MANGA. Метасиндикат

Наблюдая за ним боковым зрением, Мария захлопнула ноутбук и потянулась за сумкой, и тут кто-то небрежным жестом сбросил ее папку со стола, и она упала на пол, раскинув страницы, как бабочка – крылья. Мария подняла голову и крикнула нависшей над ней долговязой Лили, похожей на русского царя Петра Первого:

– Осторожнее! – Мария вернула папку на стол, но она снова полетела на пол.

– Фашистка. – Лили самодовольно улыбнулась, за ее спиной обозначились две подружки – толстуха и рыженькая, похожая на кролика, обе с линзами.

С сентября Мария перешла на Sixth Form, в двенадцатый класс, и теперь на выбранные занятия ходили ученики из разных классов и даже других школ, на математику – больше всего, аж двадцать пять человек.

– С чего это? – Мария поднялась, в животе похолодело, сердце заколотилось.

Лили скривилась, имитируя акцент, ее подруги захохотали.

– Езжай к себе домой, дремучая! Вам тут не рады.

Мария стояла, скрестив руки на груди и запрокинув голову. Ярко-синие глаза Лили с фиолетовым зрачком будто бы светились изнутри. Хотелось сказать про Петра Первого и усы над губой, про акулу и рыб-прилипал, про комплекс неполноценности, который терзает не тех, кого надо бы, но все ее корявенькие слова будут подняты на смех, потому она избрала другую тактику:

– Слушай, чего ты пристала? Я вообще Россию ненавижу! Если бы…

Ее слова утонули в хохоте.

– Умора! Скажи что-нибудь, а? – Лили обратилась к подругам: – Правда, она говорит, как ворона?!

– И делает вид, что не в курсе, – вклинилась в разговор рыжая, похожая на мать в юности.

– Диким русским не место среди нормальных людей, – вынесла вердикт Лили.

Мария опустила голову, села, попыталась положить ноутбук в сумку на весу, чтобы его не скинули на пол и не разбили. Киан сделал вид, что не замечает конфликта, и поспешил убраться. Теперь она видела только ноги девчонок. К кроссовкам, оранжевым кедам и спортивным красным туфлям, пинающим папку, добавились черные мужские туфли. Они замерли, направив носки на Марию.

– Что тут происходит? – проговорили бархатным баритоном, и Мария остолбенела. – Лили, что за нацизм?

– Пусть валит к своим медведям! – огрызнулась Лили, но все-таки попятилась, а Мария делала вид, что возится с сумкой. Она была не готова посмотреть на своего спасителя.

– Спасибо, – проговорила наконец она, заправила за ухо челку и распрямилась на стуле.

Перед ней стоял… он. Рон. Стоял и смотрел испытующе. Воцарилось то самое неловкое молчание, когда проще под землю провалиться. Щеки вспыхнули, мысли беспорядочно заметались.

– Ты в порядке? – поинтересовался Рон, поправляя сумку с ноутбуком, перекинутую через плечо.

Мария тряхнула головой.

– Да, я… – Она вскочила, едва не перевернув стул, оперлась о стол. – У меня и правда такой ужасный акцент? Как у говорящей вороны?

Рон улыбнулся так, что у Марии в животе запорхали бабочки.

– Пойдем. – Уже на ходу, не оборачиваясь, он проговорил: – Ты в Лондоне со скольки лет? Не с рождения же.

– С восьми, – ответила Мария, семеня за ним.

– Ты крутая. Не представляю, что делал бы, если бы учился, например, во Франции. Это же безумно тяжело! Чужой язык, и как ни учи, все равно будет акцент. Так что ты молодец. – Он вышел на улицу, прищурился на яркое солнце, подождал Марию и спросил с легким удивлением: – Ты серьезно не понимаешь, чего они к тебе пристали?

Мария помотала головой, пятерней пригладила каре.

– Твоя страна расстреляла мирных демонстрантов, выражающих протест…

– Это не моя страна! – возмущенно воскликнула Мария. – Я ее ненавижу. Там остался мой отец, но моя страна – здесь! Неужели непонятно? Я-то при чем?

Рон пожал плечами и кивнул по ходу движения машин.

– Тебе ведь туда, на стоянку? Мне в другую сторону, я тут рядом живу. – Его рука чуть сжала плечо. – Давай, Мэри, до завтра.

– До завтра, – уронила она и растерянно уставилась на его удаляющуюся спину.

