Пластмассовые лица. Часть вторая

– Это я знаю. А после?

– Нет, после не звонил.

– Тогда, возможно… – начала было Эмили, но Томас её перебил:

– Он же взял с нас обещание! Я ещё и перекрестился, старый дурак! Верю всему! Верю на слово! Верю в честность! В правду! В то, что мой сын живёт достойной жизнью! А он! А он… – у Томаса не хватало слов выразить своё негодование.

– Как там мама? – Эмили решила немного переключить отца на другую тему.

– Совсем плохо. Почти не разговаривает и молится постоянно.

– Ты её успокой, пап. А я сегодня вечером к вам заеду, где-то часиков в восемь. Ладно?

– Ладно…

Из детей Вайеров Эмили была самой пунктуальной и ответственной. Вероятно, сказывалось то, что она была самой старшей. Приходилось с самого раннего детства помогать родителям: убирать, готовить, следить за младшими братьями и сёстрами, отводить их в школу. Поэтому, если Эмили говорила, что придёт где-то к восьми, то приходила она ровно в восемь, ни минутой раньше, ни минутой позже, будто появлялась у дверей заранее и смотрела на часы, ожидая того момента, когда будет пора нажать клавишу звонка. Так произошло и в этот раз: как только часы показали ровно восемь, в дверь позвонили.

С первого взгляда было понятно, в каком родители пребывают состоянии. Эмили усадила их на диван и начала подробно расспрашивать о том, как они всё узнали. Она, как могла, успокаивала их во время этого очень сложного разговора. Родители высказывали самые худшие предложения, какие только можно было представить. Видно было, что страх владеет их умами. Однако Эмили пыталась как-то настроить их на другой лад и каким-то образом оправдать поступок Джона. О звонке брата перед премьерой она рассуждала примерно так же, как и пастор, предполагая, что Джон прекрасно понимал, как отреагируют родители и вообще все жители Реддинга. Он знал, что совершил нечто дурное, а значит, возможно, был вынужден поступить так. Два часа пролетели как один миг. Но терпеливая Эмили добилась своего: в глазах родителей свернула искорка облегчения, а в разговоре всё чаще стали мелькать фразы «он не знал», «он беспокоится о нас», «видимо, он и правда не мог» и т.д. Примерно в пол-одиннадцатого Эмили, видя, что родители немного пришли в себя, покинула их, но пообещала, что завтра в это же время обязательно заедет снова.

Родители с тоской в глазах проводили её. Им сейчас была очень необходима чья-то поддержка. И, возможно, только благодаря усилиям дочери, им удалось как-то совладать с происходящим. На следующий день Эмили опять появилась в это же время, как и обещала.

– Привет, пап. Привет, мам, – она впопыхах поцеловала обоих. – Вы смотрите телевизор? – спросила она вдруг прямо с порога.

– Нет, – ответил безучастно отец.

– Включайте скорее третий канал. Там у Джона берут интервью в прямом эфире. Возможно, он что-нибудь расскажет о том, что происходит?

В глазах родителей промелькнул лучик надежды. А вдруг сейчас все их догадки по поводу того, что у Джона не было другого выбора, подтвердятся? Вдруг Эмили права, и Джон каким-то образом всё-таки прольёт свет на то, что случилось, как-то объяснит свой поступок, как-то намекнёт о том, что на самом деле происходит, даже если у него и нет такой возможности? Ведь он упоминал какие-то несколько дней. Вдруг это тот самый момент?

Эмили сразу же направилась в гостиную, включила телевизор и нашла нужную программу. Томас и Амелия уселись на диван. Эмили быстро скинула куртку и села рядом с ними.

На экране был Джон и один из самых известных телеведущих современности – Майк Фишер. Лицо Джона светилось от радости, но тело было скованным, зажатым. Он еле сдерживал нервозность, разъедавшую его изнутри, но никто этого не замечал. Родители также не обратили на это особого внимания: при таком свечении его лица язык тела был вторичным. Амелия отметила, что Джон немного похудел. Её сердце тут же сжалось при виде своего любимого мальчика. А ведь Джон действительно был её любимчиком. Амелия часто проводила время за книгами, с удовольствием погружаясь в воображаемые миры. Она любила поэзию: читала Шекспира, Байрона, Гёте, любила Киплинга и даже почитывала Гомера. Учитывая, что Джон посещал театральный кружок, им всегда было о чём поговорить. Амелия стала для Джона своего рода первым учителем по драматургии. Она объясняла ему хитросплетения и интриги, расшифровывала смысл строк в стихах, раскрывала внутренний мир героев. До самого отъезда в Лос-Анджелес Джон всегда советовался с мамой по поводу своих ролей. Естественно, для неё он был ближе всех. Это не значит, что Амелия не любила остальных детей, просто она очень трепетно относилась к своему птенчику, как она любила его называть.

