Родник Олафа

– Ну, давай. Чтоб он языком едва-едва коснулся губы-то, – сказал Леонтий и дотронулся до края колокола и быстро проговорил, перечисляя и показывая на те или иные места колокола: – Се губа, се талия, се поясок, се голова, се корона, се хомут.

И Сычонок начал медленно раскачивать тяжкий круглый язык. И ему чудилось, что он не только колокол этот качает, а еще и колокольню, церковь, кельи, поварню с трапезной и само небо с солнцем. И колокол неожиданно нежно, хотя и басом, пропел.

Леонтий аж засмеялся и потер пухлые ладони. Глаза его блистали.

– Ишшо, ишшо! – сказал он. – Хотя и не время, но… можно. Запомни: сей батюшка-колокол – праздник.

И мальчик снова заставил этот колокол сказать свое какое-то устало-задушевное, бережное слово.

– А теперь вон, – указал Леонтий на колокол поменьше. – Он – воскре-се-е-ние. И такожде не время… но давай уж.

Сычонок и его заставил петь так же благозвучно. Леонтий в голос засмеялся.

– Бо убо! Бо убо[143 - Ведь так.]! Но им давай глаголать только в праздники и воскресенья, разумеешь?.. А нынче не избежать внушения от Герасима али кого другого…

Но видно было, что Леонтий по-настоящему захвачен происходящим. И он велел взять веревочки от других колоколов – будничных, а потом маленьких подзвонных и зазвонных, последние были в связке.

Мальчик сбивался вначале, но Леонтий ему показал, как нужно. И Сычонок снова попробовал.

Леонтий зажмурился, как кот Кострик.

– Ну, я тебя ишшо поучу, – сказал он, – а пока дай братии поиграю.

И он начал звонить-перезванивать-зазванивать, ловко поворачиваясь, дергая за веревки, будто танец какой исполнял. И живот ему не мешал. Он двигался по-юношески легко.

Когда они спустились, в храме уже шла служба. Леонтий повел мальчика в храм. А после службы Стефан спросил, что это было на колокольне-то?

– Он играл, – ответил Леонтий, кивая на Сычонка. – А потом уж и аз грешный.

– Вот оно что! А я и услышал… – Стефан сделал жест рукой, обозначающий волны. – Будто серебро живое пролилося.

Леонтий расплылся в довольной улыбке.

– Да! Так и есть. Сей сиромах[144 - Бедняк.] и владелец оного, – сказал он и указал на Сычонка. – Аз то сразу раскусил, аки застал его на колокольне. Невинным чадам то даром дается, что нам многими трудами и стараниями.

Стефан кивнул.

– Верно.

– Вот и появится у нас звонарек, – сказал Леонтий. – А то мне туда на верхотуру несподручно бегать-то.

Стефан улыбался своей нутряной улыбкой.

– Значит, не зря я его у собак отбил.

4

А через несколько дней вдруг все в монастыре засуетились, что-то случилось. Настоятель Герасим сам по двору ходил, осматривался и тыкал посохом туда или сюда, указывая на ямину ли, на кусок дерева или обрывок тряпки. И монахи все убирали, ровняли, тщательно мели метлами, возили с Днепра песок на кобылке и посыпали дорожки. Только что пыль не сдували отовсюду. Герасим, узрев Сычонка в поношенной грязной одежке, велел ему найти что-нибудь. И Леонтий подобрал ему совсем маленькую ряску, но и та была Сычонку великовата. Леонтий взял ножницы, тут же укоротил подол и рукава, дал мальчику нитку с иголкой да указал все подшить. Сычонок сидел, корпел над рясой, все пальцы исколол. Леонтий глядел-глядел и не вытерпел, вырвал у него рясу да и все сам ладно и быстро обметал. Мальчик скинул свою уже рваную на локтях и коленях одежку и примерил снова ряску. И почувствовал, какая она теплая. Леонтий и порты крепкие ему отыскал.

Мальчик вырядился и удивленно на Леонтия глядел, кивал вопросительно.

Тот не мог понять, о чем он вопрошает, мол, как выглядит, что ли?

– Да ты ж не девка, чего волнуешься? Похож на заправского инока.

Но мальчик продолжал спрашивать. Леонтий так и не понял, чего ему надо.

Мальчик шел да прислушивался, о чем толкуют монахи. Понял: кто-то едет сюда.

И точно, под вечер Леонтий велел мальчику лезть на колокольню и глядеть в оба на Чуриловку. Как только на дороге появятся всадники, бить в праздник и в воскресенье, а после дать перезвон.

