Миллион для гения

– Что за шум? – недовольно воскликнул он, – что за безобразие?

Вороны присмирели.

– Членство… Членство… Членство…, – слышались голоса замерзших людей.

– Ах, господин Леонидов? – воскликнул он, не обращая внимания на остальных, – вы ко мне?

Узнав, что он хочет забрать свои книги, ничуть не удивился, даже обрадовался этому.

– Сейчас вам их вынесут, не волнуйтесь, – произнес он. – А ну-ка, тихо тут, – шикнул он на толпу, и отдал распоряжение маленькому человечку, который возник у него под ногами. Тот кинулся исполнять приказ, а они остались ждать на улице.

– Вы не желаете к нам в 3 тысячелетие? Посодействую без очереди! – сказал Тепанов.

Леонидов был немногословен, после увиденного в глазах Ангела, смотрел на этого человека с искренней жалостью. Даже с ужасом. Тот, ничего не заметив, продолжил: – Ну, что же, тысячелетие большое, еще успеете, всегда пожалуйста, всегда рады-с. Всего три тысячи рубчиков-с, пока расценки не поднимались.

Потом он посмотрел на толпу: – Все, господа, я устал, у меня обеденный перерыв. Мне нужно отдохнуть, я с самого утра торчу здесь. Я семнадцать лет кручусь в этом дерьме. В конце концов, я строю загородный дом… домик… домишко! – засмеялся он. – А вы знаете, как это нелегко, как непросто! Везде одно ворье! Стоит засмотреться, проглядеть – моментально надуют. Одно ворье… ворье-с, – пропел он. Изящно поправил новенький пиджачок и посмотрел на Леонидова.

– Ну, что, господин Леонидов, рад был с вами работать, вы талантливый писатель, заходите к нам еще.

Из дома выскочили маленькие люди и начали выносить книги. Все они были низкого роста и были чем-то похожие друг на друга. Детский сад. И только лица их были сморщенными, глаза умудренные опытом долгой жизни, с лукавыми, порочными улыбками. Они ехидно посматривали на Леонидова и зло косились на Ангела, как будто могли его видеть. А может могли? Но кем тогда нужно быть?

Коробки с книгами стояли на снегу, маленькие помощники суетились, Ангел подогнал такси, и человечки начали грузить. Как Ангел это сделал, было непонятно – такси само подъехало и двери открылись. Водитель молча вышел, открыл багажник и начал помогать. Леонидов хотел было пересчитать книги перед тем как за них расписаться.

– Пересчитай, пересчитай Леонидов, – поддержал Ангел.

– Ну, что вы? – прочитал такие намерения в его глазах Тепанов. – Дома пересчитаете, дома. Все в порядке-с, все под ключ-с!

А Леонидову хотелось уехать отсюда быстрее, он уже не мог видеть этого человека в костюме, в липком темном уголке Москвы, под этой вывеской.

– До свидания, господин Леонидов, до встречи. Заходите еще.

– Заходите-с, заходите-с еще-с, – возник под ногами один из маленьких помощников, подмигнув ему и гнусно улыбнувшись, а голос этот показался удивительно знакомым. Ему бы еще кудрявые рыжие волосы, бакенбарды и котелок на голову.

В последний раз он оглянулся на эту улицу, посмотрел на трансформаторную будку, которая мнила себя целым домом, на человечка в новом пиджачке, который мнил себя издателем, на старинное здание, бывшее некогда церковью, на притихшую толпу людей. Этот дом действительно был когда-то Храмом, только давно уже не было на нем крестов.

Вернувшись, они с Ангелом пересчитали книги в новеньких коробках. Не хватало ровно тридцати штук. И тогда он словно увидел, как уважаемый поэт и издатель, владелец газет и журналов, учредитель Союза писателей третьего тысячелетия в темном подвале раскрывал эти коробки и украдкой тонкими пальцами музыканта по одной их оттуда таскал, и ему стало невероятно жалко этого человека, в имени которого чего-то не хватало.

