Петр III. Загадка смерти

Воображаем, с каким интересом прочел бы это письмо В.А. Бильбасов. Несомненно, он обратил бы внимание на слова «злодея вашего и всей Роси», подтверждавшие его догадку об авторе первого манифеста Екатерины II

. Бильбасов установил, что манифест о вступлении на императорский престол существует в трех вариантах, различающихся одной важной фразой. В манифесте, раздаваемом народу утром 28 июня, говорилось, что слава российская «заключением нового мира с самым ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение»; в варианте манифеста, напечатанном вечером, это же место звучит так: «Заключением нового мира самим ея злодеям отдана уже действительно в совершенное порабощение». В первом случае под злодеем понимается Фридрих II, с которым Петр Федорович только что заключил мир, а во втором – прусский король фигурирует среди других злодеев России, которые конкретно не называются. В подлинном же манифесте, который В.А. Бильбасов видел в архиве Сената, сказано, что слава российская «заключением нового мира самим ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение» (курсив наш. – О. И.). Таким образом, в нем речь идет о Петре III.

В.А. Бильбасов полагал, что манифест был составлен тщательно, а не наспех 28 июня и что составителем его мог быть Алексей Орлов (заметим, что большинство современников и исследователей автором первых манифестов Екатерины II называют Г.Н. Теплова). Аргументация историка построена на письме императрицы к А.Г. Орлову от 7 июля 1789 года, в котором есть следующая таинственная фраза: «Будьте уверены, что я никогда забыть не могу 24, 26 и 28 июня…» Бильбасов пишет, что 24-е и 26-е остаются загадкой и что, возможно, в один из этих дней Алексей Орлов привозил ей на подпись упомянутый манифест. Разгадка, как нам кажется, лежит в том, что эти числа относятся к разным годам. Так, 24 и 26 июня – это, несомненно, даты сражения: в Хиосском проливе и при Чесме; кстати сказать, они так и были начертаны на колонне в честь Чесменской победы

. Согласно «Памятным запискам» А.В. Храповицкого, в день написания письма Орлову она отмечала годовщину победы русского флота под командой С.К. Грейга над шведским флотом (Грейг, как известно, блестяще показал себя в сражении при Чесме)

. Таким образом, очевидно заблуждение В.А. Бильбасова: А.Г. Орлов не писал манифест от 28 июня 1762 года, однако вероятно, что видел его в подлиннике и включил в свое письмо слова «злодея вашего и всей России».

Следующей загадкой второго письма Орлова является «лакей Маслов». Почему-то в короткой записке Орлов дважды упомянул это имя, не называя при этом имени своего офицера. Более того, он ссылается на лакея в подтверждение своей оценки состояния Петра Федоровича. Это кажется странным. Странная и формулировка: «А теперь и тот приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог». Кем приставленный?

30 июня Екатерина II писала В.И. Суворову в Ораниенбаум: «Господин генерал Суворов! По получению сего, извольте прислать сюда, отыскав в Ораниенбауме, или между пленниками, лекаря Лидерса, да арапа Нарцыса, да обер-камердинера Тимпера; да велите им брать с собою скрыпицу бывшего государя, его мопсинку собаку…» В письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа императрица рассказывала: «Просил он (Петр Федорович. – О. И.) у меня, впрочем, только свою любовницу, собаку, негра и скрипку, но, боясь (произвести) скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи». Замечу, что иностранные дипломаты знали о просьбах Петра Федоровича и, кроме названных «вещей», упоминали еще немецкую Библию и романы

.

А.Т. Болотов пишет, что «ни один из служителей его (Петра Федоровича. – О. И.) не дерзнул следовать за оным, и один только арап его отважился стать за каретою, но и того на другой же день отправили в Петербург обратно». По-видимому, Болотов что-то напутал. Г.Р. Державин, видевший все своими глазами, так описывает отъезд Петра Федоровича из Петергофа: «После обеда часу в 5-м увидели большую четырехместную карету, запряженную больше нежели в шесть лошадей, с завешанными гардинами, у которой на запятках, на козлах и по подножкам были гранодеры же во всем вооружении; а за ними несколько конного конвоя, которые, как после всем известно стало, отвезли отрекшегося императора от правления в Ропшу, местечко, лежащее от Петербурга в 30 верстах, к Выборгской стороне»

. Запомнив время события, Державин не припомнил такой, кажется, бросающейся в глаза детали, как арап на запятках кареты. Может быть, как Нарцисс, так и Маслов располагались внутри четырехместной кареты? Ответить на этот вопрос трудно. Судя по письму Екатерины Суворову, первого там все-таки не было.