– Ты его посылаешь, не боишься, что малый вместо звонов петуха даст? – спросил Феодор с налимьими усами.

– Отрок смышленый. На лету все схватывает. Я, может, и гораздно[145 - Умело, искусно; основательно.] сыграть сумею, но без живого серебра. А у него оно есть, поет, – отвечал убежденно Леонтий.

И точно, все эти дни они поднимались вдвоем на колокольню, и Леонтий поучал мальчика. Так что тот уже прилично звонил.

– Гляди, Леонтий, – сказал Феодор, качая головой.

И вечером, когда из-за Днепра лились червленые лучи солнца и кукушки в дальних березовых рощах били в свои небольшие, но звучно-гулкие «колокола», будто дразня мальчика, вызывая его на колокольное сражение, а в слободе мычали коровы, брехали собаки и перекликались звонко дети, на дороге в Чуриловке и впрямь показались всадники.

Мальчик глядел на них сквозь полеты многих ласточек, они реяли вверх и вниз вокруг колокольни и резко цвиркали.

И Сычонок взялся за веревку и качнул язык праздника. И тот загудел благовестом. Ласточки еще громче и резче закричали, беспорядочно носясь в вечернем воздухе.

Правда, Леонтий не утерпел и все же неожиданно быстро поднялся на колокольню, отдуваясь и утирая пот, и сам заиграл. А потом кивнул и мальчику, чтоб тот взялся за подзвоны и зазвоны. И так они вместе играли. И так дивно у них получалось, что монахи лишь головами качали.

А всадники уже въезжали в ворота. Там сразу и остановились, и спешились.

Леонтий еще не давал знака, и колокола продолжали петь.

Среди приехавших выделялся сероглазый мужчина с русой бородкой, в червленом же, как те лучи, плаще, в высоких сапогах, в голубом охабене, на котором поблескивали драгоценные пуговицы, и в зеленой шапке, отороченной мехом, с кинжалом на поясе. Сопровождали его тоже нарядные люди и несколько воинов в кольчугах, шишаках, с мечами на поясе и круглыми щитами и копьями, на которых трепетали флажки.

Воины остались при лошадях, а остальные прошли по двору. Встречать их вышла вся братия во главе с настоятелем Герасимом. Приехавшие кланялись Герасиму, и тот им кланялся, и вся братия. И тут Леонтий сделал знак и прервал звон. Замер и мальчик, с любопытством глядя вниз и слушая.

– Рады тебе, светлый наш господине, княже Ростислав Мстиславич! – возгласил игумен Герасим в мантии, в клобуке – черном колпаке со спускающимся на плечи покрывалом, – с большим золотым крестом на груди, блистающим под тяжелой бородой. – С благополучным возвращением в богоспасаемый град Смоленск!

– Благослови, отче! – отвечал князь, подходя и снимая шапку.

Герасим его осенял крестом. И князь поцеловал золотой крест. За ним и его двое спутников.

– Вижу, обитель процветает трудами братии и твоими молитвами, отче Герасим, – сказал князь, оглядываясь.

Это был князь! Знаменитый князь смоленский Ростислав Мстиславич, вот кто. Сычонок в Вержавске слыхал о нем и от отца, и от священника Лариона Докуки. Его смольняне любили. Князь жил душа в душу со смоленским вече. Ходил во главе смоленского войска на Полоцк, когда его призвал отец, князь Киевский. Еще с кем-то воевал, с каким-то лесным народом. Но больше хотел мира.

Снова зазвонил Леонтий, и все пошли в церковь, где горели огоньки множества свечей. И всю службу Леонтий и Сычонок оставались на колокольне и время от времени звоном сопровождали службу. Точнее, тут уже звонил один Леонтий, ибо непросто было точно знать, когда ударять и в какой колокол. Леонтий обо всем рассказывал мальчику.

А из открытых дверей доносилось стройное и немного грозное пение братии, а то слышен был один голос – кажется, Стефана: «Кадило Тебе приносим, Христе Боже наш, в воню благоухания духовного, еже прием в пренебесный мысленный Твой жертвенник, возниспосли нам благодать Пресвятаго Твоего Духа!» И слышно было, как раскачивается кадило на цепи. И даже сюда, под колокола, доходило благовоние ладана. А Сычонку вдруг припомнился такой же странный звук дзынькающих серебряно цепей, когда он блуждал по дебрям касплянским после нападения извергов. Что это было? Как он мог то слышать?