25

Телефонный звонок разорвал тишину комнаты. Звонок был неожиданным, звонить ему было некому. Он никого не ждал, уже не надеялся на чудеса, а потому равнодушно снял трубку. Петров жизнерадостно поприветствовал его.

– Старик, собирайся! – громко произнес он, и голос его заполнил пространство маленького помещения.

– Завтра едем на кинофестиваль. Состоится премьера моего фильма.

Он был рад за друга, наконец, хоть у него что-то сдвинулось с места. Голос Петрова был уверенным с победными нотками, и это настроение постепенно начало передаваться ему. Это был голос человека, на котором изящно сидел черный смокинг, черная бабочка забралась под воротничок, подчеркивая ослепительную белизну рубашки и лица, которое светилось в свете прожекторов на сцене под огромным киноэкраном. Красная ковровая дорожка осталась позади, она почтительно проводила его друга на киношный Олимп, продолжая встречать гостей кинофестиваля.

– Обязательно костюм и галстук? – уныло спросил Леонидов, – он так и не успел полюбить этот наряд, да и полюбит ли?

– Куда подъехать, в какое время?

– Старик, – последовательно отвечал на вопросы Петров, – костюм вовсе не обязателен, здесь публика специфическая – ходят в том, что по душе, главное, чтобы тебе было удобно, а подъезжать никуда не нужно, нас повезут на транспорте, организованно. Так что завтра сбор в таком-то месте в такой-то час. И передай приглашение Гале, – потом добавил, – уезжаем на два дня.

– Уезжаем? – удивился Леонидов.

– Да, уезжаем, все, остальное потом,… завтра… завтра… До встречи, старик. Пока.

Леонидов повесил трубку и вновь остался в тишине маленькой комнаты наедине с молчащим телефоном, потухшим компьютером и горами книг под потолком. Он был рад этому звонку, он не мог и не хотел больше оставаться здесь, и Петров с его поездкой оказался спасением.

Они долго ехали на автобусе, битком заставленном техникой, коробками, прожекторами. Оказалось, что фестиваль будет проходить не в Москве, а в другом городе. И теперь они все дальше удалялись от столицы. Широкие шоссе превращались в узенькие дороги, потом в дорожки, города в городки, деревья на обочине становились выше, солнце ярче, а голубое небо висело над головой. Куда они ехали? Леонидову было совершенно все равно. Главное ехать. Главное, куда-нибудь подальше, а там будет видно. Галя, сославшись на усталость, осталась дома, и они могли спокойно поговорить. Петров был одет вовсе не во фрак и никакого намека на бабочку. Да и багажа не было, куда бы он мог спрятать костюм. Знакомый свитер и старенькие брюки. Это был Петров – просто Петров, каким он знал его много лет. Пассажиры в автобусе, судя по одежде, тоже не собирались на набережную Круазет. Люди как люди, самые обыкновенные. Некоторых он узнавал – то были актеры и режиссеры из старой, давно забытой эпохи.

– Старик, сожалею, – произнес Петров. Он уже знал историю, произошедшую с ним.

– Дело даже не в договоре. Ты прав. Договор сегодня ничего не значит. Бумажка, фикция. Тебе нужно было сделать одну простую вещь, прежде чем везти деньги этому,… – он промолчал, – этому…, – и подавился именем, так и не сумев его произнести.

– Когда ты мне обо всем рассказал, я поинтересовался, что же это за поэт такой и что он написал? – Петров посмотрел в окно, о чем-то задумался, наконец продолжил:

– Тебе нужно было прочитать «стихи» этого поэта, и уже никакой договор был бы не нужен. Знаешь, я давно понял одну простую вещь, – задумчиво продолжал он, – бездарность страшнее всего. Страшнее, чем ребята-грузчики, умеющие делать на нас деньги. Это даже хуже, чем желание украсть или заработать на ком-то. Бездарь повинуется особому, ему одному понятному принципу, инстинкту, получая от этого удовольствие. Ты талант, ты творец? Гений? Ну и что? Таких как ты, много, а я один. Пиши свои нетленки, снимай картины, а я приду и кину тебя. Закатаю в такое, потом будешь долго отмываться и отрабатывать долги. Ну, кто ты такой? Никто. Гений! Вас тысячи, миллионы, а я один.