Единственным дополнительным источником, из которого мы знаем о существовании Маслова, является записка А. Шумахера. Правда, в отличие от А.Г. Орлова он называет его камер-лакеем, то есть старшим придворным лакеем. Известно, например, что в конце царствования Екатерины II при дворе было 272 лакея и 74 камер-лакея. Знал ли Орлов, кто такой Маслов, или это ему было безразлично? Однако предоставим слово Шумахеру: «Следовать за ним (Петром Федоровичем. – О. И.) разрешили только одному из его камер-лакеев – русскому, по имени Маслов и еще двум русским лакеям. Правда, оба последние, чтобы поскорее от этого освободиться, тотчас же сказались больными»

.

Кто же разрешил Маслову, выбрав его среди других камер-лакеев, сопровождать бывшего императора в Ропшу? Согласно записке Ассебурга, это был Н.И. Панин; он организовывал встречу и охрану Петра Федоровича в Петергофе[9 - Эти сведения расходятся с тем, что сообщала в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина II: что она «для охраны особы» Петра III дала шесть офицеров и несколько солдат (Екатерина II. Указ. соч. С. 566). Вероятно, Панин лишь исполнил в данном случае волю императрицы.] и имел с ним последнюю перед отправкой в Ропшу беседу, во время которой бывший император, прося оставить при себе Воронцову, пытался со слезами на глазах целовать руки Панина. Именно Никита Иванович будто бы приказал двум офицерам сопровождать Петра Федоровича в Ропшу. Кстати сказать, Шумахер не только подтверждает это, но и называет их: капитан Щербачев и лейтенант Озеров

. Факт примечательный: возможно, доставку в Ропшу бывшего императора осуществляли люди из другой команды, а не избранники А.Г. Орлова.

Далее Шумахер рассказывает о том, что произошло с Масловым: «Когда император немного задремал, этот человек вышел в сад подышать свежим воздухом. Не успел он там немного посидеть, как к нему подошли офицер и несколько солдат, которые тут же засунули его в закрытую русскую повозку. В ней его повезли в Санкт-Петербург и там выпустили на свободу». По версии Шумахера, Петр Федорович был задушен сразу после отъезда камер-лакея. Это случилось 3 июля

. Итак, сообщение Орлова об отъезде Маслова из Ропши и рассказ Шумахера, в сущности, совпадают, кроме парадокса о насильно вывезенном, а затем отпущенном на свободу Маслове. Если мы правильно понимаем сказанное в письме Орлова, то лакея сопровождал офицер и, по-видимому, он должен был предстать перед императрицей.

Кто же такой этот камер-лакей Маслов? В.А. Бильбасов, не видевший второго письма Орлова, утверждал, что Шумахер ошибался – у Петра III не было такого камер-лакея. Этот вывод он сделал на основании исследования придворного архива. Правда, как ученый, Бильбасов оговаривается, что ему не удалось найти следов Маслова

. Если бы он читал ОР2, то, конечно, искал бы куда более тщательно. Надо сказать, мы также пытались найти какие-то упоминания о лакее Маслове, но ничего не нашли и бросили заниматься этим, полагая, что сведения о Маслове – главном свидетеле готовившегося злодеяния – были изъяты специально. Ему могли сменить фамилию и отправить за тридевять земель, запретив выезжать оттуда и разговаривать с кем-нибудь о прошлом. Масса таких подписок, где под страхом смертной казни запрещалось что-либо касающееся дела рассказывать, хранится в фондах Тайной экспедиции.