– Итак, мистер Вайер, нам всем горячо полюбились Ваши герои. Это, конечно же, Микки. Я думаю, эта актёрская работа станет по-настоящему хрестоматийной, и будущее поколение актёров будут изучать тонкости игры по ней.

«Будущие актёры уже ничего не будут изучать: им совершенно это будет не нужно. Им встроят нанороботов, и технология будет делать всё за них. Смешно слушать», – подумал Джон.

– Конечно, нельзя забывать и о Вашей роли Энтони в фильме «Книжная любовь».

«Нельзя забывать?! Это моя лучшая роль!!! Микки рядом не стоял с Энтони», – если бы не «Эмоушен Диджитал», на лице Джона появилось бы возмущение, но оно не отражало ничего, кроме невозмутимой радости.

– Ну и Ваша последняя роль – Питер Гэлт. Если честно, я, как и многие Ваши фанаты, был по-настоящему шокирован. Расскажите, почему Вы согласились на неё? Ведь Вы играли таких романтиков-идеалистов, и тут такое. Вы что, не читали сценарий, когда подписывали контракт? – ведущий задавал одни и те же шаблонные вопросы, которые Джон слышал на каждом телешоу. Неужели людям до сих пор интересно это слушать? Последний вопрос, естественно, был шуткой, и, чтобы все это понимали, включили закадровый смех.

Джон, как только прозвучало имя его последнего персонажа, весь напрягся, но лицо оставалось таким же счастливым:

– Конечно же, я читал сценарий. Я прекрасно представлял, что мне предстоит. Я подумал: «Ух ты! Это будет совсем не просто. Мне обязательно нужно попробовать свои силы». Знаю, что он не похож на моих предыдущих героев, но надо смотреть на это с другой стороны: актёру нужно развивать все грани своего таланта, поэтому он должен пробовать себя в разных качествах и разных характерах. Чем больше персонаж не похож на актёра и чем лучше актёр его исполняет, тем профессиональнее этот актёр, тем он более талантлив.

– Между Вами и Вашим персонажем ничего общего?

Лицо Джона приняло задумчивый вид:

– Многое нас очень разнит. Возможно, я не такой застенчивый, возможно, не такой ведомый, как Питер. Он совершенно иной по характеру, по темпераменту, если Вы понимаете, о чём я говорю. И мне очень сложно было найти какие-то точки соприкосновения… Эээ… Но, пожалуй, есть кое-что…

– Что, например? – продолжал наседать Майк Фишер.

– Может быть… – лицо Джона сделало актёрскую паузу. – Может быть, что я тоже гей?!

После этих слов был вставлен уже не смех, а звук удивления зрителей. Последнее высказывание Джона, как на заевшей плёнке, прокрутили несколько раз, показав его с разных ракурсов. Крупным планом продемонстрировали губы Джона и то, как они произносят роковую фразу. Как долго Джон открещивался от этих слухов, и тут не он – технология – делает за него такое признание. Внутри его всего лихорадило. На лбу выступили капли пота, сердце заколотилось как сумасшедшее. Хотелось кричать во всё горло. Хотелось встать и убежать, но он не мог. То, что с ним произошло сегодня, сковывало не только его рот и лицо, но и всё тело. Ему нужно было отсидеть и вынести этот позор до конца, иначе… Иначе всё пропало и у него совсем не будет шансов…

Но дальше было ещё хуже. Джон до сих пор толком не представлял, как далеко это может зайти.

– А Ваша жена знает?

– Нет, я всё это время скрывал от неё, но понял, что не могу бежать от своей природы. Понимаете, я получил христианское воспитание, и мне всё время объясняли, что это неправильно, что это плохо, что это грех. Пришлось научиться подавлять это в себе. Я думал, если женюсь и начну жить как все, то наконец-то распрощаюсь с этим. Но нет, это была плохая идея. И моя последняя роль… Я просто выпустил наружу то, что сидело во мне… Поэтому получилось всё так правдоподобно. Простите меня. Прости меня, Джиллиан. Простите меня, родители.

Технология сделала так, что Джон заплакал. И впервые за последнее время их желания совпали: Джону тоже хотелось плакать. Вот теперь он по-настоящему осознал, в какую яму его гонят. Они собираются лишить его всего: жены, родителей, родных братьев и сестёр, целого города, где он вырос, где его любили, где ему всегда были рады. Он не знал, что делать.

