Десять/Двадцать. Рассказы

По дороге Серафима Макаровна, чтобы показаться неглупой, рассказала Владимиру Ильичу всё, что знала: про знаки Зодиака, их дурное влияние на людей и про фамилии, что есть в округе: которая фамилия чего обозначает, и что все люди, поэтому, в округе нехорошие. Когда начала рассказывать, почему именно нехорошие, у Владимира Ильича забурчало под ложечкой и захотелось зевать. А когда подходили к белому дому, она уже сама спрашивала Владимира Ильича про Европу, где бы ей хотелось побывать, и в частности про пизанову-башну: кто её такую кривую соорудил и что надо было взять печника из наших, вышло бы лучше.

«Да уж», – сдержанно буркнул Владимир Ильич и был счастлив, что они уже поднимались на крыльцо.

Горничные в это время дня все разбрелись по Горкам, в доме было пусто, любимый кот, видимо, спал в недосягаемости от глаз, и до сих пор пахло жжёными тряпками.

«Ну, овин», – подумал Владимир Ильич, а Серафима Макаровна удивлялась сдержанному богатству убранства, особенно, почему-то, её заинтересовала керамическая мелочёвка, стоявшая на печи.

Владимир Ильич, вздохнув, помедлил и цинично сгрёб мелочёвку, освобождая пространство для работы. Перед ним огромным остовом стояла печь и ожидала своей участи. Крестьянский ватник после ходьбы тяготил и прел на спине. В ведре чуть ли не смотрел на него глазами инструмент. Глина, которую всю дорогу тащила Серафима Макаровна, потрескалась хлебной коркой.

Пока Владимир Ильич ломал старые ходы и придумывал новые, Серафима Макаровна убирала пыль и норовила вилять задом, отвлекая его от работы. Со временем Владимир Ильич свыкся с мастерком, глина свежая поспела, и он уже не так вспоминал ругательства, услышанные им от печника. Но Серафима Макаровна настолько хотела показать свою заботу, что Владимир Ильич, наконец, сдался и решил отдохнуть, оставив за спиной страшный разобранный остов: ему с женской лаской утёрли платком от сажи нос и усадили пить чай.

Тут вернулась Александра Леопольдовна, поздоровалась с Серафимой Макаровной, странно улыбнулась печнику, не узнав (как вы уже поняли) Владимира Ильича, и уселась третьей, принеся из кухни графинчик. Вскоре подошла и Наталья Васильевна, сняла платок и начала им обмахиваться от усталости. Владимир Ильич, признаться, косился на недоделанную работу, но не мог покинуть общество милых дам и рассказывал им занимательные истории про Европу. Все хохотали. Смеркалось.

Дальше всё шло не так гладко. То глина сохла, то кирпич попадался слишком большой или треснутый, и Владимир Ильич швырял его в сторону, чуть ли не норовя попасть по ноге Серафимы Макаровны (она всё ещё крутилась вокруг). Да и женщины, привыкшие, казалось бы, ко всему, даже иногда выходили на улицу, чтобы не слышать Владимира Ильича, потому что он был близок к народу и произносил такие ругательства, которые не знал и печник, оказавшийся к этому времени, признаться, тоже навеселе, и в этом состоянии оравший на всю округу песни, типа:

«Чтоб в тепле писать тебе

Все твои бумаги,

Чтобы ветер пел в трубе

От весёлой тяги!», – радуясь при этом тому, как он обманул Владимира Ильича.

Закончилось всё ближе к полуночи, казалось бы даже загудел огонь во вновь сложенной печке, перестало пахнуть сыростью и дрянью, но запахло каким-то интересным пьянящим ароматом. По этому поводу горничные завели патефон и плясали, а Серафима Макаровна в горячих чувствах обняла Владимира Ильича и долго, горячо целовала.

Тяжёлый, одуряющий дым окутывал изнутри белый дом, и никто не заметил, как у крыльца заглох мотор, и на пороге появилась Надежда Константиновна. Она, хоть и не мать, но Владимира Ильича сразу признала. Что там случилось дальше – этого было уже не разобрать, только чекист у ворот слышал толи весёлый, толи истеричный женский визг, а потом всё затихло. До утра охранники боялись заходить в дом, а то, что увидели утром, не поддаётся описанию. А собственно говоря, вы и сами знаете, что может произойти в угарном доме, куда зашла разъярённая жена.

В тот же день военные седоки быстро отыскали ещё нетрезвого печника, без разговоров дали ему прикладом по башке, усадили в инвалидное кресло и увезли в сторону усадьбы.

Мельник

Кто-нибудь видел когда-нибудь живого мельника? Вот и этого никто никогда не видел. Он жил, разумеется, на мельнице и не занимался глупостями, как дон Кихот, ибо мельницы вещь не просто полезная, а сугубо необходимая и воевать с ними не надо. Но однажды к нему пришел тот самый дон Кихот.