Мы понимали, что камер-лакей Маслов, вероятнее всего, реальное лицо. Вряд ли Петру Федоровичу можно было приставить кого-то незнакомого, кто не знал особенностей поведения бывшего императора и не умел исполнять лакейскую должность. Более того, из рассказа Шумахера следует, что возвращающегося из Ропши в Петербург Маслова встретил гоф-хирург Людерс (Ltiders). Маловероятно, чтобы он обратил внимание на незнакомого человека, а камер-лакеев он должен был знать. И действительно, К. Писаренко удалось обнаружить следы Маслова. Первые сведения о нем – «комнатном истопнике Алексее Маслове» – относятся к марту 1758 года

. В 1759 году он становится «голстинским камер-лакеем»

. С 1760 года о Маслове пишут просто как о камер-лакее

. Случайно ли подобное изменение названия чина, неясно. Писаренко считает, что события переворота и смерти Петра Федоровича никак не отразились на статусе А. Маслова; подобное утверждение он основывает на следующей обнаруженной им записи в книге выдачи комнатных денег императрицы от 20-х чисел января 1763 года: «Пожаловано девице Анне Костантиновой зговоренной в замужество за камор-лакея Маслова 300 рублев»

. Писаренко ничем не доказывает, что речь тут идет о том же Алексее

Маслове. Если же упомянутый исследователь прав, то роль названного камер-лакея в деле смерти Петра Федоровича приобретает иные черты, ибо весьма большую сумму его невеста получила из «комнатных денег императрицы». Значит, Маслов оставался верен Екатерине II, не болтая о том, что произошло в Ропше (или он этого совсем не знал). Однако имеются основания сомневаться в этом. Французский дипломат Л. Беранже 10 июля 1762 года писал к своему двору о смерти Петра Федоровича: «Подробности этих ужасов известны, главным образом, от русского камер-лакея, верного Петру III в его опале, который по возвращении в Петербург признался своему ближайшему другу о своих сожалениях от потери своего хозяина и об истории его злосчастий. Этот самый камер-лакей был схвачен и препровожден ко Двору, где священник с крестом в руке заставил его поклясться, что он сохранит тайну того, чему он был свидетелем»

. А. Шумахер что-то также знал из рассказов Маслова (приводимого нами выше). Самое удивительное в нем – это слова о том, что Маслов был привезен в Петербург и там выпущен на свободу. Как можно было просто так выпустить на свободу главного свидетеля подготовки убийства Петра Федоровича? Тут что-то в рассказе Шумахера не так. Жаль, что пока больше ничего не удалось выяснить о дальнейшей судьбе А. Маслова.

Ни в первом, ни во втором письме А.Г. Орлова не говорится о необходимости прислать к Петру Федоровичу врача, напротив, он желает смерти своему арестанту с грубой откровенностью. Трудно предположить, что если кто-то замыслил убийство, то будет говорить об этом столь прямо и к тому же письменно. Трудно поверить, что такой умный и хитрый человек, как А.Г. Орлов, не понимал, что убийство бывшего императора не только не откроет дорогу к трону его брату Григорию, как считали и считают многие писатели и историки, а, наоборот, сделает ее полностью невозможной, наложив на Орловых печать убийц, а на Екатерину II – их соучастницы.

Даже исходя из писем ОР1 и ОР2, в которых затрагивается состояние здоровья Петра Федоровича, можно не сомневаться, что императрица особо говорила с А.Г. Орловым о необходимости сохранения здоровья и жизни бывшего императора. На другой день пребывания Петра Федоровича в Ропше, 30 июня, она, как уже отмечалось выше, просит В.И. Суворова отыскать «лекаря Лидерса» и послать его бывшему императору. Трудно поверить, что в манифесте о смерти Петра Федоровича от 7 июля Екатерина обманывала общество, когда писала, что, узнав об обострении болезни (геморроя) у бывшего императора, «не призирая долгу Нашего Христианского и заповеди Святой, которою Мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств из того приключения, опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием». Однако ей, несомненно, пришлось покривить душой, объявляя в цитированном манифесте дату смерти бывшего императора[10 - Хотя, если говорить строго, формулировка упомянутого манифеста – «вчерашнего вечера получили Мы другое (известие. – О. И.), что он волею Всевышнего Бога скончался» – не говорит точно о дате этого события, а только о времени получения известия. Тут стоит заметить, что Г. Гельбиг указывает на то, что нота, отправленная в иностранные посольства по случаю смерти Петра Федоровича, была без подписи и даты (Biographie Peter des Dritten. Tubingen, 1809. Th. 2. S. 171).].

