Петр III. Загадка смерти

Когда же С.Р. Воронцов получил третье письмо и комментарий Ростопчина? Нижней границей может быть назван 1813 год, когда возобновилась его переписка с Ростопчиным, прерванная в 1803 году. Однако, судя по сохранившимся письмам последнего (а они отправлялись нечасто), копии ОР3 и КР вряд ли были посланы до отставки Ф.В. Ростопчина, последовавшей 30 августа 1814 года. Известно, что в мае 1815 года Федор Васильевич для лечения выехал за границу; он побывал на водах в Карлсбаде, а затем перебрался в Париж, где поселился с семьей в 1817 году и пробыл там до середины 1823 года. Туда же, по-видимому, переехал архив Ростопчина, поскольку в Париже он писал воспоминания о 1812 годе, а также готовил к изданию свою переписку с Кутузовым. С апреля по июнь 1820 года Ростопчин ездил в Лондон, где почти каждый день встречался с С.Р. Воронцовым. Последний же посещал Париж в 1815, 1819 и 1821 годах. Вероятнее всего, именно в это время ОР3 и КР, а также другие исторические материалы были переданы Ростопчиным Воронцову

.

От ОР3 и КР, хранившихся в архиве Воронцовых, происходят два списка. Один из них хранится в фонде секретного архива Третьего отделения вместе с письмом Е.А. Шаховской, посланным в 1836 году к ее брату-декабристу Петру Муханову, находившемуся в то время на поселении в Иркутской губернии. Третье отделение перехватило это письмо. Если копии ОР3 и КР действительно принадлежали Шаховской, то определить ее источник не составляет большого труда. Ее муж, В.М. Шаховской, был адъютантом М.С. Воронцова в бытность того новороссийским генерал-губернатором. Очень вероятно, что Валентин Михайлович был допущен в ценнейшую библиотеку Воронцовых, где хранились различные рукописи. Копию ОР3 и КР мог передать брату декабриста, известному собирателю рукописей Петру Александровичу Муханову, и М.П. Погодин, также работавший в архиве Воронцовых в Одессе

.

Другой список этих документов хранится в фонде Миллеров в Отделе рукописей РГБ. Он полностью соответствует списку Муханова, и его источник не вызывает сомнения. Как известно, П.И. Миллер в феврале 1833 года был определен секретарем к А.Х. Бенкендорфу и прослужил в этой должности до 1846 года. Он и снял данную копию

. Попав в Третье отделение, письмо и комментарий, несомненно, были представлены Николаю I, который в то время знакомился со многими секретнейшими документами своих архивов. Знал ли император об их существовании до 1836 года – сказать определенно невозможно; прямые указания отсутствуют.

Кроме названных в Рукописном отделе собственных е. и. в. библиотек в Зимнем дворце хранятся еще две копии ОР3, написанные одной рукой, но, кажется, в разное время[14 - Странно, что в упомянутых копиях ОР3 отсутствует КР. Нельзя исключить, что они восходят к Екатерине Павловне, но это не рука Ф.В. Ростопчина. У одной из копий, написанной на половине листа, сохранилась часть филиграни, по которой можно лишь приблизительно датировать бумагу – не ранее 1806 года. Кстати сказать, этот листок долго носился в сложенном состоянии, и складки вытерлись.]. Александр II положил их в конверт, на котором он написал: «Копия с письма гр. Алексея Орлова к императрице Екатерине в 1762 году»

. Источник этих копий нам, кажется, удалось найти. К одному из мест своего перевода книги Рюльера «Переворот 1762 года» М.Н. Лонгинов в мае 1870 года сделал следующее примечание, касающееся ОР3: «Граф Ростопчин успел тут же списать с записки копию, которую послал графу С.Р. Воронцову в Лондон и которая ныне хранится у Воронцовых». К слову «С.Р. Воронцову» сделана сноска, в которой говорится: «Сказано мне лично князем Семеном Михайловичем Воронцовым, сожалевшим, что не имел под рукою для показания мне этой копии, которую привозил из Одессы показать государю в 1875 году. Дмитрий Лонгинов»[15 - Эту информацию сообщил М.Н. Лонгинову его брат, Дмитрий.]