Дон Кихот, будучи человеком довольно приятным, почему-то не поздоровался с мельником, скорее наоборот: без спросу завёл в помещение совсем некрасивого приятеля, которого называл Сашей, с таким же неприятным животным, и забрал всю муку. А что ещё можно забрать у мельника? Нет, мельника, конечно, можно полностью раскулачить и пустить гулять по миру, но дело происходило в Испании.

Впрочем, в Испании тоже можно кого угодно раскулачить.

Вот, к примеру, жил там такой дон Хуан Роберто – а дальше идёт очень длинная фамилия и я её, признаться, забыл. Это у нас всё просто, скажешь:

«Привет, Михалыч!» – и становится ясно, какому именно Михалычу в округе ты это крикнул. В Испании по-другому.

И к этому Хуану Роберто как-то прилетел, нет, не Антуан де Сент-Экзюпери, а лётчик из России, чью фамилию тоже не могу назвать, потому что он в прошлом веке прилетел в Испанию на гражданскую войну с секретной миссией. Впрочем, раз все участники драмы давно мертвы, то скажу, что его фамилия была Егоров.

Так вот про мельника. Со здоровьем у дон Кихота, как всем известно, было не очень хорошо, и есть ему мучное было нельзя. Поэтому он решил ограбить мельника, муку отдать крестьянам, а, призадумавшись, и полностью раскулачить его, как того Хуана Роберто. То есть разломать мельницу и сжечь. Да, а не поздоровался он с мельником только потому, что попросту того не заметил. Вы ведь помните, что мельников никто никогда не видел? Этого мельника вы тоже не увидите.

Так вот, к Хуану Роберто прилетел русский лётчик Егоров. Хуан Роберто не был мельником, он разводил коров для корриды. И однажды сажает лётчик Егоров свой самолёт на пастбище и национализирует всех коров Хуана Роберто, нужны, мол, для вашей же (тут должно быть непечатное слово) гражданской войны. Вроде как, тебе, дураку, это больше надо. Хуан Роберто, поскольку глядел корриду и сам по улицам бегал от своих же коров для адреналина, был человек горячий и полез драться к лётчику Егорову. Можно сказать, что сам напросился, и был не раскулачен, а застрелен из табельного пистолета.

У дон Кихота, как вы теперь все знаете, история другая. Их, историй, у него было много, но я расскажу про мельника, которого никто не видел.

Дон Кихот пришёл на мельницу и, поскольку, есть мучное ему было нельзя, то он решил на мельнице демонтировать оборудование и раздать крестьянам её составляющие детали на дрова. Правда, пока он занимался этим отнюдь не христианским делом, его оруженосец, испытывавший в походе постоянный голод, но которому также мучного есть было нельзя, зачем-то наелся этой самой муки и тут же умер от несварения желудка. Дон Кихот спустился сверху с очередной деталью, перепугался, когда увидел своего оруженосца в бессознательном положении, и решил ретироваться от греха подальше.

Ехал он на своём Росинанте до сумерек, пока конь не околел от непривычно быстрой езды. Тут только дон Кихот почему-то и вспомнил, что мельника он так и не увидел.

Жандарм

Жандарм родился в городе Остров Псковской губернии. Родился он очень давно, так давно, что стал жандармом ещё при Павле Первом. Будущий жандарм тогда пришёл, пешком как Ломоносов, в Гатчину и увидел дворец, а вокруг множество полосатых будок. Внутри будок стояли люди с усами и ружьями, и он, в отличие от Ломоносова, поленился учиться, и захотел стать похожим на людей с усами. Усы у него ещё тогда не росли, но на службу его взяли, потому что он ну уж очень хотел. Попал он в жандармерию. И он стоял, можно сказать, у истоков жандармерии. Многое он мог вспомнить и рассказать уже значительно позже, во времена Александра Первого: иногда начнёт, так сослуживцы на первой минуте хлопают его по плечу, говорят: «Хорош!», и переходят на свои глупые, повседневные темы. А на нашего жандарма и перестают обращать внимание.

Но, поскольку событий в его жизни было очень мало, то он не умер, как все остальные его современники в николаевские времена, не умер он и при других правителях, а получилось так (вы, наверное, удивитесь), что он дожил до наших дней и перешёл работать охранником-чоповцем в электричку, чтобы ходить за кондукторшей и следить за её сумкой с мелочью.

Устраиваясь на работу, он был осторожен и не рассказывал полностью свой послужной список. К примеру, он не говорил о подавлении восстания 1905-го года, не говорил о работе с Ягодой и Шепиловым. Но своей кондукторше пытался всё же рассказывать истории из своей жизни, но, видимо, получалось так нескладно, что напарница постоянно отмахивалась от него тем, что было в руках, и охала. Охранник, разумеется, тогда был уже давно при усах, как те подпоручики в полосатых будках, но оставался всё так же несчастлив, как и во времена Павла Первого. И, признаться, тосковал по тем временам.

