Петр III. Загадка смерти

Paille[52 - Соломенный (фр.).]

mundirungs[53 - Слово не переведено нами.]

Анализ текста писем Петра Федоровича

ПФ1

Вопрос о том, как перевести термин madame, для этого письма весьма важен, поскольку отражает уровень отношения Петра Федоровича к своей супруге в момент его написания (остальные два письма начинаются и по-французски, и по-русски со слов «Ваше величество»). Этому обращению должна соответствовать и подпись: «Ваш покорнейший слуга» (полагаем, что так можно перевести слова «votre tr?s humble valet»[54 - Стоит заметить, что и в сборнике «Переворот 1762 года», как и у Н.К. Шильдера, эти слова переводятся как «ваш нижайший слуга».]); покорность Петра Федоровича была наиболее нужна Екатерине, что он не мог не понимать. Здесь, однако, как нам кажется, нет отношения подданного и властителя. При этом можно с большой степенью вероятности утверждать, что письмо написано уже из Ропши: упоминается комната, в которой поместили Петра Федоровича.

Правда, Петр Федорович не теряет еще бодрости. Он даже пытается вести полемику с Екатериной, считая, что суровое обхождение с ним караула не соответствует его вине: «я не величайший преступник» и «не знаю, чтобы я когда-либо Вас оскорбил» (последнее очевидная ложь: вспомнить его знаменитый окрик: «Дура!»). Поэтому Петр Федорович просит отпустить его «скорее с назначенными лицами в Германию». «Назначенные лица» – это весьма интересно; кем «назначенные»? По-видимому, еще раньше по просьбе Петра Федоровича самой Екатериной; поэтому они не упоминаются персонально (правда, не исключено, что договоренность о них была устной). Напомним, что Дашкова (по переводу под редакцией Чечулина) пишет о том, что Петр Федорович, «указав несколько лиц, которых желал бы видеть около себя, он просил императрицу назначить их состоящими при нем».

Но за что Екатерина должна отпустить супруга в Германию с «назначенными лицами»? Кажется, что Петр Федорович говорит об этом в Р. S:. «Ваше величество может быть во мне уверенною: я не подумаю и не сделаю ничего против Вашей особы и против Вашего царствования» (курсив наш. – О. И.). Тут возникает несколько вопросов. Во-первых, почему Петр Федорович упрятал столь важное признание в постскриптум (куда добавляют, как правило, несущественные и потому забытые детали), а не продолжил сразу после просьбы об отъезде в Германию? Примечательно, что и в самом начале своего письма Петр Федорович прибегает к подобной формуле: «Я прошу ваше величество быть во мне вполне уверенною…» (правда, тут идет речь о снятии караула, мешающего жизнедеятельности арестованного императора). Но это, вероятно, показалось малым Петру Федоровичу, и он решил более подкрепить свою просьбу. Однако в этом, на наш взгляд, лежит самая большая загадка: если Петр Федорович подписал акт отречения от российского престола до отправления в Ропшу (29 июня), то почему он не ссылается на этот документ, а только обещает быть лояльным к императрице? Да и что стоит бумажка с отречением, если Петр Федорович сам лично в Сенате не объявил об этом. В любой момент, оказавшись на свободе, он мог объявить свое отречение ложным, полученным под давлением. Этот Р. S. можно объяснить или тем, что Петр Федорович изменил позицию после 29 июня, или в тот день он ничего не подписывал и вел торговлю с Екатериной, не зная о том, что о его отречении уже объявлено в Сенате. Не к этой ли стороне поведения свергнутого императора относятся следующие слова из письма А.Г. Орлова от 2 июля из Ропши: «…Другая опасность, што он действително для нас всех опасен для тово, што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состояли быть» (курсив наш. – О. И.). Но если ты отрекся, и при этом сделал это письменно, то как же можно вернуть все назад? Петр Федорович был, как известно, весьма болтлив, что даже выдавал противникам свои тайные планы, о чем писала не только Екатерина II, но и Я. Штелин, хорошо знавший психологию великого князя, а потом и императора: «Употреблены были все возможные средства научить его скромности, например, доверяли ему какую-нибудь тайну, и потом подсылали людей ее выпытывать»

. Более того, бывший наставник великого князя утверждает, что именно болтливость Петра Федоровича привела к тому, что в обществе узнали о его замысле уничтожить гвардейские полки

. Екатерина подтверждает это: «Он не скрывал почти ни одного из своих проектов»

.

