Миллион для гения

Кому нужна эта скорость? Ветер сквозь лобовое стекло? Еще недавно там, внизу, он плелся по скучному тракту, обгоняя машины и города, заправки, оставляя позади запахи людей, бензина, еды, отходов цивилизации, но вот, поднялся и словно крылья выросли за капотом машины. И уже не хотелось ни думать, ни ползти, а лететь, огибая горы и пропасти, и только чувствовать.

Скорость! А не повод ли это забыться? Не думать, не вспоминать. Только небо над головой и неровный асфальт под колесами. Лететь! Но колеса разумно не дают споткнуться, цепко держат дорогу, а новая машина рассудительной безупречностью не сбросит тебя вниз, и вынесет, и доставит. Но поворот, и еще. А там глубокая пропасть. Теперь нужно по высокой террасе огибать зияющую пустоту. Снова поворот, и еще. А не разогнать ли тебе твою красавицу до безрассудного полета, оторвать ее шины он надоевшего асфальта, вспомнить, что за спиной есть крылья – точно есть! И сделать этот прыжок в никуда, в бездну, в неизвестность. Очнуться на другой стороне, или где-то еще и не считать больше надоевшие повороты и спуски…

Что это? Неужели скорость, которая теперь и есть – повод не думать до такой степени позабыть, что уже готов сделать этот прыжок? Просто сводит с ума машина, которую вчера, наконец, подарил себе, вытащил из скучного салона-магазина, надавил на педаль и отдался полету…

– Зачем тебе она?

– Хотел уехать от ее стояния и самого себя…

– Куда?

– В никуда!

– Почему?

– Некуда больше, да и незачем.

– Но, почему?

– Лучше не думать и мчаться, и давить на педаль, потому что стоит остановиться, задуматься… Просто нужно ехать и делать это, как можно быстрее…

42

Дорога резко оборвалась. Впереди темный склон и камни под колесами. Он бросил машину и теперь пробирался сквозь редкие кусты на вершину горы, освещенную ярким светом фар. Он не знал, где находился, куда шел, было только одно желание – наверх. Только не вниз. Свет становился более тусклым, но он продолжал свое восхождение. Наконец, небольшая площадка открылась перед глазами. Остановился, огляделся. Вдалеке торчали верхушки гор, холмов, все было в предрассветном тусклом тумане. И все-таки он смог разглядеть, что эти вершины не стояли на месте – они колыхались, становясь то выше, то ниже. Все было в каком-то сказочном движении. Там, в самом низу, горы заканчивались, спускаясь в бесконечную равнину моря. Они, то поднимаясь из воды, то исчезая на глубине, размеренно плыли. Каждая часть этого странного рельефа была независима. Все, не цепляясь друг за друга, было в постоянном движении, в свободном полете. Не было точки отсчета, не было координат, не за что было ухватиться взглядом и остановить мгновение. Взгляд следовал за бесконечным движением и не мог сфокусироваться.

Он посмотрел прямо перед собой. Неподалеку заметил человека. Человек был знаком ему. Он был для него той единственной точкой, которая никуда не перемещалась, не уходила, не двигалась с места…

Клейзмер стоял на широкой площадке на самой вершине горы. Его волосы и длинная борода развевались на легком ветру. Он стоял и смотрел вдаль. Он ждал, когда из-за высокой горы начнет появляться солнце. Он давно был один. Очень давно, и только горы, море, небо над головой, солнце, планеты, космос теперь были его собеседниками. Внезапно Клейзмер заметил человека и в ужасе отшатнулся:

– Нет-нет!.. Оставьте меня… Оставьте меня в покое…

Он хотел скрыться, но, поняв, что бежать некуда (только вниз, но туда он идти не хотел), произнес: – Я не даю интервью.

Незнакомец неожиданно ответил: – я тоже.

Клейзмер удивленно на него уставился: – Что «тоже»?

– Я тоже не даю интервью, – устало произнес незнакомец, замолчал, безучастно глядя вдаль, не обращая на него внимания. Теперь Клейзмер внимательно разглядывал этого человека. Потом перевел взгляд вдаль горного ландшафта, долго стоял так и смотрел, потом на футляр со скрипкой, который одиноко приткнулся у высокого серого камня и снова на него.

– Вы ни о чем не хотите меня спросить? – произнес он.

– Нет, – жестко ответил человек.

– Но, почему? – уже громче, с обидой в голосе, воскликнул он.

– Все равно не пойму вас…, вашу чертову математику.

Сказал это и снова замолчал.

– Но, это же так просто! – воскликнул Клейзмер.

– Да-да, просто…, все просто, – пробормотал человек.

– Хотя, вы правы, – согласился Клейзмер, – зачем что-то понимать, кому теперь это нужно? Никому.

Снова долгое молчание повисло в свежем предутреннем воздухе. Клейзмер повторил: – Никому… Ваши желания трехмерны! Глаза слепы. Вы даже не можете поднять голову и посмотреть наверх.