– Ты уверен, что он такой один? – спросил Леонидов.

– Конечно, не уверен, – засмеялся Петров, – но надеюсь, что этих убогих не больше, чем просто людей, коммерсантов, не со зла, собирающих бабло. Зависть что ли какая-то? Зависть особого рода. Удовольствие – от собственного бессилия угробить стоящее дело. Духовная импотенция. Тебе нужно было прочитать, так называемые, стихи и ты сразу бы понял все… Ладно, проехали, – закончил он, посмотрев в окно, – не расстраивайся, мы сильнее этих. Ты пишешь замечательные книги, это главное!.. Посмотри, красота вокруг какая! – внезапно воскликнул он.

Они ехали уже несколько часов, пока автобус не начал вязнуть в глубокой колее дороги. Или не дороги, а как говорится, «направлении». И действительно, эта узенькая колея уже не напоминала дорогу, а лишь указывала путь. За окном за это время произошли невероятные изменения. Всего за несколько часов они словно попали в другую страну, в другой мир. Исчезли сугробы, и яркое солнце освещало зеленые поля и деревья. Они оставили холодную московскую зиму далеко позади и въехали в чье-то лето! Как по волшебству! Всего за несколько часов!

Наконец их пересадили в машины с открытыми бортами и табличкой «ЛЮДИ», а впереди, весело урча мотором, выбрасывая клубы дыма, прокладывал дорогу трактор смело ведя их за собой. А вокруг бесконечные поля колосящейся пшеницы, маленькие речушки без переправ, которые на вездеходах они преодолевали с легкостью и щемящим восторгом людей, изголодавшихся по высокому небу, солнцу и запаху скошенной травы. «ЛЮДИ» – было написано на окошке, и как-то необычно и приятно было почувствовать себя Человеком. Человеком в этом теплом лете.

Леонидов долго смотрел по сторонам, и удивительное чувство охватило его. Захотелось улечься на огромном лугу, утонуть в зеленой траве, закутаться, натянуть на себя облачко, которое проплывало над ними, и потом широко открытыми глазами смотреть туда, где высокое небо и яркое солнце. Слушать стрекот кузнечиков, жужжание пчел на цветках, вдыхать аромат луга и леса. И не думать больше ни о чем. Просто чувствовать, ощущать все, что тебя окружает, и раствориться, остаться навсегда. Здесь была настоящая земля, настоящие деревья, вода в речушках, где плавала рыба, настоящие облака плыли по небу, и настоящее, неизвестно откуда взявшееся лето, согревало и звало за собой в покрытые зеленью луга и леса. Он уже забыл о том, куда они ехали. Просто тряслись в высоком кузове машины, кивая в такт каждому ухабу и кочке. Женщины смеялись, визжа от восторга. Ну, где еще найдешь такое развлечение, никакие американско-русские горки, мчащиеся по своему предсказуемому железному рельсу, никакие аттракционы не доставят столько радости и пьянящего восторга, разбавленного ароматом скошенной травы. Гениальный тот инженер или чиновник, который не проводит в такие места дороги. В этом есть великий, глубоко продуманный смысл. Сюда не доедешь на джипе, не прорвешься на свирепом мустанге с мигалками и спецсигналами. Может быть, проедешь, но обязательно увязнешь или просто испугаешься или не захочешь вовсе – стоит ли колеса топтать по такой грязи и бездорожью, по этой колее. Колее, которая называется Россией. Потому и деревья здесь настоящие, небо высокое и яркое солнце. Солнце, которое не заметить нельзя и лето. Жаркое-жаркое лето…