. Заметим, что 22 марта 1874 года М.Н. Лонгинов писал своему другу, князю А.Б. Лобанову-Ростовскому: «Кстати, у меня есть сделанный мною когда-то перевод книги Рюльера (очевидца) о восшествии на престол Екатерины II; к его рассказу сделан мною по каждому его показанию свод сведений, подтверждающих или опровергающих оное, или с ним разноречащих; кроме того, прибавлено к тексту множество примечаний, исчерпывающих почти все, касающееся этого события. Могу сказать, что полнее и аккуратнее не существует реферата о нем. Составлял я эту монографию в деревне, на досуге, конечно с тем, что она никогда не появится в свет. Рукопись моей руки, довольно объемистая; если бы было угодно, то ее можно переписать начисто и сделать ее таким образом “удобочитаемою”»

. «Удобочитаемость» необходима была для Александра II, которому этот труд, по-видимому, и попал, оказавшись потом в Рукописном отделе собственных е. и. в. библиотек в Зимнем дворце.

Вступив на престол, Александр II решил подробнее познакомиться с секретнейшими документами, хранившимися в Госархиве и, по-видимому, в императорском архиве, названном выше. Существуют записи о том, что уже в мае 1855 года он затребовал секретные пакеты с «Записками» Екатерины II. Многие из этих пакетов были запечатаны Николаем I и снабжены его собственноручными надписями следующего содержания: «Пакет сей не распечатывать без высочайшего собственноручного предписания». Ознакомившись с материалами, Александр II оставлял подобную же резолюцию

. Заметим, что в случае конверта с ОР3 подобной надписи не было. Означает ли это, что император не верил в нем рассказанному и хранил как исторический анекдот, неизвестно.

Несмотря на отсутствие императорского запрещения, письмо ОР3 считалось секретным. Когда в 1874 году встал вопрос о публикации «Записок» княгини Дашковой, то они были отклонены отчасти из-за того, что содержали место, «где описывается, как император Павел I убедился в невинности императрицы Екатерины II в деле смерти Петра III», то есть историю с обнаружением ОР3. А отклонены упомянутые записки были при непосредственном участии М.Н. Лонгинова, который, будучи статс-секретарем, ведал печатью

.

Цензурные проблемы с ОР3 проявились и в случае с 25-м томом «Истории России» С.М. Соловьева[16 - Глава 2 25-го тома содержит описание кончины Петра Федоровича: «смерти насильственной» (XIII, 108).]. 17 августа 1875 года министр народного просвещения Д.А. Толстой писал историку: «Я был у Вас… чтобы рассказать Вам о сегодняшнем моем докладе относительно щекотливого места Вашего 25-го тома… Не угодно ли Вам описать смерть Петра III, как Вы желаете, и прислать мне набранный лист. Я прочту это место государю в Ливадии, где буду в конце сентября, и о решении Его величества уведомлю Вас немедленно: так желает государь…» 30 сентября Толстой писал Соловьеву из Ялты: «…Сегодня прочел его императорскому величеству в Ливадии отрывок из Вашей истории царствования императрицы Екатерины II о насильственной смерти Петра III, и государь император изволил разрешить Вам напечатать об этом событии в том виде, как оно Вами изложено»

.

П.И. Бартенев в «Воспоминаниях о С.М. Соловьеве» писал, что министр народного просвещения граф Д.А. Толстой лично привез историку «разрешение государя упомянуть в его Истории о насильственной кончине Петра III»

. Но самое удивительное, что дело этим не закончилось. В фонде Канцелярии московского генерал-губернатоpa по Секретному отделению нам удалось найти маленькое дело, относящееся к октябрю 1875 года и касающееся упомянутого 25-го тома «Истории»

. Исполняющий обязанности старшего инспектора типографий в Москве сообщал московскому генерал-губернатору князю Владимиру Андреевичу Долгорукову: «Имею честь донести вашему сиятельству, что сего числа вследствие распоряжения Московского цензурного комитета, основанного на телеграмме исправляющего должность начальника Главного управления по делам печати, задержан мною выпуск в свет 25-го тома “Истории России Сергея Михайловича Соловьева”, отпечатанного в Университетской типографии в количестве 2400 экземпляров. Исправляющего должность старшего инспектора типографий и т. п. заведений в Москве младший инспектор… 16 октября 1875 г.». Но не прошло и двух недель, как названный московский чиновник иформировал князя Долгорукова, «что 25-й том “Истории России С. Соловьева”, задержанный того же 16 октября по распоряжению г. исправляющего должность начальника Главного управления по делам печати, сего числа выпущен в свет. 28 октября 1875 г.».

