Блюз

– Они не к нам едут, а к северным! – Перебил кто-то из партизан.

– Они думают, что нас тут нет. – Дополнил Джазмен. – Пропустим их. Пока северные будут их там окучивать, мы уже деревню займём.

«Западные партизаны» лежали вдоль оврага числом около шестидесяти человек. Густо посаженные деревья позади них всё больше освещались электрическим светом. Уазики с фарами и пулемётами подъезжали к лесу вплотную, а потом сворачивали к северным частям. Над головами партизан мелькали световые лучи; с северной стороны палили уже четверо гранатомётчиков. С юга – играючи, со своей работой справлялись стрелки. Некоторые пешие оседлые ныряли в овраг, спасаясь от обстрела с севера; в овраге их встречали партизаны с запада, деревню обстреливали снайперы с юга, путь к спасению лежал через восток. Но там было минное поле.

Нехитрая стратегия удалась!

Когда последний пеший солдат пробежал по дороге и удалился метров на сто, Джазмен приподнялся сказал:

– Ну всё, пираты, наш выход!

И «пираты», тихонько, вереницей начали выбираться из оврага, и пошли по дороге, начерченной для них оседлыми. Они шли в полный рост «по тропинке, мимо всех тупиков». Зайдя в деревню, весь отряд из шестидесяти человек рассыпался по сторонам. В домах вершилось страшное.

Токарев старался держаться поближе к Джазмену, чтобы не растеряться. Так они подошли к первому попавшемуся дому. Джазмен, саркастически проявляя тактичность, косточкой среднего пальца постучался в металлическую дверь, и, не дожидаясь гостеприимства хозяев, дернул за ручку. Дверь была заперта. В это время Токарев заглянул в окно и, убедившись, что опасности нет никакой, начал ломать его раму прикладом «Вепря». Всех переполнял азарт и адреналин: никто ничего не слышал, не видел, и все действовали по находке. Токарев с проводником забрались в дом. На стене висела репродукция картины Сальвадора Дали «Предчувствие Гражданской Войны». Под ногами лежал мягкий ковёр, возле стены горел камин – как будто войны не существует.

Проверив все комнаты, и даже заглянув под ванну, Токарев с проводником отправились на второй этаж. В одной из комнат, обитых сосновыми досками, они нашли пустую колыбель, а в углу сидела женщина с младенцем на руках. Токарев решил остаться в дверях и следить за каким-то своим порядком. Одна из комнат открылась, и оттуда выбежал парень, на вид лет пятнадцати, и бросился к лестнице. Токарев попал ему в висок со второй попытки, и тело по инерции покатилось по ступенькам. На лакированных перилах осталась кровь и кое-где – куски биоткани. Женщина в комнате завизжала, ребёнок сорвал голос от неистовых рыданий. Женщина положила младенца на пол, встала и с дрожащими коленями подошла к проводнику. Константин наблюдал. Она что-то сквозь слёзы говорила, можно было понять, что она просила отпустить её с ребёнком из деревни, оставить в живых. Она распахнула халат, надетый на голое тело, и сказала, что за это они могут отыметь её вдвоём. Джазмен с серьёзным видом осмотрел её с ног до головы, заглянул в её удивительно молодое красивое лицо и сказал:

– Да что ж мы… варвары, что ли? – И всадил ей прикладом по лицу, а когда она упала – всадил ещё раз по затылку; голова промялась. Красота не спасала мир, она истекала кровью на глазах своего младенца. Женщина билась в судорогах; на полу образовывалась кровавая лужа. Джазмен направил автомат на младенца и спустил курок.

«Сбывается!» – подумал Токарев.

Константин оказался прав в своих предположениях. Совершать такие жестокие убийства даже он себе не мог позволить, а если когда-то и смог бы, то совесть съела бы его заживо. Когда Джазмен повернулся, всё его лицо было забрызгано кровью, похожей на гранатовый сок. Оно улыбалось сытой улыбкой. Проводник сказал:

– Пошли, приятель! Покажу тебе дом своего детства! – И они спустились по лестнице, переступили мёртвое тело подростка, вышли на улицу и пошли искать дом, где Джазмен провёл своё детство. Сон и голод отступили.

