Он изменился. Стал наполовину
как будто меньше. Да и мельхиор
не украшал дверь низенького дома
в виде числа одиннадцать. Рукой
я мелом на стене, чей цвет какой
не помню был, нарисовал, влекомый
гигантоманией, в далеком уж году
цифру одиннадцать – квартиры номер. Жду,
136
когда картинка прошлого чуть четче
возникнет в голове. Ага, стоял
у дома абрикос, я, помню, рвал
чуть желтые плоды, довольный очень,
что это дерево как будто бы мое,
быть собственником было мне приятно,
никто не крикнет: «Ну-ка, лезь обратно,
такой-сякой…» И это придает
довольства вам, уверенности даже.
И я, как всякий частник, был на страже
137
своих владений. Как-то посадил
в том палисаднике дубки, – в Крыму, похоже,
так хризантемы назывались, может,
я ошибаюсь, – как же я следил
за ростом их! Как удивлялся – надо ж,
я посадил, не кто-нибудь, и вот
они растут, как странен этот ход
из-под земли растения, и вкладыш
в «Природоведенье» смотрел, чтоб отыскать
цветы, что я любил так поливать.
138
Квартира состояла лишь из кухни
с плитой, баллоном газа и столом,
и комнаты побольше, с потолком
беленым и неровным, в коей двух нет
свободных метра, только посреди;
а так предметы мебели впритирку
вдоль стен располагались – под копирку
не нарисую то, что я, поди,
уже забыл, но было так примерно:
у входа, у стены, был шифоньер, но
139
его переставляли иногда,
затем диван, где с мамою нередко
лежал я, обсуждая то отметки
свои за знания, то что вообще видал,
а мама задавала осторожно
порой вопрос о девочках, мол, кто
из них мне симпатичен? – Как никто? —
и я, преодолев свой стыд несложно,