Но все это, как и скудная трапеза, меня не расстроило, поскольку, избавившись от вещей, я пребывал в неожиданно благодушном настроении. Проблемы, одолевавшие меня последнее время, отступили на приличное расстояние, остался только я сам, почти не имеющий к ним отношения.
– Пойдем, – сказал брат Пон, когда мы вернулись с реки. – Займемся делом.
Я приободрился, думая, что сейчас меня начнут учить медитации.
– Вон там, в сарае, ты найдешь лопату, – продолжил монах, и эта фраза опустила меня с небес на землю.
Лопата? Но зачем?
Ответ на этот вопрос я получил быстрее, чем хотелось бы.
Мы оставили храм за спиной и углубились в джунгли, но лишь для того, чтобы остановиться у дерева, что выглядело бы высохшим, если бы не небольшой пучок зеленых листьев на верхушке.
А так ничего особенного – серая морщинистая кора, ствол толщиной в руку, высотой метров в пять.
– Ты должен его выкорчевать, – сказал брат Пон.
– Зачем? – спросил я, ощущая разочарование и недовольство.
Ждал медитаций и великих истин, а вместо них подсунули скучную и тяжелую работу.
– Потом узнаешь. И надо справиться до заката, иначе толку не будет.
И он уселся чуть в сторонке, скрестил ноги и положил руки на колени.
Ну а я принялся за дело.
Земля оказалась мягкой, лопата, несмотря на помятый вид, острой, и я воспрянул духом. Прокопал вокруг дерева канаву и принялся ее углублять, насвистывая засевшую в голове мелодию к песне Земфиры.
Но вскоре стало ясно, что не все так просто.
Зловредное дерево обладало громадным количеством корней, узловатых и прочных, каких не разорвать руками, и даже лопатой разрубить получалось не с первого раза…
Солнце палило через кроны, и я быстро вспотел.
Лишенную волос голову жгло, непривычная одежда сковывала движения, мешала. Пыль и грязь оседали на лице, залезали в глаза, и те чесались все сильнее и сильнее. Хотелось пить, но воды мы с собой не захватили, и пересохшая гортань все более напоминала наждак.
– Чувствуешь ли ты жажду? – неожиданно спросил брат Пон.
– Да, – радостно отозвался я.
Да, вот сейчас он сотворит чудо и вытащит из-под одежды флягу…
– Это хорошо, – в голосе монаха было лишь удовлетворение и ни следа жалости. – Жажда – это то, что заставляет нас меняться, вынуждает нас двигаться, без нее мы были бы самодовольными ленивыми животными…
Я кивнул и еще более ожесточенно заработал лопатой.
Вскоре на ладонях у меня появились мозоли, а сандалии натерли ноги в нескольких местах. На запах моего пота из зарослей явились комары и с радостным зудением ринулись в атаку.
Яма под деревом достигла такого размера, что в ней поместилось бы трое пехотинцев, тайских, по крайней мере, но корни не заканчивались, а моя попытка выдрать мерзкое растение, дергая за ствол, ни к чему не привела. Я только сорвал одну из мозолей и вынужден был сунуть руку в рот, чтобы унять боль.
Кинул гневный взгляд на брата Пона… неужто он не видит, как мне фигово?
Но монах выглядел невозмутимым.
– Ты и это дерево очень похожи, – подал он голос, когда я снова взялся за лопату и едва не заехал острием себе по ноге: еще пара сантиметров, и я остался бы без большого пальца на левой.
– Чем же?
Но брат Пон промолчал.
В один момент я вынужден был встать на колени и рубить лопатой почти горизонтально, чтобы добраться до корней, уходивших прямо вниз. Затем удалось повалить дерево набок, и дело пошло веселее, да и солнце понемногу начало клониться к закату, и жара спала.
Когда последний корень лопнул с мерзким хрустом, у меня от усталости тряслись руки, голова кружилась от горького запаха древесины, и больше всего хотелось с проклятием отшвырнуть лопату прочь.
– Молодец, ты справился, – сказал брат Пон. – А теперь садись и слушай.
Я буквально рухнул наземь, мелькнула мысль, что, умирая от усталости, вряд ли сумею понять хоть что-то.
– Ты и это дерево – похожи, – повторил монах. – Обычный человек устроен так: ствол и сотни корней-привязанностей, толстых и тонких, хорошо заметных и едва различимых. Таких, которые он осознает как пороки, и других, которые считает безобидными привычками. Меж тем именно они мешают ему жить, не дают шанса сдвинуться с места. Чтобы изменить свою жизнь, необходимо перерубить их все.
– Но дерево без корней погибнет… – возразил я.
– Конечно, – брат Пон улыбался. – Но его существование не прекратится совсем. Сущность, известная нам как «дерево», станет чем-то иным… То же самое и с человеком… Не смерть ждет того, кто уничтожит свои привязанности, а лишь другой способ жизни, куда более вольной и легкой.
Идея выглядела заманчивой… обрубить «корни», полететь…
Но возможно ли такое? И сколько времени это займет?
Если их тысячи и нужно уничтожить каждую… десять, пятьдесят лет?
– Самый толстый корень-привязанность, из которого растут сотни других, – склонность лелеять свое невежество, отсутствие знания, – настойчиво продолжил брат Пон, не давая мне слишком углубиться в сомнения.
– Но знаний у меня более чем достаточно! – не выдержал я. – Высшее образование! Институт и…
– …и помогло тебе образование, – перебил монах, – когда дошло до реальной жизни? Да, почти любой западный человек таскает с собой ворох сведений о всякой всячине, и что с них толку, если они не делают его свободнее, сильнее, счастливее? Или я неправ? Вспомни!
Ну да, профессора, которых уличный мошенник облапошит на раз-два, несмотря на все их научные степени. Гордящиеся умом и кругозором всезнайки, поступающие как идиоты, во вред себе, неспособные контролировать себя даже в мелочах, тратящие жизнь на мелочные доказательства мощи собственного интеллекта.
– Я не хочу сказать, что наука и образование – это плохо, – мягко сказал брат Пон. – Надо лишь понимать, что они не дают истинного знания, не помогают использовать эту жизнь правильным образом.
– И самое тяжкое невежество – вера в то, что твой ограниченный разум постиг все, – продолжил он. – Человек, живущий по такому принципу, добровольно заключает себя в клетку и выкидывает ключ. И в этой жизни с ним уже ничего нельзя поделать. Совсем.
Я встрепенулся:
– А жизней у каждого много?
– О них мы поговорим в другой раз, – брат Пон поднялся одним движением. – Достаточно на сегодня.