать телефонную линию и в несколько уровней минировать дорогу, сообщающую лагерь с городом Крево, рота разгромит немецкий автобат и захватит грузовики. С этого момента время начнёт играть против нас. Пока водители в несколько приёмов будут перегонять машины, остальные бойцы скрытно окружат концлагерь. Закончив минирование северной дороги, сапёры переберутся на южную, плотно заминируют её и вместе с танком перекроют это направление до окончания операции. В то же время все большие стволы Пилипенко поставит за речкой и образует рубеж огневого прикрытия отхода. Потом по мере продвижения колонны танк с ганомагом станут головной походной заставой, а артиллерия – тыловым прикрытием.

В три часа пополудни я начал операцию.

Оставив сапёрам прикрытие, я направил роту в Клышки. На въезде в село нас попытались остановить на посту, но я проигнорировал часовых, отрицательно махнув им рукой. На главной улице в два ряда стояли около сотни грузовиков, и среди них пять автоцистерн с бензином. Ещё с десяток машин виднелись в сторонке под дощатым навесом с поднятыми капотами и частично разобранными моторами.

Два отделения заблокировали выезды из села и подали сигнал, после чего все остальные выбрались из кузовов и быстро рассредоточились. Немцы сначала ничего не поняли. Некоторые даже продолжали сидеть и курить, пока мы занимали село. Но, когда раздались первые выстрелы, отовсюду начали выскакивать солдаты. Некоторые даже пытались отстреливаться. От кого? От «стальной» роты? Мои бойцы управились в четверть часа.

Немалой проблемой стал перегон восьми десятков трофейных машин. Благо ехать до точки сбора было всего полторы версты. Водители и все, кто мог хоть как-то рулить, перегнали их в три приёма. С последним рейсом в село приехали сапёры и вместе с танком заняли позицию за околицей. Пока Пилипенко устраивался за том берегу речки, рота скрытно окружила концлагерь.

Когда-то здесь к югу от лесной опушки колосилось большое пшеничное поле, на краю которого крестьяне построили амбары и просторный ток. Теперь ток и часть поля, обнесённые двумя рядами колючей проволоки, нацисты превратили в лагерь смерти. От деревни Вауки его отделяла мокрая низина с небольшим ручьём, а на примыкающем к лесу краю виднелись какие-то длинные строения, охраняемые особенно тщательно. С той стороны торчало несколько пулемётных вышек, и было натянуто тройное ограждение.

Разделённые колючкой секторы концлагеря переполняли стоящие или сидящие люди. В нескольких местах виднелись растянутые в виде навесов тряпки. Под ними кто-то лежал. И военные, и гражданские заключённые имели одинаково грязные и оборванные одежды, но гражданских держали отдельно в ближайшем к лесу секторе. Даже на приличном расстоянии от лагеря несло отвратительной вонью. По всему периметру между двумя оградами изредка проходили солдаты с собаками. На вышках торчали пулемётные стволы. Моих ребят буквально трясло от ярости и гнева, и неудивительно, что, глядя на эту вопиющую бесчеловечность, они сейчас ненавидели весь мир.

Отправив бойцов в сторону села и леса, я приказал им перемещаться свободно, не таясь, поскольку немецкие каски, накидки и автоматы позволяли принять нас за солдат ваффен СС. Когда кольцо окружения замкнулось, мы со штурмовиками на Ганомаге подъехали прямо к воротам лагеря. Я старался выглядеть мрачнее тучи.

– Хальт, – сначала крикнул охранник, но, увидев эсэсовскую символику, вытянулся в струнку.

– Entdecke Tor, Soldaten. – рявкнул я грозно, – Es ist ein engagiertes Kommando mit einer besonderen Mission. Und Beeil dich, wenn du nicht willst ?rger. (Открывай ворота, солдат. Здесь специальная команда с особым заданием. И поторопись, если не хочешь неприятностей.).

Глядя на старшего офицера СС, как кролик на удава, рядовой поспешно распахнул ворота и замер в нацистском приветствии. Я кивнул ему головой, и Ганомаг медленно вкатился внутрь на просторную открытую площадку. Когда-то лагерный плац был тем самым колхозным током, а окружающие его бывшие амбары и конторка, стали казармой, складом и канцелярией. Сбоку от них торчал грубый навес солдатской столовой.

Не выходя из броневика, я жестом подозвал унтера и отправил его за начальником лагеря и офицерами. Через пару минут появились трое: пожилой гауптман и два лейтенанта.

– Ich Sturmbanf?hrer Moltke. Zonderkommando “F”. Sehr bald beginnt spezielle Operation. Sie m?ssen den Befehl Hauptverwaltung. Dringend zu bauen alle Soldaten. (Я штурмбанфюрер Мольтке. Зондеркоманда «Ф». Очень скоро начнётся специальная операция. Вам надлежит выполнить приказ главного управления. Срочно постройте личный состав.).

Глядя с подобострастием, гауптман отдал честь и выкрикнул команду, оба лейтенанта побежали в казарму. Через пять минут хаотичной суеты на площадке выстроилась вся рота охраны. Я довольно сказал:

– Гут, – и своим, – Огонь!

Два пулемёта и четыре автомата ударили по строю вражеских солдат, скосив их, как сорную траву. Секундой позже со всех сторон донёсся треск восьми пулемётов. Через пять минут всё было кончено. Бойцы разбежались по территории, добивая подранков и укрывшихся. По моему приказу всех полицаев-капо с белыми повязками немилосердно отпинали, связали и согнали в угол между казармой и колючкой. Два десятка подонков и предателей столпились в этом загоне, прячась друг за друга, и оттуда отчётливо потянуло дерьмом. Они сильно смахивали на загнанную в угол стаю вонючих шакалов, которым вернуть человеческий облик было делом безнадёжным.

Со стороны секторов с заключёнными не доносилось ни звука. Тысячи людей замерли, не понимая, что происходит: одни немцы перестреляли других. Наступал самый ответственный момент. Обезумевшие от свободы люди могли снести не только нас и нанести себе увечья, они могли начать погромы и провалить всю операцию.

Я подходил по очереди к каждому сектору и громко приказывал выйти командирам. Толпа зашевелилась, пропуская вперёд людей, одетых в потрёпанную командирскую форму. Все мои бойцы хладнокровно стояли с автоматами наперевес, чтобы сохранить видимость порядка.

Сажин со своими штурмовиками выпускал командиров через калитки и отводил к канцелярии. Я насчитал сорок восемь человек.

– Товарищи командиры. Прошу вас сохранять спокойствие. От вашего поведения, выдержки и воли зависит успех всей операции. – Слушая чистую русскую речь, пленные, не скрывая удивления, заволновались. – Повторяю, сохраняйте хладнокровие, иначе все люди бросятся наружу, как стадо, и всё кончится полным провалом.

– Кто вы такие? – вперёд вышел невысокий человек с волевым лицом.

– Отдельная рота специального назначения РККА. Спокойно!! – мне пришлось крикнуть на командиров, – я командир роты, лейтенант Батов.

– Полковник Гаев, командир стрелковой дивизии. Бывший командир.