Вдалеке показался населенный пункт. Покосившаяся вывеска подсказала его название – «Дальнерусск». Они въехали в городок, скорее даже поселок, и подкатили к зданию старенького клуба. Их уже встречали! Два мужичка заканчивали приколачивать длинную вывеску над входом. «Приветствуем участников кинофестиваля» – красовалось на ней. Вывеска была прибита немного криво, но смотрелась хорошо и даже нарядно. А криво, потому что на ступеньках стояла здоровенная початая бутыль самогона, к которой эти двое уже успели приложиться. Настоящего деревенского самогона, который не перепутаешь ни с чем. Бело-мутная водица в высокой бутылке с закрытой пробкой. И что больше всего удивляло – самая настоящая красная ковровая дорожка, извивающаяся по ступеням. Дорожка была старенькая, захоженная до дыр, она сверкала протертыми местами. Лет 50 назад по ней, наверное, поднимался местный «генеральный секретарь» (или кто там у них был), чтобы поздравить какую-нибудь доярку с выдающимся надоем. Это была самая настоящая дорожка, которая так нужна была сейчас, со своей историей и залысинами.

Люди начали выгружаться, прыгая через борта, потом выстроились в ряд, и двери клуба гостеприимно раскрылись. Встречал их глава местного клуба. Фестиваль начался! Какой-то журналист, отряхнув фотоаппарат от дорожной пыли, начал фотографировать. Все проходило очень хорошо. По-настоящему…

Немного времени для подготовки, и начался показ.

Работ было немного – два художественных фильма и несколько документальных лент. Фильм о театре, другой про художника, еще один про ученого. Зрителей в зале было немного. Два дня один за другим показывались эти ленты, и все новые люди занимали места в зале. Здесь были в основном женщины. Женщины-доярки. Они сменяли друг друга в коровнике и приходили сюда на просмотр. И, конечно же, остальные места занимали сами участники фестиваля. Смотрели свои работы и работы коллег, сами оценивали, сами вручали призы. Здесь не было победителей. Все картины заслуживали внимания и принимались с восторгом. Люди выходили на сцену, произносили речи, а журналист, которого они привезли, все это снимал. Особенно удивляла реакция двоих мужиков с самогоном. Они не пропустили ни одного кинофильма, по-видимому, в этой летней деревне работали только женщины, а мужчины то ли руководили, то ли просто отдыхали. Они ведь приколотили вывеску, расстелили красную дорожку, и теперь отдыхали. Бутыль стояла рядом, но за целый день ни один из них к ней так и прикоснулся. Только восторженными трезвыми глазами смотрели на экран.

Леонидову понравился один художественный фильм. Очень понравился. Актеры явно не зашли на съемочную площадку на пару часов между съемками в рекламе и антрепризными концертами. Актеры знали свой текст, и, по-видимому, знакомы были с ролями, которые играли. И тексты ролей им вручили не за десять минут перед съемками. Скорее всего, они даже репетировали свои роли. Правда, среди них не было детей или внуков, внучатых племянников знаменитостей. Зато сценарий к этому фильму писал не сварщик и даже не осветитель. И грузчику такое не по силам. Кто-то, памятуя свой опыт и умение, в удовольствие наваял замечательную пьесу, по которой сняли фильм. И создавалось это кино не один день в маленькой комнатенке, экономя бюджет. То была настоящая работа! Леонидов давно не видел такого замечательного фильма. Он был уверен, что подобное не снимают сегодня, а тут такое откровение с экрана. В перерыве подошел к режиссеру. Они познакомились, разговорились.

– Когда ваш фильм выйдет в прокат? – спросил он режиссера.

– Никогда, – ответил тот.

– Почему? – изумился он.

– У нас его не купит ни один кинотеатр, – весело ответил режиссер, – и, помолчав, добавил, – а кто мы такие? Ну, кто мы такие? – и засмеялся.

– И что, вы никому не покажете его? Этот фильм никто не увидит?