Петр III. Загадка смерти

Сообщая, что ОР3 было у него в руках всего с четверть часа, Ростопчин совершенно определенно указывает на то, что не мог распоряжаться этим документом. Следовательно, копию ОР3 он делал на свой страх и риск. Однако сам Федор Васильевич в записке «Последний день…» приводит слова, произнесенные о нем Павлом А.А. Безбородке: «Вот человек, от которого у меня нет ничего скрытного!» Несмотря на это, Ростопчин в спешном порядке изготовляет копию ОР3. Зачем? Неужели Ростопчин подозревал, что этот документ будет уничтожен? И почему он выбрал именно это письмо, а не другие документы?

Наконец, почему Федор Васильевич, зная подозрительный и вспыльчивый характер Павла, подвергал себя с первых же шагов нового царствования, сулившего ему очень много всякого добра, большой опасности, копируя тут же во дворце (а куда можно было уйти за 15 минут, да еще переписать письмо?) секретнейший документ, ему особо не порученный? А что, если бы Павел Петрович потребовал в это время его к себе? В одном из писем к С.Р. Воронцову (в 1793 году) Ростопчин рассказывал, как Павел, будучи еще великим князем, сделал выговор графине Шуваловой, «немного опоздавшей приходом». «Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя…» – пишет Ростопчин. В.Н. Головина в своих мемуарах подтверждает сказанное. «Опоздание на одну минуту, – пишет она, – часто наказывалось арестом». Да и сам Ростопчин в 1798 году прогневал Павла I, задержавшись на несколько минут

.

Трудно поверить, чтобы ему было так дорого имя Екатерины II, чтобы ради него подвергаться такой опасности. Будучи весьма злопамятным, он, конечно, не забыл, что попал ко двору в качестве, как он сам признавался, «комедианта». Не забыл он и временной опалы (о ней ниже) – удаления от двора на год и, конечно, прозвища, данного ему Екатериной, – «сумасшедший Федька»

.

Вместе с тем сомнительно, чтобы такой опытный царедворец, как А.А. Безбородко, дал ему секретнейший документ без разрешения императора, зная словоохотливость новоиспеченного генерал-адъютанта.

«Почерк известный мне гр. Орлова; бумаги лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея…»

Очень вероятно, что Ростопчин знал почерк А.Г. Орлова, но он, по-видимому, не знал, что свои донесения из Ропши Алексей Григорьевич писал, как говорилось выше, на качественной иностранной бумаге. Слова «серой и нечистой», несомненно, применены для усиления картины злодейства. О слоге пойдет речь ниже.

Необходимо сказать несколько слов о выражении «положение души сего злодея». Любопытно, что через четыре дня после знакомства с ОР3 Федор Васильевич пишет упоминавшуюся уже записку «Последний день…» (повторяем, если верить дате), в которой нет и намека на «злодейство Орлова». Напротив, описывая сцену ночной присяги Алексея Григорьевича Павлу I, Ростопчин отмечает, что, «несмотря на трудное положение графа Орлова, я не приметил в нем ни малейшего движения трусости и подлости». Более того, когда сопровождавший Ростопчина Н.П. Архаров «не переставал говорить мерзости насчет графа Орлова», он якобы сказал: «Наше дело привести графа Орлова к присяге, а прочее предоставить Богу и государю». А когда перед этой поездкой Павел I сказал Ростопчину относительно А.Г. Орлова: «…Я не хочу, чтобы он забыл 28 июня», Ростопчин никак не прокомментировал эти слова, хотя якобы уже знал ОР3

.

«…император Павел потребовал от пего (А.А. Безбородко. – О. И.) вторично письмо графа Орлова, прочитав в присутствии его, бросил в камин…»

Для чего это было написано Ростопчиным, нам представляется ясным: нет документа и проверять нечего. Вместе с тем эта фраза может быть скрытым намеком на действительное уничтожение Павлом I каких-то важных документов. А.М. Тургенев в своих «Записках» писал: «Рассказывали, что лукавый малоросс Безбородко, немедленно по прибытии великого князя из Гатчины, поднес его высочеству вверенное хранению его духовное завещание (Екатерины II. – О. И.); великий князь, приняв от Безбородко духовную, изорвал и бросил в камин». Н.А. Саблуков, находившийся в те дни в карауле у дворца, замечает: «Император, как говорят, еще был занят разбором и уничтожением бумаг с графом Безбородкой»

.