Теперь следует особо сказать о карауле. Чему должен был помешать он, не оставлявший Петра Федоровича одного даже при отправлении им естественной нужды? Побегу, агитации среди солдат или самоубийству? Вполне вероятно, что офицеры получили от Н.И. Панина наставления в духе изложенных им в инструкции для караула у Ивана Антоновича. В пункте 3 этой инструкции говорилось: «В покое с ним в ночное время ночевать вам обоим, а днем может быть с ним и один…»

А. Шумахер сообщает о заключении свергнутого императора следующее: «Окно его комнаты было закрыто зелеными гардинами, так что снаружи ничего нельзя было разглядеть. Офицеры, сторожившие императора, не разрешали ему и выглядывать наружу, что он, впрочем, несколько раз, тем не менее, украдкой делал. Они вообще обращались с ним недостойно и грубо, за исключением одного лишь Алексея Григорьевича Орлова, который еще оказывал ему притворные любезности…»

Шумахер упрекает Орлова, что он не выпустил Петра Федоровича в сад погулять. Но кому нужны были проблемы, если бы он предпринял попытку убежать или прибегнуть к помощи солдат, отдавая им приказы, как император?

В этом письме стоит также обратить внимание на то, что Петр Федорович собирается отбыть в Германию, а не как сообщают другие источники – в Голштинию. Но в Германии главное лицо – Фридрих II, союзник Петра Федоровича, там же русская армия. О чем думал свергнутый император, когда писал это слово; не проговорился ли он по старой своей болезни – болтливости? Но для Екатерины подобное перемещение бывшего императора не могло быть приятным.

И наконец, что касается «хождений по комнате», Петр Федорович говорил истину; и сама Екатерина II в своих «Записках» сообщает: «…Он никогда не садился, и нужно было ходить с ним взад и вперед по комнате[55 - Об этой особенности Петра Федоровича пишет и Штелин (ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 75).]; ходил он скоро и очень большими шагами; было тяжелым трудом следовать за ним…»

ПФ2

«Если Вы решительно не хотите уморить человека, который уже довольно несчастлив…» – это написать мог, по нашему мнению, только человек, ограниченный в своих действиях и, скорее всего, арестованный. Как можно на расстоянии уморить свободного? Писавший признает во всем волю Екатерины, ограничен ею: и в возвращении ему Воронцовой, и в предоставлении ему свидания, и, наконец, самое главное – он признает правление Екатерины, говоря об «одном из величайших милосердных дел Вашего царствования»!

В письме нет ни слова об отъезде в Голштинию, ни о Гудовиче, о чем шла будто бы речь до его ареста и что было, возможно, одним из условий его добровольной сдачи (которые упомянуты в ПФ1). Петр Федорович со всем, кажется, смирился. Он просит только об одном, вернуть ему Воронцову – «мое единственное утешение». Следовательно, письмо написано после того, как подругу бывшего императора неожиданно отделили от него в Петергофе. Это был очень тяжелый удар, заставивший Петра Федоровича забыть обо всем. Екатерина подтверждает его просьбу о Воронцовой, но почему-то добавляет в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа «собаку, негра и скрипку». Исходя из того письма Петра Федоровича, которое мы имеем (ПФ2), можно предположить наличие другого письма, в котором говорилось о последних «трех вещах», да еще о «романах и немецкой Библии»; кроме того, Екатерине как-то был доставлен список вещей, которые считал необходимыми для себя Петр Федорович (СВ).