На севере периметра партизанский отряд из восьмидесяти человек отстреливался от сорока оседлых, девяти «козелков» и уже подбил БМП. С юга им помогали снайперские винтовки. Из всех домов деревни слышались истошные крики. Женщины предлагали себя в обмен на жизнь. Кругом творился ад.

– Ну, ты и деспот! – Сказал Токарев, глядя прямо перед собой.

– А! Так ты всё-таки хотел её трахнуть? – Ответил проводник и засмеялся в голос.

– Их можно было бы отпустить…

– Так. – Джазмен принял серьёзный вид и так же, не глядя на Токарева, приступил к ответу: – Только не начинай тут мне читать морали! Ты такой же, как я, ты тоже кровожадный убийца! Если я на пол литра кровожаднее тебя – это нас не особенно разделяет. Сечёшь? Ну, мы бы их отпустили… допустим, они бы добрались живыми до другой деревни. Допустим, этот ребёнок бы вырос и стал бы сильным мужиком.

– Ну?

– Это был бы человек, который будет искать тебя всю свою жизнь. Искать, чтобы убить. За свою деревню, за брата, которого ты, между прочим, сейчас завалил. Мать во всех подробностях опишет ему твою внешность и…

– Даже, если так… он не знал бы, как меня зовут, не знал бы, что со мной. Как бы он меня нашёл?

– О, парень, не будь скептиком! Всё, что нужно – это внешность. Давай, лучше, я тебе историю расскажу.

Они уже подходили к дому Джазмена. Во всех окнах горел свет.

– Итак, – начал он, – у меня был друг, – он дёрнул металлическую ручку двери, дверь не открылась, – а у друга была девушка, – он выстрелил в замок, – а друг был медбратом. – Он открыл дверь и пошёл по комнатам. – Девчонка была умницей и красавицей, и любила его – дурака, – продолжал Джазмен, – до тех пор, пока не полюбила меня. – На кухне он открыл дверь под раковиной, кого-то застрелил и со спокойным лицом продолжил. – Она ушла ко мне, я её тоже любил. Готов был всё отдать за неё! Не волнуйся, это не любовная история. – Джазмен зашёл в большую комнату и начал открывать шкафы, один за другим. – Но однажды случилось ужасное. – Сказал проводник и достал свой среднего размера нож. – Десятиэтажка, где жила моя Любовь – обрушилась. Мою Любовь завалило камнями и арматурой. Взрыв бытового газа, плюс непрочная конструкция… ну, ты понимаешь. – Проводник открыл последнюю дверь шкафа и за волосы вытащил оттуда двенадцатилетнюю девчонку. Он зашёл сзади и приставил к её горлу свой тесак. Она рыдала.

– Ну, не надо! – Нервно и брезгливо просил Токарев.

Джазмен продолжал:

– Я думал, что она умерла. – И перерезал девчонке горло. Токарев схватился за голову. – Я помню, как стоял в пятидесяти метрах от руин, пока спасатели искали людей под завалами. – Проводник пошёл к туалету. – Каждый час объявляли минуту тишины. Я готов был сделать всё, чтоб спасти её, но ничего не мог сделать. Я не мог даже молчать. – Зайдя в туалет, совмещённый с ванной, он отодвинул занавеску и, не найдя никого, поставил автомат к стене и приспустил штаны. – Её спасли и без меня, – помочившись в раковину, он продолжил, – она выжила… сначала. – Токарев с проводником отправились на второй этаж. – Она в тяжёлом состоянии попала в реанимацию, – они прошли уже пол лестницы, – а потом её перевели в обычную палату, и к ней, конечно, пришёл я. – Джазмен открыл дверь в одну из комнат и тот, кто был в комнате, пальнул в него из пистолета, но не попал. Проводник закрыл дверь и пустил в неё несколько очередей. Когда дверь открылась, тот, кто секунду назад держался за жизнь из последних сил, уже лежал в углу под столом и истекал кровью. – В тот день в стационаре была смена моего друга, моего лучшего друга, медбрата. – Они опять пошли по коридору, расстреливая кого-то, кто бежал по лестнице вниз. – Медбрат зашёл в палату и, не здороваясь, ушёл. Но потом он вернулся. – Джазмен развернулся и снова зашёл в ту комнату, откуда только что пытались отстреливаться. – Медбрат подошёл к нам, показал мне шприц и сказал, что это обезболивающее. Она была без сознания. – Джазмен достал из-под кровати ещё какую-то девчонку и приставил к её шее нож – Ты слыхал про эвтаназию?