Несомненно, Павел Петрович боялся каких-то документов Екатерины II, которые могли помешать ему занять императорский престол. Поэтому он не только планировал опечатать кабинет матери в случае ее смерти, но и разумно предположил застраховаться от документов, которые могли быть переданы Екатериной для хранения в надежные руки. В цитированном выше его письме к Марии Федоровне от 4 января 1788 года Павел указывает: «Будь бы в каком-нибудь правительстве, или в руках частного какого человека остались мне неизвестные какие бы то ни было повеления, указы или распоряжения, в свет не изданные, оным до моего возвращения остаться не только без всякого и малейшего действия, но и в той же непроницаемой тайне, в какой по тот час сохранялись. Со всем же тем, кто отважится нарушить или подаст на себя справедливое подозрение в готовности преступить сию волю мою, имеешь поступить по обстоятельствам, как с сущим или как с подозреваемым государственным злодеем, предоставляя конечное судьбы его решение самому мне по моем возвращении…»

В тайное уничтожение каких-то важных династических документов Павлом можно поверить тем более, что мы знаем, что он повелел во всей России уничтожить манифест от 6 июля 1762 года, который собирался в течение трех лет по всей стране, как в государственных учреждениях, так и у частных лиц.

Примечательно то, как Ф.В. Ростопчин описывает действия Павла: он сначала прочитал ОР3, потом, подумав, уничтожил, а затем об этом «чрезмерно соболезновал». Не случайно Федор Васильевич в одном из писем говорил о «умоповреждении и сумасшествии» Павла. Если Павел I «чрезвычайно соболезновал» об ОР3, то почему Ростопчин не повинился перед ним и не отдал хотя бы свою копию? А если не ему, то почему не вручил в дни коронования Александру Павловичу, провозгласившему возвращение к духу правления Екатерины?

Критика третьего письма Орлова

Даже взгляду непрофессионала видны существенные различия в синтаксисе первых двух писем и ОР3. Для подлинных двух писем характерны союзы «и», «а», «что», «чтобы», которые в меньшей мере или совершенно отсутствуют в третьем письме. В последнем же, напротив, пять раз применяется противительный союз «но», ни разу не употребляемый в первых двух; то же относится и к союзу «как». Доктор филологических наук, профессор Л.И. Скворцов, к которому мы обратились за консультацией, подтвердил нашу догадку относительно стилистического различия упомянутых документов[29 - В приложении приводятся результаты соответствующей экспертизы ОР1, ОР2 и ОР3, опубликованные в журнале «Наука в России» № 3 за 2002 год.]. Вместе с тем он указал нам на важнейшее отличие ОР1 и ОР2 от ОР3: в подлинных письмах А.Г. Орлов обращался к Екатерине II на вы, а в ОР3 – обращение на ты. Просмотрев все известные нам письма А.Г. Орлова к императрице, ни в одном из них мы не обнаружили обращения к ней на ты. Статс-секретарь Екатерины II – А.М. Грибовский особо отмечал, что только князь Г.А. Потемкин в письмах обращался к императрице на ты

. Правда, сторонники подлинности ОР3 могут сказать, что оно является не точной копией, а пересказом по памяти. Эту точку зрения в «Лекциях по русской истории» высказал С.Ф. Платонов

. Однако под ОР3 в воронцовском списке совершенно ясно сказано: «Списано…»

Теперь рассмотрим подробно содержание ОР3.

«Как мне изъяснить, описать, что случилось…»

Читаешь эту фразу, и сразу возникает очень важный вопрос: почему А.Г. Орлов, человек, как уже говорилось, умный, расчетливый[30 - Товарищи А.Г. Орлова по перевороту, а затем его противники называли его очень хитрым (об этом пойдет речь в следующем очерке).], доверил бумаге историю совершенного под его присмотром преступления, создав таким образом против себя, князя Ф. Барятинского и других офицеров обвинительный документ?[31 - Как-то, правда значительно позднее, А.Г. Орлов-Чесменский давал своему приятелю следующую рекомендацию: «Буде ты войдешь с ним в переписку, должно велику осторожность иметь и на бумаге, чтоб не шатко не валко было, да не к чему бы было и прицепок делать» (Орлов-Чесменский А.Г. Архив села Михайловского. Ч. 1. С. 7–8).] Если это событие планировалось, то почему не был использован какой-либо условный знак или шифр? Несмотря на все предосторожности, письмо, столь важное, могло, пусть с малой степенью вероятности, попасть в чужие руки[32 - Подобный случай произошел в конце 1762 года с письмом Ст.-А. Понятовского, когда подвергся нападению везший его курьер. «Последний курьер, – писала Екатерина II к Понятовскому, – везший ваше письмо к Брейтелю, едва не лишился жизни от рук грабителей и было бы очень мило, если бы мой пакет был вскрыт и доложен по министерству» (Екатерина II. Записки. 1907. С. 580).].