Современники-иностранцы о событиях, происходивших в Петергофе, когда туда привезли бывшего императора, мало что знали. Они только указывают на то, что Воронцова и Гудович были отделены от Петра Федоровича, несмотря на его просьбу (Прассе). Наиболее интересные сведения сохранил для нас барон Ассебург, записавший их со слов Н.И. Панина. Он рассказывает: «Петр, уже отказавшись от престола, просил как милости, чтоб ему оставили графиню Воронцову. Панин должен был видеться с ним в эти минуты. Он говорил мне об этом в следующих словах: “Я считаю несчастием всей моей жизни, что принужден был видеть его тогда; а нашел его утопающим в слезах ”. И пока Петр старался поймать руку Панина, чтобы поцеловать ее, любимица его бросилась на колени, испрашивая позволения остаться при нем. Петр также только о том и просил и ни о чем более, даже не просил о свидании с императрицею. Панин постарался поскорее уйти от него. Он обещал принести ему ответ Екатерины, но послал ответ через другое лицо. Ответ последовал отрицательный» (курсив наш. – О. И.)

.

Панин, которому далеко не во всем можно доверять, по-видимому, тут сообщает об обстоятельствах, которые привели к появлению ПФ2; правда, он молчит о том, в какой форме – устной или письменной – была просьба. Кроме того, Панин почему-то оговаривается, что Петр Федорович «не просил о свидании с императрицею». Это замечание странно; если принять его за истинное, то можно предположить, что разговор о такой встрече был ранее или позднее. Нельзя исключить и того, что по каким-то своим соображениям Панин исказил факты: ему (как и всем его единомышленникам), несомненно, было крайне невыгодным примирение Петра Федоровича с супругой. Правда, возможно, что ПФ2 было еще одной попыткой подействовать на Екатерину после отказа, о котором рассказал Панин.

Вполне возможно, что застигнутый врасплох известием об отделении от него Воронцовой или отрицательным ответом Екатерины Петр Федорович не стал искать чернил и пера, а, воспользовавшись имевшимся под руками карандашом и куском бумаги, быстро написал свое письмо в необычном формате – вдоль листа. Не исключено также, что, не имея под рукой чистой бумаги, он воспользовался каким-то документом или черновиком, отрезав от него исписанную часть. Но может быть, что-то важное Петр Федорович сообщил, как в ПФ1, в постскриптуме, который затем был отрезан, как часть во втором письме А.Г. Орлова.

Хотя ПФ2 написано карандашом и по-французски, по нашему мнению, оно не может принадлежать к тем, о которых говорила 29 июня 1762 года Сенату Екатерина II. Для нас остается загадкой, для чего Петр Федорович хотел видеть супругу, приравнивая эту встречу чуть ли не к возвращению ему Воронцовой – «это было бы верхом моих желаний»? Думал ли он убедить каким-то образом Екатерину или хотел предложить взаимовыгодные условия – трудно сказать. Может быть, Петр Федорович хотел сослаться на священные узы брака, о которых он явно забывал, желая уехать в Германию с Воронцовой – «единственным утешением» и оставляя свою законную супругу в странном положении – и не разведенной, и без мужа?

ПФЗ

Многое в понимании времени и места написания этого письма зависит от того, как интерпретировать написанные рукой Петра Федоровича (плохо владевшего русским языком) следующие слова: «который Ваше воле исполнял во всем». Или как: «который Вашу волю исполнял во всем», то есть относя их к прошлому и тем гарантируя какие-то обещания; или как: «который Вашу волю исполнил во всем», то есть выполнил все, что от него требовали сейчас (возможно, включая и подписание отречения). Странно звучит и начало: «Я еще прошу меня…» Что это значит? «Еще раз», то есть была уже подобная просьба (но тождественная ли?). Последнее подтверждается словами: «прежде просил». Входило ли в ее состав упоминание о «пропитании» или добавлена была в этом письме, из этого текста не ясно.

Любопытно, что содержание ПФЗ подобно тому (второму), о котором пишет граф Мерси в приведенной выше депеше[56 - Правда, граф Мерси, поправляя себя о втором письме в другой (приведенной нами выше) депеше, сообщал: «По внушению фельдмаршала Миниха, он написал очень смиренное письмо к здешней монархине, в котором сдается ей, между прочим, в весьма трогательных выражениях дает ей заметить, что охотно уступает правление в полной надежде, что она окажет ему, как своему супругу, надлежащее снисхождение».]; Петр Федорович «сдается безо всяких условий с единственною просьбою: дать ему приличное содержание и оставить при нем девицу Воронцову и генерал-адъютанта Гудовича». Тут важно упоминание о «приличном содержании», которого нет ни в одном из текстов, написанных Екатериной. Л. Беранже также знал об этом (возможно, от графа Мерси). Он пишет о Петре Федоровиче: «Через недолгое время послал он ей второе письмо, где умолял о прощении и просил для себя пенсию и дозволение удалиться в Голштинию».