Еще одна из известных нам копий ОР3 и КР хранится в Отделе рукописей РГБ в фонде Орловых-Давыдовых. Она, несомненно, носит поздний характер: написана во второй половине XIX или в начале XX века. Жаль, что владельцы никак не прокомментировали, откуда попал к ним этот документ, и не высказали своего отношения к нему

.

Свидетельства

Надежным доказательством существования ОР3 было бы свидетельство еще какого-либо лица, его видевшего. Таким человеком называют княгиню Е.Р. Дашкову. Насколько нам известно, это мнение впервые высказал А.И. Герцен в статье, ей посвященной и появившейся в 1857 году в 3-й книге «Полярной звезды». Основывая свое мнение на «Записках» Дашковой, Герцен утверждал, что Екатерина II показывала ей это письмо.

Здесь придется сделать небольшое отступление от свидетельства Дашковой и завершить линию свидетельств, связанную с именем Герцена. Не вызывает сомнения, что издатель «Полярной звезды» не знал о существовании комментария Ростопчина. В упомянутой статье о Дашковой он пишет: «Я слыхал о содержании этого письма от достоверного человека, который сам его читал; оно в этом роде: “Матушка императрица, как тебе сказать, что мы наделали, такая случилась беда, заехали мы к твоему супругу и выпили с ним вина; ты знаешь, каков он бывает хмельной, слово за слово, он нас так разобидел, что дело дошло до драки. Глядим – а он упал мертвый. Что делать – возьми наши головы, если хочешь, или, милосердная матушка, подумай, что дела не воротишь, и отпусти вину нашу”». К этому тексту Герцен сделал небольшое примечание: «Таков смысл письма, за слова я не отвечаю, я его повторил через долгое время по памяти»

.

Человеком, рассказавшим Герцену о третьем письме Орлова, был Константин Арсеньев, преподававший русскую историю и статистику великому князю Александру Николаевичу. В предисловии к французскому изданию «Записок» Екатерины II (1858) Герцен писал: «Он говорил мне в 1840 году, что им получено разрешение прочесть множество секретных бумаг о событиях, происходивших в период от смерти Петра I и до царствования Александра I. Среди этих документов ему разрешили прочесть “Записки” Екатерины II». По-видимому, тогда Арсеньев видел и список третьего письма Орлова, хранившийся в Рукописном отделе императорских библиотек в Зимнем дворце

.

Свидетельство Герцена подтверждается следующими документами, опубликованными П. Пекарским в биографическом очерке о К.И. Арсеньеве. В 1835 году В.А. Жуковский представил императору Николаю I следующий доклад: «Для преподавания новейшей истории Российского государства нужно будет справляться с подлинными актами, хранящимися в архивах. Действительный статский советник Арсеньев представил мне список тех, кои могут быть ему потребны: одни находятся в Государственном архиве, другие – в архиве иностранных дел. Испрашиваю всеподданнейше высочайшего позволения вашего императорского величества Арсеньеву – брать нужные ему акты из означенных архивов под свою расписку». На что последовало высочайшее разрешение, правда с оговоркой, чтобы Арсеньев пользовался историческими материалами «в самом архиве и чтобы они ни под каким видом из архива не были выпускаемы». К.И. Арсеньев знакомился в основном с материалами XVIII столетия, из которых делал многочисленные выписки, часть которых была после его смерти опубликована

.