Одно дело в очень нелестных выражениях писать о болезни бывшего императора и даже желать ему смерти, а другое – с драматическими подробностями, передавая свои переживания и детали преступления, писать об убийстве. Почему, если не предусмотрели шифра, не написать просто, что Петр Федорович умер от болезни? Первое и второе письма как бы подготавливали основания для подобного исхода: нарастающая тяжелая болезнь. При личной же встрече объяснить императрице, как все было. ОР3 ставило Екатерину II в очень неудобное положение: преступники сами называли себя, значит, требовалось принять меры против них. Екатерина II не пошла на это, и появился манифест от 7 июля, извещавший о естественной смерти Петра Федоровича. Если Екатерину II обвиняют в вырванной из второго письма подписи, то ОР3 она должна была бы сразу уничтожить, и не столько для покрытия Орлова и Барятинского, сколько для сохранения своего доброго имени.

К сожалению, точно не известно, как Екатерина II получила известие о смерти Петра Федоровича. В упоминавшемся манифесте от 7 июля об этом говорится неопределенно: «Вчерашнего вечера получили Мы другое (известие. – О. И.), что он волею Всевышнего Бога скончался». Рюльер и Кастера утверждали, что сообщение о смерти Екатерине привез сам А.Г. Орлов. О том же писал и Гельбиг. Согласно А. Шумахеру, первым узнавшим о смерти Петра Федоровича был Панин, которому об этом утром 4 июля сообщил приехавший из Ропши Ф. Барятинский. В «Записках» В.Н. Головиной со слов самого Н.И. Панина рассказывается, что о смерти бывшего императора сообщил Екатерине II Г.Г. Орлов и что Панин присутствовал при этом

.

Любопытно, что никто из перечисленных лиц не говорит о письме. Логично предположить, что с известием о смерти должен был бы приехать сам Орлов[33 - Рюльер писал: «Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ею министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу…» (Рюльер К. Переворот 1762 года. С. 68–69).]. Но то, что логично, не обязательно происходит в действительности. А вдруг в это время Орлов отлучился? Или, быть может, он действительно послал какую-то записку, сочтя, что его приезд может вызвать преждевременные разговоры и толки и не позволит Екатерине сориентироваться в сложившейся ситуации. Перебираешь все эти возможные версии и вспоминаешь слова императрицы о не читанной ею книге Рюльера: «Трудно Рюльеру знать, каковы вещи на самом деле»

.

«Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя!»

Подобный текст А.Г. Орлов написать просто не мог. Во-первых, он, вероятно, знал, что 29 июня Петр Федорович отрекся от престола. Во-вторых, и в ОР1, и в ОР2 он давал бывшему императору очень нелестные определения (урод, злодей). В-третьих, эта фраза совершенно недвусмысленно направлена против Екатерины, отнявшей престол, свободу, а косвенно и жизнь у своего мужа. Надо было быть очень сильно пьяным, чтобы написать такое, да еще надеяться на помилование.

«Мы были пьяны, и он тоже. Он заспорил за столом с князем Федором: не успели мы разнять, а его уже и не стало».

Повторяем, очень сомнительно, чтобы А.Г. Орлов в такое ответственное время пил сам и позволял пить другим. Хотя нельзя совершенно исключить, что для усыпления бдительности Петра Федоровича, естественно догадывавшегося, что ему грозит, была устроена пирушка. Но чтобы все были пьяны, в это поверить нельзя. Не менее сомнительно, чтобы Петр Федорович, умиравший, согласно ОР2, вдруг не только ожил, но за обедом или за картами – «за столом» – «схватился» с Барятинским. Зачем А.Г. Орлову было нужно так изменять вполне оправдывающую всех концепцию? Не совпадал текст ОР3 и с версией болезни и смерти Петра Федоровича, изложенной Екатериной II в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года.

В ОР3 утверждается, что Петра Федоровича убил Ф. Барятинский. Если убийство планировалось Орловым и на кого-то пал жребий (или даже князь Федор вызвался добровольно его совершить), то, несомненно, подобное действие могло произойти при условии сохранения имени его исполнителя в глубокой тайне. Да и в случае непреднамеренного убийства Орлов вряд ли доверил бы бумаге имя убийцы, оставив эту информацию для личного доклада. Правда, если Барятинский действовал от имени противной партии и А. Орлов узнал об этом, то он, возможно, мог назвать имя убийцы Петра Федоровича.

Все сказанное не снимает вины с Ф.С. Барятинского. Екатерина II еще не умерла, а Павел удалил его от двора. Возможно, сказались какие-то старые противоречия, но, скорее всего, Павел и до воцарения считал Барятинского участником убийства Петра Федоровича. Ростопчин в письме к С.Р. Воронцову от 27 июля 1793 года сообщал, что Павел Петрович велел сказать гофмаршалу князю Барятинскому, «чтобы он помнил, чем был…»

. Любопытно, что Е.Р. Дашкова ни слова не говорит о нем как участнике убийства Петра III.