Акт отречения, согласно Беранже, был привезен Измайловым после получения этого письма. Гельбиг, возможно опиравшийся на приведенные свидетельства, так излагает содержание второго письма: «Он еще раз просил прощения у Екатерины; отказывался от права на российскую корону; желал получить пенсию и просил о разрешении уехать с Гудовичем и Елизаветой Воронцовой в Голштинию». И по Гельбигу, подписание акта отречения произошло после получения Екатериной этого письма.

Из трех рассматриваемых подлинных писем Петра Федоровича это представляется написанным раньше других. Во-первых, в нем больше просьб: и об отпуске его в «чужие края»[57 - Кстати сказать, обращает на себя эта формулировка; не в Германию, не в Голштинию, а в «чужие края» – «чужие» для кого: Петра Федоровича или Екатерины?], и о выезде с ним группы лиц, и о пенсии. В других письмах подобного количества просьб уже нет, что совпадает с логикой понимания Петром Федоровичем реальной ситуации. Во-вторых, в ПФЗ упомянуты лица, о которых он еще просит, а в ПФ1 – те, которые уже назначены. В-третьих, подпись Петра Федоровича более соответствует свободному отношению: «верный слуга Петр», когда в двух других – «смиренный» или, как переведено Н.К. Шильдером и в сборнике «Переворот 1762 года», «нижайший слуга». Итак, последовательность реальных писем Петра Федоровича, по-видимому, была такая: ПФЗ, ПФ2, ПФ1. При этом ПФЗ, вероятно, и есть второе письмо, о котором говорят Екатерина II и современники. Правда, это письмо, написанное чернилами по-русски, находится в противоречии с сообщением Екатерины 29 июня Сенату о том, что два письма Петра Федоровича были написаны карандашом и, возможно, оба на французском (одно – точно). Однако нельзя исключить и того, что ПФЗ является переводом на русский язык предшествующего ему французского письма. В этой связи возникает вопрос: почему Петр Федорович, прибегая в своих письмах к французскому, написал записку по-русски, плохо владея этим языком? Хотел ли он сделать приятное русской императрице (сам Петр Федорович, если верить Н.И. Панину, говорил только по-немецки) или надеялся на то, что его согласие станет таким образом известно при дворе и тем, кто не владел французским.

СВ

При изучении «Списка вещей» возникает много вопросов: когда, где и для чего он составлен Петром Федоровичем, почему написан карандашом и по-немецки? Судя по складкам и присутствии его среди писем свергнутого императора, он был послан, а поэтому не представляет черновика, случайно уцелевшего среди его бумаг. Возможно, что «Список вещей» был вместе с другим списком – необходимых Петру Федоровичу припасов, о которых, как мы видели выше, говорит Е.Р. Дашкова. Правда, она включала названный список в письмо, в котором будто бы содержалось отречение Петра Федоровича, что, на наш взгляд, весьма сомнительно. Тем более сомнительно присоединение к «отречению» рассматриваемого ниже списка.

В разделе «Белье» прежде всего обращает на себя внимание наличие спальных принадлежностей: матрасов, подушек, одеяла, простынь, ночных колпаков. Следовательно, Петр Федорович готовился оказаться в месте, где их не было. Но шла ли речь о длительном путешествии или о пребывании в каком-то одном месте, трудно сказать. Уезжая из России навсегда, Петр Федорович мог потребовать весь свой гардероб или то, что находилось в Ораниенбауме, но он берет явно не все. В решении этого вопроса отчасти, как нам кажется, может помочь численность белья. 49 рубашек – вряд ли Петр Федорович так потел (даже не совсем теплым петербургским летом), что очень часто менял рубашки. Это подтверждает число ночных колпаков – 10 и полотенец – 23. Однако кажется маловатым количество простыней – три и всего три наволочки на три подушки. Учитывал ли Петр Федорович, что все это белье будет стираться, нам неизвестно. Поэтому можно предположить, что он думал использовать эти вещи более месяца. Но и не более двух, так как в «Списке» нет теплых вещей. Не вошли эти вещи в число тех, которые подпоручик Измайловского полка Плещеев 2 июля повез «на шлюбках» в Шлиссельбургскую крепость?