Мы согласны с точкой зрения А.Б. Каменского, сформулированной им в книге «Под сению Екатерины»: «Как поступить с Петром III после переворота, несомненно было обдумано Екатериной еще при его подготовке. Однако мысль об убийстве если и приходила ей в голову, то наверняка сразу же была отвергнута. Цареубийство не вписывалось в ту систему моральных ценностей, на которую Екатерина собиралась опираться в своей деятельности; не могла она и не понимать, что скрыть убийство будет невозможно и что клеймо убийцы будет преследовать ее, как это и случилось, всю жизнь. К тому же отдать приказание об убийстве Петра, даже только намекнуть на это кому-то из своих приближенных, значило бы попасть от него в вечную зависимость. Перед глазами Екатерины был пример Елизаветы, двадцать лет продержавшей в заключении Ивана Антоновича, но ничего не сделавшей для его физического уничтожения. Увоз Петра III в Ропшу – дворец неподалеку от Петербурга – вполне соответствовал тому плану, который должен был бы быть у Екатерины. Главное было удалить его подальше от столицы, где его сторонники, буде такие нашлись, захотели бы повернуть события вспять. Через какое-то время, в условиях стабилизации ситуации и в зависимости от нее, можно было бы решить судьбу Петра окончательно. Во всяком случае, убивать его, да еще так сразу после переворота, имело бы смысл лишь в одном случае – в случае острой опасности контрпереворота, но такой опасности явно не было»

.

Более подробно версия болезни и смерти Петра Федоровича изложена Екатериной II в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года. Это произошло, возможно, потому, что, как считают некоторые исследователи, упомянутое письмо было адресовано не только Понятовскому, а предназначалось косвенно для иностранных дворов. После прибытия в Ропшу, по словам Екатерины, «страх вызвал у него (Петра Федоровича. – О. И.) понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый[11 - Вполне вероятно, что у Петра Федоровича мог возникнуть хорошо известный неврогенный понос.]; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы… Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав [перед тем] лютеранского священника. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть, но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа [отравы]; он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено»

. На последнее обстоятельство почти никто из исследователей не обращал внимания. Только А.Б. Каменский в своей книге «Под сению Екатерины» указал, что «маленькое сердце» означает дисфункцию других органов и вместе с тем ведет к вероятному нарушению кровообращения

. О другом взгляде современного судмедэксперта на смерть Петра Федоровича мы поговорим подробнее ниже.

Никаких заключений безымянных докторов ни о ходе болезни («скорбный лист»), ни о результатах вскрытия не сохранилось, да и вряд ли они существовали. Насколько нам известно, тогда такой традиции в России не было. О том, что бывшего императора первоначально пытались отравить, а потом задушили, говорят почти все иностранцы: и Шумахер, и Рюльер, и Кастера, и Гельбиг. В этом отношении многозначительно звучат слова, сказанные княгиней Дашковой во Франции по поводу якобы коварной (с помощью Мировича) расправы с Иваном Антоновичем: «…Совсем не следовало бы полагать, будто у монархов и министров (!) нет другого средства избавиться от неугодных лиц; очевидно, всем известно, что некоторое количество какого-либо питья кончает дело и быстро и без огласки»

. Кстати сказать, Фридрих II в своих «Записках» утверждал, что Ивану Антоновичу давали выпить какой-то вредный напиток для того, чтобы сделался идиотом

.

Шумахер сообщает, что по приезде в Ропшу из-за нервного потрясения у бывшего императора испортилось пищеварение (о чем писала и Екатерина) и начались мучительные головные боли. 1 июля в Петербург прибыл курьер с известием, что Петр Федорович нездоров и требует своего гоф-хирурга Людерса, а также своего мопса и скрипку. Мы знаем, что это произошло не 1 июля, а 30 июня. «Согласно устному докладу о болезни императора, – продолжает Шумахер, – Людерс выписал лекарства, но их не стали пересылать (если это факт, то факт потрясающий. – О. И.). Императрица стала уговаривать Людерса и даже велела ему отправиться к своему господину, с которым ему следовало обойтись самым наилучшим образом, однако Людерс опасался оказаться в продолжительном заключении вместе с императором и некоторое время пребывал в нерешительности. Только 3 июля в полдень ему пришлось волей-неволей сесть в плохую русскую повозку, рядом с мопсом и императорской скрипкой, и отправиться с максимальной скоростью».