В предисловии к русскому изданию «Записок» Екатерины II (1859) Герцен поместил небольшой материал, сопровождавший рукопись «Записок», в котором говорилось: «В самый день смерти матери, Павел приказал графу Ростопчину запечатать и потом разобрать ее бумаги. Вместе с знаменитою запискою полуграмотного Алексея Орлова (“Матушка, пощади и помилуй, дурак наш вздумал драться, мы его и порешили…”), прочитав которую Павел перекрестился и сказал: “Слава Богу! Наконец я вижу, что мать моя не убийца…”»

Считается, что рукопись «Записок» Екатерины II привез Герцену П.И. Бартенев, побывавший в Лондоне в августе, а затем ноябре 1858 года[17 - В нашей работе «Из истории династических документов» эта версия оспаривается.]. В то время будущий издатель «Русского архива», по-видимому, еще не знал воронцовского списка ОР3 и КР. Однако он слышал о существовании писем А.Г. Орлова из Ропши, как и о многом другом, хранящемся в большом секрете, от Д.Н. Блудова. После окончания университета в 1851 году Бартенев был некоторое время учителем детей дочери Блудова – Л.Д. Шевич, а также дружил с ее сестрой – Антониной Дмитриевной. Вот что Бартенев писал в своих воспоминаниях: «Беседы с графом Блудовым и мои расспросы у него были для меня тем, что немцы зовут historische Vorstudien. В это время почти ничего не позволялось печатать о русской истории XVIII века… Блудов же был необыкновенно словоохотлив, и я внимал ему, аки губа напояема»

.

Только через полвека Бартенев начал раскрывать источник своей информированности. В 1905 году в примечании к статье «Самозванка Тараканова» он поместил интересную записку о Д.Н. Блудове, основанную на собственных рассказах последнего. Оставив дипломатическую службу, еще в царствование Александра I, Дмитрий Николаевич занялся изданием актов Венского конгресса. Н.М. Карамзин указал на него императору как на продолжателя своего исторического труда. Блудову был открыт доступ в Государственный архив и даже дозволено брать дела домой. По предложению Карамзина он составил описание событий 14 декабря 1825 года, которое так понравилось Николаю I, что тот обнял Дмитрия Николаевича и сказал: «Теперь ты мой». Блудов был назначен статс-секретарем. Император поручил ему ряд исторических изысканий, которые, как подчеркивает Бартенев, удовлетворяли «историографическую любознательность Николая Павловича до самой его кончины»[18 - Весьма любопытно, что Николай I и Блудов придерживались диаметрально противоположных точек зрения в оценке Екатерины II. Император, еще от своей матери получивший предубеждение против Екатерины, называл ее обыкновенно «черною женщиной», распространяя свою ненависть «не только к лицу ея, но и ея учреждениям» («Записки» Екатерины II. С. VII). Д.Н. Блудов, напротив, считал, что Екатерина нисколько не виновна в тех злодействах, «в коих упрекают ее иностранные писатели и о которых так горько слушать русскому почитателю ее» (РА. 1907. № 1. С. 0162).]

.

Документы, хранящиеся в РГАДА, подтверждают сказанное выше. Так, уже в ноябре 1826 года Д.Н. Блудов был приглашен для рассмотрения различных бумаг, оставшихся в кабинете Александра I. В своем докладе о проделанной работе он писал: «Сия воля вашего императорского величества исполнена и в подносимых при сем кратких реестрах я старался с величайшей тщательностью означить все бумаги, показавшиеся мне по какой-либо причине более или менее достойными особого замечания. Большая часть сих дел не касается собственно ни одной из отраслей государственного управления в настоящем их виде и положении; почти все они принадлежат к тому времени, которое можно уже назвать историческим. Но в сем последнем отношении некоторые и даже весьма многие бумаги отменно любопытны…» В 1830 году Д.Н. Блудов изучил и бумаги, хранившиеся в кабинете Павла I

.

В результате этих разысканий были найдены, как писал П.И. Бартенев в № 1 «Русского архива» за 1907 год, вспоминая рассказы Блудова, «два собственноручных письма Алексея Григорьевича Орлова к Екатерине». Обратите внимание: именно два и собственноручные, а не копии. Бартенев, основываясь на упоминаемом в «Записках» Е.Р. Дашковой письме Орлова о смерти Петра III, писал: «В первом из них он (Орлов. – О. И.) описывает свое пребывание в Ропше и намекает, что Петр еще опасен: а урод-то наш то-то и то-то заговаривает (письмо писано безграмотно), и что надо бы с ним разделаться. Приготовив этим письмом государыню, в следующей записке он извещает о свершившемся злодействе… Эти записки хранились в бумагах Екатерины. Павел Петрович, вступив на престол, отыскал их и с радостью, перекрестившись, воскликнул: “Слава Богу, наконец-то я вижу, что мать моя не преступница”»

.