Что касается одежды, упомянутой в «Списке вещей», то, прежде чем перейти к ней, следует напомнить о том, что Петр Федорович в Петергофе был подвергнут переодеванию. Беранже в своей депеше от 13 (1) июля сообщает, что Петра Федоровича одели в шлафрок, «в коем он так и оставался до своего окончательного исчезновения (то есть отъезда из Петергофа. – О. И.)»

. Шумахер пишет, что бывшего императора одели «в серый сюртук»

. При этом он сообщает следующую любопытную подробность: после того как Петр Федорович узнал о бегстве супруги из Петергофа, он понял, чем это ему грозит, и решил переодеться. Шумахер пишет: «Потом император приказал слугам, выехавшим из Ораниенбаума позже, чем он, поспешить к нему, так как он хотел надеть русскую гвардейскую форму вместо прусской с орденом Черного Орла, которую он до тех пор носил постоянно. Это и было осуществлено в комнате исчезнувшей императрицы»

. Этот факт подтверждает и Рульер, сообщая, что Петр Федорович «решился оставить свой прусский мундир и ленту и возложил все знаки Российской империи»

. Понятно, для чего нужно было переодевание: бывший император не мог уже быть в гвардейской форме (полковника Преображенского полка).

Судя по разделу «Одежда» в «Списке вещей», даже при возможном ограниченном арестом состоянии Петр Федорович явно не хотел выглядеть однообразным; он просит доставить три сюртука, три жилета и две шляпы, одна из которых прусская (что вызывает удивление, учитывая те обвинения, которые выдвигались против бывшего императора в его пруссофилии). Не совсем понятно, почему среди «Одежды» не указаны сапоги или туфли, а только пара «золотых шпор». Не свидетельствует ли это о том, что длительные прогулки для Петра Федоровича не предполагались и он вполне мог довольствоваться тем, что было на нем надето? Но зачем тогда «золотые шпоры»? Вряд ли для конных прогулок… Вероятно, для того, для чего предназначалась пара золотых запонок.

Особенно вызывающе выглядит раздел орденов: на первом месте стоит прусский орден (пусть и без звезды), а за ним идет Андреевский «со звездой». Почти все современники единогласно рассказывают, как Петр Федорович лишился орденов. Так, упомянутый саксонский дипломат Прассе сообщает, что он сам отдал свою шпагу и у него отобрали ордена. Граф Мерси пишет о том, что с Петра Федоровича была снята орденская лента. Беранже рассказывает, что это сделал уже Измайлов, и добавляет: «У императора были отняты все знаки суверенного его достоинства». Не совсем понятно, какими еще (кроме орденов) «знаками суверенного достоинства» обладал Петр Федорович. Возможно, речь идет об упомянутой выше гвардейской форме и шпаге. Граф Мерси в своей депеше от 24 июля 1762 года сообщал с явной язвительностью о том, что Петр Федорович «для большей убедительности в своей искренности вручил ей (Екатерине. – О. И.) шпагу и ордена», и далее добавляет: «Шпага, врученная царем нынешней государыне, отослана в день его тезоименитства, св. Петра и Павла, в город, в так называемую церковь Казанской Божией Матери, как знак его покорности»

. У А. Шумахера узнаем о прусском ордене. Он пишет: «В кармане у обер-камердинера Тюмлера лежала лента ордена Черного Орла, который незадолго перед тем прусский король прислал императору, чтобы почтить столь великого государя. Ее тоже отобрали. Вечером столь несчастливого для императора дня 29 июня у него отобрали орден и шпагу…»