Странно, что составитель ОР3 не упомянул имя и другого подвергнутого опале при Павле I участника ропшинского караула – П.Б. Пассека

. О нем речь пойдет в части, посвященной судьбам основных участников событий в Ропше.

«Сами не помним, что делали, но все до единого достойны казни».

Как не помнили, что делали? Ведь только что написано: хотели разнять. И почему виноваты все, коль скоро уже назван Барятинский? Действительно, подобный текст мог написать только сильно пьяный, или страшно напуганный человек, или, наконец, тот, кто хотел создать соответствующий деянию образ.

«Помилуй меня хоть для брата».

Очень сомнительно, чтобы А.Г. Орлов упомянул в подобном неприятном документе имя брата. Во-первых, собственные заслуги Алексея Григорьевича в перевороте были очень велики, и он прекрасно понимал это. Одно то, что ему был доверен бывший император, говорит о многом. К чему же тогда припутывать к этому преступному делу имя брата, которого А.Г. Орлов очень любил? Екатерина II нисколько не преувеличивала, когда в письме к Понятовскому говорила об Орловых, что они «друзья, какими никогда еще не бывали никакие братья»

. Во-вторых, это маленькое предложение указывало и на грех Екатерины – связь с Григорием Орловым. В-третьих, что вынужден был признать сам Ростопчин, А.Г. Орлов не был ни трусом, ни жалким человеком.

Тем, кто принимает истинность ОР3, необходимо не только опровергнуть наиболее существенные из приводимых тут аргументов, но, более того, найти надежные документальные доказательства существования этого письма.

Автор третьего письма Орлова

Естественно, возникает вопрос: мог Ф.В. Ростопчин изготовить подобный «документ»? Как показывают факты – несомненно, мог. Литературный талант Федора Васильевича общеизвестен[34 - Балаганный стиль его знаменитых афишек 1812 года весьма напоминает стиль и дух ОР3.]. Что касается нравственных преград, то и они не были для Ростопчина непреодолимыми.

Приведем здесь в качестве доказательства последнего рассказ человека, симпатизировавшего Федору Васильевичу, – князя П.А. Вяземского, услышанный им от Н.М. Карамзина. Завязка этой истории состоит в том, что петербургский почт-директор и президент Главного почтового правления И.Б. Пестель стал пользоваться особым благоволением Павла I. Это не понравилось Ростопчину. Он написал подметное письмо от имени неизвестного, который уведомлял приятеля своего за границей о заговоре против императора и рассказывал разные подробности по этому предмету. В заключение он заявляет: «Не удивляйся, что пишу вам по почте, наш почт-директор с нами». Ростопчин приказал отдать письмо на почту, но так, что письмо должно было непременно возбудить внимание почтового начальства и быть передано главноуправляющему для перлюстрации.

Граф Ростопчин построил интригу удивительно тонко: он хорошо знал характер императора Павла, а также знал, что об этом известно и Пестелю, который не решился бы показать письмо императору, поскольку тот по мнительности и вспыльчивости своей не стал бы порядочно исследовать достоверность этого письма, а тут же уволил бы и даже сослал почт-директора. Через несколько дней, видя, что Пестель утаивает письмо, Ростопчин доложил императору о ходе дела, объяснив при этом, что единственным побуждением его было испытать верность Пестеля и что сам он повергает повинную голову пред его величеством. Павел поблагодарил Ростопчина за усердие к нему, и участь Пестеля была решена: он был уволен от занимаемого им места. Но не довольствующийся этим Ростопчин захотел еще подшутить над своей жертвою. До сообщения Пестелю именного повеления он пригласил его на обед. Тот, польщенный вниманием, явился; хозяин встретил его с особенными вежливостью и лаской. Пестель думал, что Ростопчин начинает опасаться его влияния у Павла I и хочет его задобрить. Он намекал на свои виды в будущем, а возвратившись домой, нашел официальную бумагу о своей отставке

.

Это был не единственный случай применения Ростопчиным сомнительных писем. Так, в конфликте с Н.П. Паниным Федор Васильевич использовал подобное письмо, чтобы добить своего уже удаленного от двора и сосланного в Москву врага. Когда подлог раскрылся, Павел I воскликнул: «Ростопчин – настоящее чудовище! Он хочет сделать меня орудием своей личной мести; так пусть же последствия ее падут на него самого!» Федор Васильевич был уволен ото всех своих должностей и отослан в свое подмосковное имение

. А.А. Кизеветтер, характеризуя темную сторону личности Ростопчина, писал: «Мы знаем немало фактов, показывающих, что эти интриги нередко приобретали характер настоящей жестокости по отношению к людям, которые почему-либо становились Ростопчину поперек жизненной дороги, причем эта жестокость выражалась в большинстве случаев не в открытых действиях, а в разного рода ухищренных подкопах из-за прикровенной засады»