Все это выглядит чрезвычайно странно: как могло случиться, что императрица уговаривала гоф-хирурга, а тот не только не спешил, но и позволил себе два дня раздумывать? Несомненно, такое мог рассказать о себе или сам Людерс, или кто-то близкий к нему. Что же это была за «важная персона»? Екатерина в записке к Суворову называет его лекарем. Однако императрица была не совсем права. Иван Лидере (Иоганн Людерс) в феврале 1762 года именным указом Петра III был пожалован в гоф-хирурги. Ко времени переворота Людерсу было около 35 лет (подробнее о нем будет рассказано ниже в специальном параграфе)

.

В.А. Бильбасов приведенный рассказ Шумахера интерпретирует так, что Людерс по описанию (по-видимому, дилетантскому) нашел болезнь Петра Федоровича «ничтожной», и утверждает, что если бы Петр был серьезно болен, то Людерс согласился бы ехать в Ропшу, поскольку «скорая смерть узника освободит и его от заточения. Людерс не едет в Ропшу, значит, Петр еще далек от смерти»

. Нам же кажется, что нежелание гоф-хирурга ехать к бывшему императору следует из противоположного мотива: Людерс не едет в Ропшу, предвидя возможную близкую смерть узника, которую могут приписать его неверному лечению.

Тут стоит упомянуть, какие парадоксы подбрасывает исследователю судьба. Казалось, что нам удалось найти достаточно надежное подтверждение даты отъезда Людерса в Ропшу. В старинной описи «Медицинской канцелярии» под 3 июля 1762 года упоминается небольшое, всего на двух листах, дело (правда, помеченное как несохранившееся) под названием «Требование об отсылке придворного лекаря Лидерса к статскому действительному советнику Теплову»

. Это ли не доказательство верности рассказа Шумахера?! Но все оказалось значительно сложнее; вызов Людерса не был связан с болезнью Петра Федоровича (о чем мы расскажем в параграфе, посвященном И. Людерсу).

По словам Шумахера, в тот же день, то есть 3 июля, в Ропшу был послан гоф-хирург Паульсен. При этом датский дипломат сообщает следующую потрясающую подробность: «Стоит заметить, что Паульсен поехал в Ропшу не с лекарствами, но с инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела, и, следовательно, в Петербурге с достоверностью знали, что здесь должно было бы произойти» (курсив наш. – О. И.).

Сразу за этой фразой идет следующая, уточняющая предыдущую и специально выделенная автором: «Нет, однако, ни малейшей вероятности, что это императрица велела убить своего мужа, но его удушение, вне всякого сомнения, дело некоторых из тех владетельных персон (habenden Personen), вступивших в заговор против императора и хотевших предупредить все опасности, которые могла принести им и всей новой системе его слишком продолжительная жизнь» (курсив наш. – О. И.). Весьма примечательно, что тот же Шумахер относит братьев Орловых к «небольшой и маловлиятельной партии» заговорщиков, подчеркивая, что они занимали «низкое положение в обществе»

. О «владетельных персонах» мы поговорим далее.

Участие Христофора Паульсена (о нем подробнее пойдет речь ниже) доказывается распоряжением Екатерины II от 31 августа 1762 года к А.В. Олсуфьеву о выдаче из Кабинета: «Лекарю Паулсину две тысячи рублей, Лидерсу тысячу рублей, Урлиху (скорее Ульриху. – О. И.) тысячу рублей». Различие в награждении довольно внушительное, вероятно, оно связано с тем, что Людерсу пришлось не лечить, а лишь помогать при вскрытии и бальзамировании. Какой-то лекарь Ульрих, не упомянутый Шумахером (а по нашей гипотезе, возможно, записавший рассказ самого Людерса), получил столько же

.

Вероятно, на разницу в награде повлияло и то, что Христофор Паульсен начал свою службу еще при Петре I и был с ним в разных походах. Известно также, что он, как штаб-лекарь конного полка, находился на коронации императрицы Елизаветы Петровны в Москве. 3 декабря 1763 года Х.М. Паульсен был пожалован чином надворного советника. Кстати сказать, И. Людерсу именным повелением Екатерины II от 23 октября 1762 года поручалось «пользование больных чинов Кавалергардского корпуса»

.

Если рассказанное А. Шумахером истинно, то второе письмо А.Г. Орлова было написано 3 июля и, вероятно, являлось последним сообщением Алексея Григорьевича из Ропши. Не исключено, что, когда оно писалось, Петр Федорович был уже мертв, а Орлов хотел подготовить таким образом Екатерину II к печальному известию.