Отсутствие шпаги, отданной добровольно, в «Списке вещей», кажется, подтверждает рассказ графа Мерси. А присутствие в нем орденов говорит, по-видимому, о том, что они были отняты насильно, с чем Петр Федорович не мог смириться. Следует заметить, что введение в «Список вещей» орденов было известным вызовом Петра Федоровича, особенно это касалось прусской награды, которую пожаловал могущественный друг – Фридрих II, на поддержку которого, вероятно, бывший император рассчитывал. Но все получилось не так…

О судьбе других иностранных орденов, принадлежавших бывшему императору, известно из протокола встречи канцлера с иностранными послами. «Сего июля 8 дня, – сказано в нем, – приехали к канцлеру по приглашению в 7-мь часов по полудни прусской полномоченной министр барон Гольц, да королевской же польской и курсаксонский резидент Прасе. Канцлер объявил особо каждому из них, что ее императорское величество изволила ему повелеть вручить им по установленному везде обыкновению знаки и звезды орденов государей их, брильянтами украшенные, кои присланы были к бывшему императору с тем, чтоб они, по смерти его ныне, отправили оные назад ко дворам своим. Оба министра приняли отдаваемые им знаки и звезды; по только барон Гольц отговорился взять цепь ордена Черного Орла, предъявляя, что оная не была в присылке к бывшему императору[58 - Сам барон Гольц, докладывавший Фридриху II о передаче орденов и попавший в нелепое положение с упомянутой цепью, писал от 10 (21) июля:«…Канцлер передавал мне и цепь этого ордена, предполагая, что я вручал ее покойному императору вместе с другими знаками отличия, но, так как мне положительно не известно, для кого и как эта цепь находится при здешнем дворе, то я и не решился ее взять» (РА. 1901. Кн. 1. С. 11). Возможно, эта цепь была получена по особым каналам, которыми пользовался Петр Федорович, чтобы передавать прусскому королю секретные сведения (Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 54).], а резидент Прасе именно вызвался, что не оставит двору своему о высочайшей Ее императорского величества воле донести, хотя, впрочем, и не ведает, бывало ли прежде в обычае отсылать обратно кавалерские ордена. Цепь Черного Орла оставлена в Коллегии до будущего Ее императорского величества повеления» (курсив наш. – О. И.)

.

Теперь естественно задать вопрос о том, когда Петр Федорович мог составить этот список. Формально говоря, тогда же, когда было написано его письмо карандашом, которое могло иметь и постскриптум, как-то связанный со «Списком вещей» (последний, полагаем, вряд ли мог быть послан самостоятельно, без письма). Но и по существу это, скорее всего, так. Попав в Ропшу и столкнувшись с жесткими условиями содержания, Петр Федорович вряд ли стал думать о разнообразии в одежде, о золотых запонках, золотых шпорах и тем более орденах. Возможно, после полученного отказа относительно Воронцовой, сохраняя надежду покинуть Россию, Петр Федорович пишет «Список вещей», содержащий, как говорилось выше, известный вызов против тех, кто отнял у него ордена. Такое, кажется, возможно, как непосредственная реакция на происшедшее только что событие. С каждым часом он должен был терять надежду не только вернуть ордена, но и обрести свободу. Петр Федорович пишет «Список вещей» по-немецки, то ли намекая на место – Германию, куда он должен быть выпущен и готов уже говорить на том языке, то ли на общую родину его и императрицы, взывая к родственным чувствам последней. Не исключено, правда, что немецкий «Список» должен был в конечном счете попасть к камердинеру Тимлеру, не знавшему, возможно, французского языка.

Приложение II

Судьба бумаг графа Ф.В. Ростопчина

Ростопчин умер 30 января 1826 года. Император Николай был обеспокоен судьбой его архива, среди бумаг которого могли быть и важные для государства, а также для царствующей фамилии. В связи с этим и возникло цитируемое ниже дело

.

7 февраля 1827 года граф П.А. Толстой обратился к А.Х. Бенкендорфу со следующим письмом:

«Милостивый государь Александр Христофорович! По высочайшему повелению имею честь препроводить при сем к Вашему Превосходительству нижеозначенные бумаги, найденные после кончины бывшаго главнокомандующим в Москве генерала графа Ростопчина.

1. Письма его к государю императору и к государыне Императрице о безпорядках в Москве по управлению оною графом Гудовичем, о существовании сект мартинистов и по другим предметам.