Радость сменилась злостью на себя и опустошением. Давай же, действуй! Попроси объяснить задачу, предложи… да хоть в столовой пообедать! Нет же, обомлела и замерла, как овца! А теперь что? Позвать? Глупо. Бежать за ним? Еще глупее.

На стоянке Мария села за руль своей старенькой «тойоты», но уезжать не спешила. Гадостно было на душе. Очень гадостно. Словно каракатица выпустила чернильное облако, и весь мир погрузился во мрак.

В голове звенело: «Диким русским не место среди нормальных людей». Будущее растянуло губы в фальшивой улыбке российского диктатора, из-за жадности и глупости которого у нее теперь неприятности. Политикой Мария не интересовалась и не хотела знать, чего же такого он сотворил в этот раз. Все воюет, гад, то с чужими, то со своими.

Она завела мотор, вырулила с парковки и вместо того, чтобы ехать домой, отправилась побродить в парке, уток покормить. Дома точно не получится успокоиться.

На парковке у парка мест предсказуемо не оказалось, но для ее крошечной «тойоты» нашелся закуток в самом конце кармана стоянки, возле обочины, где тоже парковались.

День выдался ясным и прозрачным, слишком теплым для октября. В парке народу было больше, чем хотелось.

Проходя мимо школьников – горластых, подвижных, пестрых – Мария отмечала, что они сбиваются в кучки по национальностям: англичане и арабы, которые тут давно, азиаты отдельно, недавно приехавшие арабы отдельно.

Девочка-китаянка лет десяти шла одна и на своем языке разговаривала с воздухом, всплескивала руками, смеялась, ее сияющие изумрудные глаза, измененные линзами дополненной реальности, намекали, что она беседует с голографическим другом или подругой. Мария сейчас тоже не отказалась бы от такой подруги.

Она и раньше ощущала себя не на своем месте, но раньше в классе были другие «русские» – Амина из Казахстана и Пашка с Украины, которые сглаживали одиночество. Но они пошли в другую школу, и Мария осталась одна.

Где бы она ни жила, кем бы ни работала – так и будет «дикой русской». Но и в Россию возвращаться не хотелось: там постоянно воюют, холодно. И никакой тебе свободы. Россия напоминала проклятый браслет, отсекающий ее от мира грез.

А здесь?

Вспомнился огромный дом отца с мраморными лестницами. У Марии было две комнаты: спальня и игровая с таинственным лесом, железной дорогой и горками. В саду был пруд, куда летом выпускали золотых рыбок. В гости приходили подруги – Юля, Алина и Ника. И Егорка, который написал записку с признанием в любви.

А еще – квартира в Ялте на верхнем этаже высотки, откуда открывался вид на весь город и море. С этой квартиры начинались ее воспоминания. Было ей чуть больше пяти, и днем она боялась подходить к окну, так и казалось, что дом покачнется и упадет. А еще боялась врачей и людей в белом, на них похожих. Мать говорила, что она тяжело болела менингитом и натерпелась в больнице, отсюда и страх. Но этого Мария не помнила, как и всего, что было до болезни.

Зато отлично помнила ласковое море в Ялте, пахнущее кремом для загара, арбузными корочками и еще чем-то прекрасным, навсегда утерянным.

Сейчас мать снимала квартиру на Лием Уэй, на западной окраине возле болотца, откуда до станции метро Райслип ехать минут двадцать. Когда-то это был промышленный район, потом его перестроили, заводы стилизовали под торговые центры, но двухэтажные кирпичные дома по-прежнему напоминали бараки из карикатур про Россию. Стоило увидеть их, и рождалась мысль: «Твои дела плохи, подруга».

Да, в Лондоне – перспективы, но… Но – для талантливых, нестандартно мыслящих. Мария не питала иллюзий относительно себя: она обычная зубрилка, середняк. К тому же – «дикая русская» и для местных таковой останется навсегда. Могущество отца сюда не распространялось.

Перспективы не радовали, а возвращение в Россию Мария не рассматривала, это все равно что добровольно посадить себя на цепь. Каждый ее соотечественник мечтает оказаться здесь, не каждому везет, так что жаловаться грех. Наверное.

Пять лет потерпеть – и она закончит обучение, будет делать что хочет…

Пока пять лет казались нереальным сроком, лучшими годами, вырванными из жизни старым самодуром.