Все думали, что он просто исполняет свои обязанности, а он ходил по электричке и искал своего уникального счастья. Как вы уже поняли, он давно этим занимался, поэтому и жил так долго.

И как-то в майские праздники на работу не вышла кондукторша, которую он должен был охранять. Наш охранник постоял на перроне, полез в карман за сигаретами и нащупал там записку. А там написано, что мол, меня не жди, я нашла счастье. И, действительно, кондукторшу эту никто больше никогда не видел.

Это известие несколько озадачило охранника, у него возникло даже чувство зависти. Но это только на первых минутах. А поскольку он был мужчина в летах, то сразу откинул эти мысли и призадумался: «Если какая-то кондукторша нашла счастье, то, значит, оно есть». И сел, как всегда, в электричку. Теперь один. И стал ходить по вагонам в поисках счастья. А где в вагоне можно найти счастье? Не под лавкой же и не в прокуренном тамбуре? Нет, правда, один раз я сам испытал счастье в вагоне, но вагон был купейный, я ехал в купе с одной милой женщиной, а неизвестные соседи с верхних полок собрали вещи и вышли в Мариуполе. Впрочем, это неважно. А жандарм ходил по электричке один.

Время к ночи, и тут вдруг сидит на лавочке женщина с блокнотом. Поскольку никого в вагоне уже не было, то жандарм приостановился перед ней, будто бы забыл, что кондукторши нет рядом, а женщина взглянула на него карими глазами и протягивает ему бумажку. Вы думаете, что это был билет или номер её мобильного телефона? Нет, это была заветная записка с счастьем, которую жандарм так долго ждал.

Он её изучил, и с тех пор его тоже никто не видел. Нет, про него можно прочитать у Тынянова, там, где про поручика Киже, разве что. Дело в том, что он дружил с этим поручиком.

Фигут

(Фигут – это короткая комичная история, заканчивающаяся либо поговоркой, либо какой-нибудь расхожей фразой)

Батат

Когда в начале девяностых с продуктами было тяжело, Коржакову выделили сколько-то там гектаров земли под Орехово-Зуево для посадки картофеля. Для посева ему отчислили из закромов отборный картофель, сказали, что это гуманитарная помощь из Великобритании, а сорт называется «шотландский розовый». Действительно, это были большие красные клубни, которых даже жалко было зарывать в землю. Но голод не тётка, Коржаков принялся за работу и, к его чести, засадил все причитающиеся ему борозды.

По осени он ждал шикарный урожай и даже накануне уборки подкопал несколько кустов, чтобы посчитать, сколько надо заказывать грузовиков для собранных потом корнеплодов. К его ужасному разочарованию, свежих клубней в земле не оказалось. Совсем. Коржаков до вечера, то тут, то там откапывал по кусту, но всё тщетно: урожая не было. Как потом выяснилось, ему по ошибке выдали гуманитарную помощь не из Великобритании, а из Индонезии, и это был никакой не «шотландский розовый», а батат, тот, что в наших широтах не вызревает.

Коржаков морально отчаялся и подкопал несколько кустов у соседа. Картофель был отменный. Часа полтора он собирал и складывал по мешкам чужой картофель, но тут со стороны дороги услышал крик сторожа:

«Стой!»

Раздался одинокий выстрел и лай собак. Коржаков отбросил в сторону лопату и побежал в сторону леса. Это была очень длинная дистанция, и когда лай собак был совсем рядом, а лес ещё очень далеко, Коржаков напоследок успел подумать:

«Жизнь прожить – не поле перейти».

Дипломат

У Валентина Степановича был дипломат. Он не работал в посольстве, не подумайте, у него не было любовника-дипломата (что в современном мире, наверное, случается), и не было водки марки «дипломат», хотя, скорее всего, была и охлаждалась в холодильнике. Но уж точно был именно тот, самый неудачно придуманный человеком дерматиновый девайс, в который кладут плоские предметы и носят всю эту радость постоянно в руке. В школе, на заре туманной юности, у меня был такой, я в него складывал учебники-тетрадки и отмахивался им от одноклассников. Сейчас в нём с переводными дурацкими наклейками снаружи хранятся в гараже гайки и разводные ключи.

Так вот. У Валентина Степановича был дипломат и носил он в нём накопленные за всю жизнь деньги. Банкам он не доверял, боялся домушников, поэтому просто носил деньги с собой. В себя он верил.

Что вам лучше рассказать о дальнейшем развитии событий? Историю вроде «Шинели» Гоголя, мол, дипломат у него украли, а призрак умершего от горя Валентина Степановича гонялся по городу за случайными прохожими? Или что он снёс дипломат с деньгами бедным детям в детсад, водил хороводы, а в заведующей узнал свою первую любовь?

Нет, было не так. Однажды он приехал на перекладных электричках на свою вахтенную работу, открыл дипломат, чтобы поужинать бутербродами с чаем, а там: вместо современных денег оказались совершенно истёртые, пропыленные советские рубли образца 1961-го года, ну и мелочь ещё какая-то.