Родник Олафа

– Ох и утолю я жажду вином зеленым! – воскликнул Зазыба Тумак.

– Ну, выходит, остатния зубья поколотять, – заметил Страшко Ощера.

– Тебе обувку справим, – говорил Зазыба Тумак Сычонку, хлебая похлебку. – Из свиной крепкой кожи. Калиги[21 - Обувь паломников, сапоги с низкими голенищами.].

– Да куды же он каликой побредет?! – спросил Страшко Ощера.

– Куды-куды… В Вержавск.

– А я бы пошел в Ерусалим, – проговорил Возгорь-Василий, убирая русые волосы назад и окидывая взглядом речные и лесные пасмурные дали.

– Зачем идти, туды и доплыть можно, – возразил Зазыба Тумак.

Сычонок тронул его за руку, вопросительно кивая. Зазыба Тумак глянул на мальчика.

– Как? Да так. По Дюне вверх, там перевалить на Волгу. Волга и в самый Ерусалим и приведет.

– Сдурел ты, нет ли, – откликнулся отец. – То по Днепру идти надобно. Вверх по Каспле, там перевалить на Днепр и до моря-окияна самого. Дальше буде Царьград. А там ещежды[22 - Опять.] море. И Ерусалим. Ларион Докука сказывал.

– Да што Докука! Поп он и есть поп. А мне купцы говорили, оне оксамиты[23 - Шелковые ткани с ворсом из серебряных или золотых нитей.] оттудова везли, – загорячился Зазыба Тумак.

– Ты все попутал, башка дубовая, – сказал отец. – Волга в море Хвалынское падает.

– А купцы те сказывали, что в море Красное! – выпалил Зазыба Тумак, сверкая глазом. – На Красном море Ерусалим и стоит. Там же… в Писании об том есть, как жидовины через море Чермное[24 - Красное.] аки посуху перешли. Тое тебе Докука не сказывал?

– Перетолмачил ты все не так-то, – сказал отец.

– Вы ишшо не забыли, куды мы-то идем? – спросил Страшко Ощера.

Сычонок дернул за рукав Страшко, и у него желая узнать, куда ведет Дюна.

– Да в Видбеск.

Сычонок снова вопросительно кивал, мол, а дальше-то, дальше куда ведет Дюна?

– Чего? – не понимал Страшко Ощера, глядя на мальчика. Тот показывал извилистую линию – реку. Но Страшко так и не уразумел, отмахнулся. А отец с Зазыбой Тумаком все спорили.

И после еды они отчалили. Зазыба Тумак снова встал на плоту с отцом, а Сычонок в этот день просто сидел, держа на коленях свои замотанные тряпицами руки. Плоты хорошо шли полдня. Дождя не было, но и солнце не показывалось. Стало прохладно. Леса стояли на реке темные, зеленые, мокрые. Вода была мутной. Мокрая одежда постепенно просыхала. Сычонок внимательно разглядывал берега. Да что там увидишь? Все ели да сосны. Иногда дуб выступит вперед, богатырь в три обхвата… Но вон птица с ветки на ветку порхнула. Белка прыгнула, вильнув пушистым хвостом. Стрела вчерашняя лежала тут же, Сычонок иногда на нее посматривал. Думал о битвах, о которых рассказывали. С половцами какими-то степными, с литвой яростной, дикой, с варягами беспощадными, как волки. А что такое та степь? Сказывают, травы все да травы от края до края, а больше и ничего. Вот как поле, только поле бесконечное. И в нем и живут где-то половцы, скачут на маленьких злых лошадках, и сами злы и быстры, аки ястребы.

А вдруг оне и сюды зашли? Отец и Страшко Ощера с Зазыбой Тумаком решили, что кто-то так, баловался, утеху себе устроил, мол, пугнуть дурней-плотогонов. Но Сычонок думал, что не охотник то был, а поганый степняк и был, перевертень[25 - Разведчик.], позорути[26 - Смотреть.] его и послали.

Хорошо шли плоты по высокой воде, да вдруг спона[27 - Препона, препятствие.] на реке и встала: за поворотом шумом всколыхнулась тишина лесная. То клокотали воды, напирая на завал из деревьев, вырванных с корнем и брошенных поперек реки неким великаном.

Пришлось первый плот отвязывать. И на нем все втроем мужики и прибились к завалу, начали рубить топорами, растаскивать. Сычонок ничем пособить не мог, только глядел да уворачивался, когда метали назад сучья с налипшими травами, куски деревьев. Работа жаркая кипела. Долго завал разбирали, умаялись так, что сразу и не поплыли дальше. На берег вышли. Зажгли костер да сварили киселя. Пили, обжигаясь, дух переводили.

Потом и дальше пошли.

Еще одну ночь на Гобзе провели на берегу в густом ельнике, а на следующий день и в Касплю вошли. Прямо в широкую реку и вперлись со своими плотами. У Сычонка дух захватило. Каспля в сравнении с Гобзой широкой показалась. И над нею чайки кружили, кричали резко, как сторожихи какие или обидчивые бабы. Чего им надо?

Тут на берегу было селение. Пахло дымом. К столбам привязаны были лодки. Лаяли собаки, коровы мычали. Слышны были и детские крики.

– Поречье, – сказал отец. – Давай зачаливаться. За хлебом сходим.

В поселение отправились Страшко Ощера с Сычонком. То было поселение небольшое. Избы серели вдоль реки Каспли на одном берегу. Две-три избы стояли и на другом. На чужаков сразу выбежали собаки. Но у Страшко Ощеры в руках была крепкая палка.

– А ну, стерво[28 - Труп, гибель.]! – прикрикнул Страшко Ощера, замахиваясь.

И собаки отпрянули, лишь лаяли вокруг.

Из крайней избы вышла баба, посмотрела из-под руки и скрылась. Следом явился мужик в серых портах, серой длинной рубахе, подпоясанной ремнем, в суконной высокой шапке. Он почесывал бороду с сединой, щурил и так-то прикрытые мешками глазки. Страшко Ощера поздоровался, назвав мужика по имени. Мужик отвечал, тоже называя имя.

– Ладно всюду пройшли?

– Ладно, только в одном месте, на излуке, там, где удолие[29 - Долина.] перед бором, на завал наскочили.

– Зверя видали?

– Ага, сохатые купаются с детенышами.

– Рыбу брали?

– Да некогда нам, Вьялица Кошура! Пока вода держится, надо идти.

Мужик кивнул, оглаживая бороду.

– И то верно. Зайдете?

– Так некогда ж! – ответил Страшко Ощера, разводя руками.

– Баба! – кликнул мужик. – А дай-ка робятам квасу.

Костлявая баба в коричневом платье, в платке вынесла крынку. И Страшко Ощера с Сычонком прямо из нее и пили кислый резкий вкусный квас.

– А чадо чей такой будет? А, малец? Кто твой батька? – спрашивал мужик Кошура.

Страшко Ощера махнул.

– Молчит как рыба.

– Что так-то?

– Да получилося. Отнялась речь-то. Я его батьке, Возгорю Ржеве, говорю, мол, свези в Арефины горы, к Хорту.

– Это который?

– Да кудесник же! – вдруг встряла баба, все не уходившая и дожидавшаяся крынки.

– Цыц! – прикрикнул мужик. – Не тебя прошают здеся.