Очевидно, что Бартенев тут основывается на рассказах Д.Н. Блудова, записавшего, как мы помним, в свое время, что в ОР2 объявляется о смерти Петра III. Очевидно, что издатель «Русского архива» не видел подлинников первого и второго писем Орлова. Таким образом, Бартенев не мог сообщить А.И. Герцену достоверных сведений о письмах Орлова. Из России в Лондон продолжали поступать свидетельства в подобном духе: во второй книге «Исторического сборника Вольной русской типографии в Лондоне» (1861) в материале «О происхождении Павла I» текст записки Орлова передавался так[19 - Напомним, что в этом же сборнике опубликован текст ОР3.]: «Матушка, пощади и помилуй, дурак наш вздумал драться, мы его и порешили»

.

Вернемся теперь к основному свидетелю – Екатерине Романовне Дашковой. Ни в лондонском издании «Записок Дашковой» 1859 года, ни в издании 1881 года в 21-й книге «Архива кн. Воронцова» не говорится прямо, что Екатерина Романовна видела ОР3. Вот, например, отрывок из герценовского издания: «Кто уважал память Екатерины И, для того ничего не могло быть отраднее этого открытия (письма Орлова. – О. И.). Мои убеждения на этот счет не нуждались в доказательствах; за всем тем я радовалась находке подобного акта, который заставлял молчать самую отвратительную клевету…»

Почему Дашкова говорит о «находке подобного акта», а не хорошо ей известного документа? Возможно, Екатерина Романовна сознательно создавала у читателей некоторую неопределенность. Так, в варианте «Записок», опубликованном в 1881 году, сказано: «…Письмо Алексея Орлова, тщательно сохраненное ею в шкатулке, вскрытой Павлом после ее смерти…»

Это можно понимать и как упоминание о шкатулке, известной Дашковой, и как о шкатулке, найденной Павлом, а Дашковой неизвестной.

Двусмысленно звучит и следующая фраза: «Когда, уже после кончины Павла, я узнала, что это письмо не было уничтожено и что Павел велел прочесть его в присутствии императрицы и Нелидовой и показал письмо великим князьям и графу Ростопчину, я была так счастлива, как редко в моей жизни»

. Кем «не было уничтожено» – Екатериной или Павлом? Если Екатериной, то, возможно, Дашкова имеет в виду известный ей документ. Если же Павлом, то все остается неопределенным. Что стоило княгине ясно и просто сказать: «Я знала о существовании письма Орлова (сама видела) и очень рада тому, что оно сохранилось». Примечательно, что Екатерина Романовна в другом месте своих «Записок» не забыла упомянуть письмо А.Г. Орлова к Екатерине II, касающееся заговора Мировича, в котором она упоминалась

.

Если Екатерина Романовна знала раньше об ОР3, то почему известие о нем она поместила в подстрочных примечаниях и притом к какому-то случайному месту? В ее «Записках» есть раздел, куда бы этот текст вписался более органично. Речь идет об абзаце, начинающемся словами: «Однако довольно об этом несчастном государе, которого судьба поставила на пьедестал, не соответствующий его натуре»

. Заметим, что в этом отношении герценовское издание выглядит более органичным, хотя известно, что издательница английского варианта «Записок» (1840), подруга княгини, М. Брэдфорд, переносила в текст подстрочные примечания, а также редактировала его в соответствии со своими воспоминаниями.

Другим, правда, косвенным доказательством того, что Дашкова не видела подлинного третьего письма Орлова, служат ее комментарии на книгу К. Рюльера «История и анекдоты о революции в России в 1762 году». В этой книге есть следующее примечательное место: «Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении (убийстве Петра Федоровича. – О. И.), но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью. Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ею министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другое утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью. Наутро, когда узнали, что Петр умер от геморроидальной колики, она показалась орошенная слезами и возвестила печаль свою указом»

.