– Ну, не надо, – точно так же, как в прошлый раз, простонал Константин.

Но Джазмен продолжал:

– Он ввёл ей ударную дозу адреналина… Он убил её! Сердце просто разорвалось от такой перенагрузки. – И проводник рывком перерезал девчонке горло. Она дёргалась на ковре и издавала утробные звуки. – Говорят, хоронить легче, чем расставаться. – Сказал проводник, и парни отправились в последнюю не осмотренную комнату. – Потом тот парень уехал жить куда-то в Сочи. – До двери оставалось несколько шагов. – Суть в том, что после того, как наступило Время Начала, прошло уже три года… и забавно, но я встретил его. – Они остановились возле двери. – Он, так же как и ты, стоял на платформе, а я, как и тогда, стоял в дверном проёме вагона. Это было где-то под Ярославлем. Ты, наверное, не знал, что наш паровоз идёт последним рейсом на Владимир. Уже целая армия таких, как мы, собралась вокруг города и ждёт одного – когда наступит день и время атаки. Но это не важно… Он стоял на платформе и говорил «Ридикюль, набитый кокаином» – этот пароль придумал я. – Джазмен открыл дверь; в комнате возле стены, обнявшись и держась за руки, стояли женщины, дети и подростки до шестнадцати лет (в основном женского пола). – Как вас сегодня много! – Сказал Джазмен и поднял дуло автомата. Безоружная бабская стая завизжала. На какой-то момент Токарев усомнился в том, что война – наилучший вариант, но потом – вернулся в реальность. Проводник ставил жирную точку в своём монологе: – Медбрат, мой наилучший друг, убийца моей Любви, сказал: «Ридикюль, набитый кокаином». И знаешь, что я сделал? – Он открыл огонь по беззащитной толпе возле стены, и всю комнату забрызгало кровью и биотканями. Джазмен не отнимал пальца от курка, пока автомат не перестал попусту щёлкать у него в руках. Это была точка. Он опустил оружие и повернулся к Токареву. Только теперь Константин видел слёзы, катящиеся по его щекам. Проводник присел на стул возле письменного стола. – Я выпустил в него тридцать два патрона и всем сказал, что он не назвал пароль… Я хочу сказать, не будь скептиком – все те, к кому мы проявим слабость, кого мы отпустим – найдут нас… рано или поздно (если, конечно, мы или они не умрём). Наша планета слишком маленькая и круглая: на ней люди находятся сами собой. – Он осмотрел запачканную комнату. – И ещё, бывают такие случаи, когда ты можешь простить, но долг за тобой остаётся. Делай, что должен – сам знаешь. Друга-то я простил, а вот долг вернуть ему – был обязан…

Джазмен ещё раз взглянул по сторонам:

– Вот это я называю «БЛЮЗ»!

– Пошли на кухню, я есть хочу. – Грустно и устало опустив голову, сказал Токарев и вышел из комнаты.

На кухне парни нашли масло, несколько пакетов гречки и целую полку, заставленную банками с тушёной говядиной. Слюна стала вырабатываться интенсивнее. Через пару часов партизаны со всех периметров собрались в деревне и заняли почти все дома. Конкретно в дом к Токареву и Джазмену пришли ещё шестеро человек. Общими силами они свалили тела предыдущих жильцов в компостную кучу, пока Джазмен готовил ужин. Опасаясь правительственных вертолётов, во всей деревне погасили свет, и Токарев принялся слушать рассказ этих шестерых про то, как обстояли дела на северном периметре, пока остальные тут «развлекались». Константин засыпал и умирал от голода. Бывает такое, что не можешь понять, чего тебе хочется больше… как раз та ситуация. Он улавливал суть рассказа: операция прошла успешно; соотношение потерь – десять партизан к двуустам оседлым (если считать и тех, что были в деревне); Северный отряд долго держал оборону, а потом подтянулись ребята с юга, и всё закончилось.