– А ваша математика? – перебил человек, – чего вы добились с ее помощью. Что вы хотели доказать?

– Дело не в математике, – горячо заговорил Клейзмер, – все эти науки, доказательства, теоремы… Дело в нас самих. Мы ведем себя как крысы в лаборатории генетика. Как кролики. Мы беспрерывно раздражаем наши рецепторы удовольствия, но не более того. Только животные инстинкты. Мы покрыты толстой коркой удовольствий и низменных желаний. А ведь так было не всегда! Мы зашли в тупик, превратились бессмысленную ветвь. Осталось ей досохнуть и отвалиться за ненадобностью.

– Вы математик или философ? – спросил собеседник, уже с интересом глядя на этого высокого человека, покрытого густой черной растительностью. Он напоминал ему дикого зверя, хотя разговаривал, как человек.

– Это одно и тоже, – с благодарностью продолжил Клейзмер. Он так хотел с кем-то поговорить. Только сейчас он понял, как долго молчал.

– Все эти понятия фундаментальные и являются звеньями, которые, соприкасаясь, намертво цепляются друг за друга, образуя неделимую цепь. Цепь – это наука, но сегодня она висит на шее у чудовища, имя которого – невежество. Теперь на нее можно повесить любые амулеты и символы, используя в порочных целях.

– Такова реальность, – тихо ответил его собеседник.

– Реальность?! – закричал Клейзмер. – Реальность – это границы нашего невежества. Мы прочертили их для собственного удобства, но продолжаем жить рядом с вещами нереальными. Вспомните пирамиды, которые до сих пор не смог повторить человек, идолов невероятной высоты, сделанных из камня, где в округе лишь одни пески, вспомните все чудеса света. Сегодня мы не замечаем этого. Нам достаточно лишь того, что понятно и объяснимо, что уже есть и поддается простому доказательству. Когда-то человек был способен на многое. А ваша «реальность» так же бесконечна, как вселенная, время, разум…

Он говорил, и глаза его ярко блестели в тусклом свете зарождающегося утра.

– Вспомните: «Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». Так сказал Фридрих Ницше. А вот еще: «Только те, кто предпринимают абсурдные попытки, смогут достичь невозможного». Это – Альберт Эйнштейн. «Человек начинает жить лишь тогда, когда ему удается превзойти самого себя», – он же. А вы говорите реальность! Стоит потерять это чувство реальности, и нам уже не по себе, нам не комфортно, нас затягивает в пропасть. И ты уже летишь в неведомый мир. А зачем он нам нужен? Там неудобно, непривычно. Стоит ли поднимать головы и смотреть туда. Но, еще Платон сказал: «Всё, что вызывает переход из небытия в бытие – творчество».

Человек посмотрел на него и произнес: – Вы математик, вам проще – есть за что держаться.

Клейзмер теперь смотрел куда-то вдаль, он устал, он сказал все, что хотел, в этих нескольких фразах он излил целый поток мучений и страданий, а теперь молчал. Потом тихо произнес: – Стоит взобраться на эту гору, и ты обязательно остаешься один…

Посмотрел на своего собеседника и повторил его последнее слово: – Математик! Да – был математиком! Я не занимаюсь больше математикой! – резко произнес он. – Она мне больше НЕ ИНТЕРЕСНА! – и добавил:

– Ваш мир спасет невежество!

– Что же делать? – спросил его человек.

Клейзмер уже повернулся и куда-то пошел. – Что делать? – на ходу бросил он, – что делать? Вон гриб! Видите! Смотрите, какой большой! На моей горе! Вон еще один! И еще…

Он шел, и голос его становился тише, теряясь вдалеке, пока не затих совсем.

– Так что же делать? – вдогонку закричал человек.

– Оставьте меня в покое… Я не даю интервью… Не даю… не даю… Интервью не даю… Гриб… Мой гриб…

Человек остался один. Снова один!

«МИР СПАСЕТ НЕВЕЖЕСТВО» – билось в его висках.

Он смотрел вдаль на проплывающие горы. На одной из них ему показалась знакомая фигура. Показалась – не показалась. Сейчас это было не важно. Он узнавал в чертах этого человека лицо Альберта Эйнштейна. Вот еще гора, а на ней Фридрих Ницше, вон еще – и на ней Платон. Каждый из них взобрался на свою гору и остался там навсегда. Потом он видел горы и высокие холмы со своими любимыми писателями, классиками, поэтами. Каждый на своей горе, на самой ее вершине. И обязательно один. Неожиданно увидел человека в белой форме… Петров! Он узнал его. Тот тоже сидел на верхушке своей горы и смотрел вдаль, на голове его была капитанская фуражка. А под горой сиял в предрассветном тумане огромный белый лайнер с большими парусами, которые весело надувались и звали в дорогу.