На время Майк Фишер затих. Крупным планом показывали, как актёр плачет. Максимально громко передавали его всхлипывания. Вероятно, это делалось для того, чтобы вызвать у зрителей максимальную жалость к этому человеку, чтобы не только случайные люди, но и близкие простили его.

– Хорошо, Джон, – прервал тишину ведущий мягким голосом, будто на исповеди. – Вы всё сделали правильно. Успокойтесь, Вам нечего бояться или стесняться. Мы ведь цивилизованные люди и не станем осуждать Вас. У каждого есть право выбора. Каждый может быть тем, кем захочет. И фонд, учреждённый Вами, – это большое дело! Уверен, что скоро нам удастся сломать эти глупые стереотипы.

Джон почувствовал, как технология начала действовать, прекращая его истерики и слёзы. Через некоторое время он пришёл в себя.

– Да, и хотел сказать… Я больше не могу держать это в себе… Я должен признаться…

– Говорите, Джон. Говорите! Это Ваша минута искренности. Пусть все узнают, какой Вы на самом деле, – подбадривал Майк.

– Я знаю, почему меня тянет на мужчин.

– Почему же?

– Потому что в душе я ощущаю себя женщиной. И я хочу ею стать… – Джон сделал большую паузу. Лицо изобразило нерешительность. – Я знаю, что такие вещи сейчас возможны, поэтому я собираюсь… Я хочу… Сменить пол…

Снова звук удивления аудитории. Снова заевшая плёнка. Снова крупный план его губ, проговаривающих эти слова, словно эхо: «Сменить пол… Сменить пол… Сменить пол…»

Вчерашний комок боли вернулся к Амелии с новой силой ещё после того, как её сын признался, что он гей. Джон продолжал говорить, а этот ком всё сильнее разрастался внутри неё, заполняя всё свободное пространство. Он сдавливал грудь. Вызывал тошноту, подступая к самому горлу. Стало невыносимо жарко и душно. Лоб покрылся холодной испариной. Последние слова Джона о смене пола отозвались сильнейшим спазмом во всём теле, окончательно лишая Амелию возможности дышать. Когда воздух закончился совсем, она начала размахивать руками в разные стороны, словно оказалась под громадной толщей воды и отчаянно пыталась всплыть на поверхность. Она чувствовала, как колотится сердце. Как вязкая кровь бьёт по вискам, создавая разноцветные круги в глазах… И вдруг всё померкло…

Томас и Эмили не сразу сообразили, что происходит. Они ошарашенные смотрели в экран, ничего не замечая вокруг. На Амелию они обратили внимание, когда та вдруг начала биться в конвульсиях от нехватки воздуха. Через несколько секунд она обмякла. Родные начали бегать вокруг неё. Они брызгали ей на лицо водой, пытаясь привести в чувства. Затем аккуратно уложили на диван и дали понюхать нашатырного спирта. После чего Томас вызвал скорую помощь.

Через двадцать минут Амелию везли в больницу. Врачи поставили диагноз – инфаркт миокарда. Её сердце не выдержало. Это признание Джона было последней каплей…

***

Был ещё один человек, который чувствовал себя в эти минуты очень плохо, теряясь в догадках и совершенно не понимая, что происходит. Это была Джиллиан Фокс. Она думала, что у Джона какое-то психическое расстройство. Но тут выясняется, что дело совсем не в этом. В голове была полная каша. Всё спуталось, и стоило потянуть за какую-нибудь верёвочку, как тут же всё превращалось в один сплошной узел. Не от чего было оттолкнуться, не на что было опереться. Джиллиан не знала, что сделать отправной точкой, к кому ещё обратиться за помощью. Её страшно мутило. Несколько раз стошнило. Она не могла оставаться дома наедине с самой собой. Мысли комкались и зацикливались на самых страшных предположениях. Джилл решила сходить в аптеку и купить что-нибудь от тошноты и от депрессии.

В аптеке она встретила давнишнюю знакомую – Милену Фламер. Эта преклонных лет женщина, тем не менее, очень хорошо выглядела. Она относилась к той масти женщин, которые всегда смотрятся моложе своих лет. В основном, такой внешний вид достигался, конечно же, благодаря постоянному уходу. Ему Милена посвящала большую часть жизни, и это читалось во всём: от идеальных кончиков ногтей до аккуратно уложенных прядей волос. Единственное, что выдавало её преклонный возраст, -это шея, которую она предусмотрительно прятала под лёгким полупрозрачным шарфиком.

Такое внимательное отношение к своему внешнему виду легко объяснялось: Милена Фламер была профессиональным визажистом и гримёром. Она работала с очень многими известными людьми, поэтому пользовалась славой в определённых кругах и обладала весьма солидным авторитетом среди деятелей кино.