– Получился некий бутерброд, так сказать. – Заметил рассказчик.

Этот ужин прошёл в полной темноте. Когда все поели и поблагодарили Джазмена за хлеб-соль (ведь это когда-то был всё-таки его дом), Токарев пошёл спать. Он пришёл на второй этаж, в ту комнату, где этим вечером из-под кровати Джазмен доставал свою очередную жертву. Белое бельё на кровати было испачкано красными пятнами. Токарев сбросил простыню, перевернул матрас и подушку, разделся и после двух суток бодрствования забылся глубоким-глубоким сном. Наступило восьмое июня.

V.

……………………………………………………………………………

Пасмурный день. Пасмурный оттого, что всё небо загажено дымом сгоревшего пороха и сожжённого леса. С запада дует лёгкий ветерок. Он пахнет порохом, сгоревшим чёрным порохом. Пустынная местность. Мрачный, унылый пейзаж усыпан большими и маленькими камнями, и чрезвычайно редкой, низкой и пожухлой растительностью. Пыльная тропинка уходит вверх.

Токарев был врезан в этот пейзаж. Он стоял на месте в чёрном костюме-тройке, белой рубашке и шляпе с узкими полями. Они шли вдвоём по этой дороге, ведущей вверх, взявшись за руки, и Токарев испытывал горькую обиду. Эти двое – стройная девушка с выкрашенными хной волосами, собранными в хвост на затылке и… кто-то ещё. На ней – чёрный жилет, белая рубашка; чёрные брюки, белые кеды. Всё это идеально обволакивает её стройное тело… она чиста и красива. Она держит кого-то за руку – это точно не Константин Токарев. Он смотрит на всё это и боится о чём-либо думать; обида не даёт дышать, он едва держится на ногах, еле держится, чтоб не зарыдать. Эта рыжая девушка держит за руку абстрактного кого-то, и они вместе идут по тропинке вверх… медленно.

– Ну! Вот видишь! – Слева послышался знакомый голос. Токарев повернулся… Это был Джазмен, который говорил:

– Не трогай их. Не видишь? им хорошо вдвоём. Ну, зачем ты будешь мешать чужому счастью? Не вмешивайся.

Девушка медленно обернулась через плечо, и тревожный наблюдатель увидел её значительный взгляд, который выражал прощальную нежность.

Токарев хотел что-нибудь крикнуть ей вслед, но у него получилось лишь прошептать: «Не уходи!» Девушка отвернулась. В какой-то момент Константин с чем-то смирился… он сам не знал, с чем.

Они, эти двое, были уже далеко от него, а Джазмен всё ещё стоял по левое плечо и говорил:

– Видишь, она его любит…

– Не верю! – Прокричал Токарев в припадке бессилия. – Будь ты проклят, Диоген херов! Этого не может быть! Так не бывает! – Мир в его голове разрушался; его душу и характер сломали одним махом. Он отмахнулся от Джазмена и побежал вниз по тропинке… за ним поднималась пыль. Пробежав метров десять, Константин рухнул на мелкие серые камни, свернулся и зарыдал, вырывая волосы на голове.

……………………………………………………………………………

Когда он проснулся, его подушка была влажная. Время было уже около трёх часов дня, партизаны топили баню и парились. В доме был душ. Оклемавшись, Токарев нашёл в шкафу полотенце и пошёл мыться.

«Вот оно, моё уязвимое место. – Думал он, смывая шампунь с головы. Сколько перевидано и пережито! Да взять хотя бы вчерашний вечер – весь этот кошмар. Какой-никакой, я оставался твёрд в душе… А она меня сломала. Вот так, одним взглядом – напополам. А если она меня во сне сломала, значит ли, что это может сбыться и наяву? И увижу ль я её когда-нибудь ещё? О, сколько ещё таких вечеров, как вчерашний, я готов пережить, только чтоб не случилось этой встречи!»