Неизвестная. Книга первая

– Митрохой… Ну и че?

– Живой, чертяка, – сказал моряк и разлыбился. – Митроха, это же я – Кузминкин?

– Какой Кузминкин?

– Как – «какой»? А кто тебя по весне от расстрела спас?

– Степан Иваныч? Ты?

– Ну!

– Здравия желаю.

– И тебе не хворать. Выходи, потолкуем. А то народ в округе, небось, уж подумал, что Юденич город взял.

– Ниче. Переживет народ. Ты только мичманка шутоломного угомони, а то мне самому боязно.

– Товарищ Владимиров, – посмотрел Кузминкин на Константина.

Тот кивнул, поднял руку вверх, револьвер стволом направил в небо, словно хотел выстрелить в равнодушную круглую рожу полной луны.

– Все! – крикнул он. – Шабаш!

– Ну, то другое дело, – на освещенный полнолунием тротуар набережной вышел солдат.

Кузминкин бросился ему на встречу.

– Митроха!

– Степан Иваныч!

Костя презрительно хмыкнул и спрятал револьвер в карман.

– Эх, Константин Константиныч, – Барченко подошел к Владимирову и по-отечески приобнял его за плечи. – Что же вы, мил человек?

– Да… даже не знаю, – замялся Костя.

– Это испуг в вас куражится. Вы чего-то боитесь, оттого и нервничаете по пустякам.

– Извините, Александр Васильевич, и вправду нервишки что-то расшалились.

– Вам бы отвар пустырника попить, он хоть и горький, но хорошо успокаивает. Вот помню…

Кузминкин с Митрохой, что-то бурно обсуждая на ходу, подошли поближе.

– …Эх, голова твоя бедовая, я же сам как-то на бабе погорел. А тут и вовсе за дезертирство шлепнут и не почешутся, – увещевал моряк солдата.

– Я же аккуратненько, Степан Иваныч, – оправдывался солдат. – Если бы ты ее видел… И здесь, – Митроха в воздухе нарисовал рукой округлости, – и здесь… все как полагается…

– Дурень ты, паря, – сказал Кузминкин.

А Митроха с подозрением покосился на Владимирова, а потом с любопытством взглянул на Барченко, точно припоминая что-то.

– Ось! – вспомнил он. – Что, контра? Говорил же я, что будет время, и за тобой придут… А я, слышь, – повернулся он к Кузминкину, – валенки у него эксприровал… Еще потом на боты австрийские их променял… – выставил ногу, чтобы все могли полюбоваться его новыми ботинками.

– Ошибся ты, Митроха, – хлопнул его по плечу Кузминкин. – Товарищ Барченко – наш человек, проверенный.

Митроха еще раз взглянул на офицера.

– Ну, тогда звиняй, товарищ.

– Ничего-ничего… – принял извинение Барченко.

– Ну, этого… – сказал Митроха. – Мне в казарму надо. Завтра на фронт… Рад был повидаться, Степан Иваныч.

– Давай, Митроха, – Кузминкин протянул ему пятерню. – Семь футов тебе под килем.

Пожали они друг другу руки, кивнул Митроха офицеру, а на Владимирова с укоризной посмотрел и поспешил в казарму, чтобы завтра на фронт отбыть.

– Вот ведь, Карась, – бросил ему в след Кузминкин. – В самоволку к бабе из части сбег. Только обратно собрался, а тут ты, товарищ Владимиров, в него палить начал. Говорит, чуть со страху не обделался. Думал, патруль по его душу. А он уж однажды под расстрелом был, вот и испугался. Эх, Митроха… Как есть дурень.

– Нервы ни к черту, – поправил фуражку Владимиров.

– Товарищи, – сказал Барченко. – Меня уже жена заждалась…

– Извините, Александр Васильевич, – Константин подобрал с мостовой пакет со снедью и передал его Барченко. – Так на чем мы остановились?

Утром Владимиров и Кузминкин вышли из дацана.

Город ожил. На набережной было непривычно людно, словно лучи холодного осеннего солнца прогнали ночные кошмары, и жизнь продолжила свой неторопливый бег.

– Вот что, Кузминкин, – сказал Константин и сладко зевнул. – Меня в Питере пока не будет, так ты за Василича головой отвечаешь. Я с Дзержинским переговорю, тебе на то особый мандат выпишут.

– Есть, товарищ Владимиров, – кивнул моряк.

– Нет, ну каков умница! – воскликнул Костя. – Калиостро! Настоящий граф Калиостро!

– Кто? – не понял Кузминкин.

– Про Василича я, про Барченко, – сказал Константин и свистнул свободному извозчику.

– Понятно…

– Эх, Степа, – Владимиров взобрался на подножку пролетки, – нам бы с десяток таких людей, и мировая революция закончится победой уже завтра, – и бросил извозчику небрежно: – На Московский вокзал.

*****

А славная нынче удалась ночка… Словно опять я в тех временах оказалась – голодных, холодных, злых, но таких хороших… Наверное, все потому, что страна была еще очень молода… И мы были молоды…