Непрошеные, или Дом, с которым мне «жутко» повезло. Книга вторая. Жизнь продолжается?

– Извини. Это я о своем задумался… – тотчас, будто услышав мои мысли, поправился собеседник. – …Устал я после утомительной дороги. Да ещё и эта адаптация к новой для себя действительности.

Итак. На чем мы с тобой остановились? Ах да, вспомнил… – адвокат уперся кулаками в стол. При этом на его безымянном пальце левой руки блеснул массивный золотой перстень в форме кошачьей морды, инкрустированной мелкими бриллиантовыми камешками. Наклонившись надо мной, он продолжил уже полушепотом. – …Не стану скрывать, что поначалу мне очень захотелось пободаться с местной коррумпированной и продажной Фемидой. Уж мы бы с тобой в проигрыше, точно, не остались. Однако поразмыслив, все же решил не ввязываться в этот долгий, утомительный и совсем не справедливый (прежде всего, с моей стороны) процесс.

– То есть, вы предпочли отказаться от моей защиты? – быстро сообразив, что никакого сотрудничества с чересчур занятым Виталием Зиновьевичем у нас, в конце концов, не получится, мне захотелось побыстрее закончить данный пустой трёп.

– Ты вновь неправильно меня понял. Зачем ввязываться в долгосрочную тяжбу, если её можно полностью проигнорировать. Сейчас мы подпишем с тобой один договорчик, после чего, просто покинем стены данного тошнотворного заведения… – он пододвинул ко мне чистый лист. – …Поставь снизу свой автограф.

– И не подумаю… – меня вдруг посетила неожиданная мысль: а что, если весь этот маскарад с, якобы, адвокатом, лишь коварное ухищрения ментов, для получения моей, так необходимой им подписи. – …Здесь нет текста, который мне требуется завизировать. А, кроме того, я не вижу смысла о чем-либо договариваться (да, ещё и в письменной форме) с человеком, который никоим образом не желает участвовать в моей судьбе.

– Сынок, ни в том ты нынче положении, чтоб артачиться… – адвокат дружески похлопал меня по плечу. – …От себя же замечу, что участие в следственных мероприятиях и защита обвиняемого – это вовсе не одно и то же. Потому, как и защищать можно по-разному. Кому-то достаточно сочувствия и доброго слова. В каких-то случаях, действительно, следует вступить в ожесточённую схватку и даже набить кому-то морду. А бывает и так, что подзащитного достаточно просто вывести из-под удара более сильного противника. Чем, собственно, я и намерен сейчас заняться. Однако, для осуществления вышеозвученных планов, мне необходима самая малость. Твоя подпись, под нашим договором о взаимосотрудничестве.

– Где гарантии, что я подпишу сейчас именно договор, а не смертный приговор самому себе? И, вообще, с какой стати я должен вам верить? Вы мне кто: друг, сват, брат? Да, вы сами посудите: документов ваших я не видел, мне неизвестно откуда вы… Я даже не знаю вашей фамилии. С тем же успехом, конвоира, оставшегося сейчас за дверью, можно переодеть в белый халат, после чего, выдать то «чучело» за моего лечащего врача. Ни так ли?

– Ошибаешься, дружок… – с хитрецой в голосе улыбнулся адвокат. – …Ни у одного из здешних конвоиров, не может быть такого перстня… – Виталий Зиновьевич поднес к моему лицу, сжатую в кулак правую руку с тем самым массивным «болтом». Мне даже показалась, что кошачья морда на том перстне, слегка прижмурилась и улыбнулась. И, возможно посчитав, сей аргумент не шибко для меня убедительным, адвокат поспешил добавить. – …А, кроме того. Ни один конвоир, как и не один милиционер или ещё кто-либо, не скажет тебе того, что о твоей защите хлопотала сама Марта.

И ведь, действительно. Никто из ныне живых, знать о Марте просто не мог. Разве что Бес, именно он видел её прошлой ночью. Однако даже этот зек не мог знать её имени. Да если б и узнал, из камеры он, один чёрт, не отлучался. Да, и ни с кем, кроме меня, за прошедшие пять-шесть часов он точно не общался.

И всё же главным, если не сказать наиглавнейшим аргументом в пользу подписания чистого листа, для меня оставалось обещание самой Марты помочь мне в самом ближайшем будущем. Похоже, именно этот адвокат и должен был стать первым шажком на длительном пути моего полного освобождения.

– Эх, была, ни была. Пожалуй, мне действительно стоит рискнуть. Давайте ручку, – в данной, вовсе непростой ситуации, рассчитывать я мог лишь на чудо, на нечто сверхъестественное. Именно таковой, мне и представлялась сейчас Марта. Только на её помощь мне и оставалось нынче уповать.

– Какая «ручка»?.. Какие «чернила»?.. Нет, братец. Такой документ подписывается исключительно кровью, – и рядом с чистым листом бумаги, тотчас легло лезвие опасной бритвы.

«Кровью, так кровью», – в ту минуту, в моей голове не возникло и малейшего сомнения по поводу столь экзотичного визирования документа. А может, и возникло…

Скорей всего, кое о чем я, конечно же, догадывался. Однако было мне тогда, абсолютно пофиг. Главное, чтоб я мог поскорее покинуть это жуткое заведение.

После того, как я с горем пополам нацарапал свой автограф, на белом поле листа, как бы из ниоткуда, вдруг проявился весьма странный текст.

«Преклонение, за избавление.

Подчинение и покаяние на все времена.

Ни мне, ни ему, все имени Твоему.

Небытие и забвение, как высшая кара».

Просто и лаконично. Никаких вам, давно набивших оскомину обязательных фраз, наподобие: «мы, нижеподписавшиеся…» или «права и обязанности сторон». Никаких «форс-мажоров» и юридических адресов. Не было тут и утомительного перечисления условий, растянутых на пятьдесят-семьдесят пунктов и стольких же мелких подпунктов. Все было предельно кратко и почти понятно. Почти…

Так и не успев в полной мере налюбоваться столь минимизированным документом, та бумага с подписанным договором вдруг потемнела. Прямо на моих глазах она принялась превращаться в пепел, рассыпавшись на бесконечное множество светло-серых пылинок…

ГЛАВА 5

Начальник следственного изолятора полковник Караулов, прибыл на место своей службы, как никогда рано. Аж, в половине девятого утра.

Столь раннее начало трудового дня было обусловлено неординарным для его заведения событием. Нынешним утром, стены изолятора «грозился» посетить, ни кто-нибудь, а сам генерал Усачёв Александр Геннадьевич, руководитель областного УВД. Потому ещё с вечера, в подведомственном Караулову СИЗО и был наведён тщательный «марафет».

Фёдор Михайлович Караулов слегка нервничал. А как иначе? Ведь ни для кого не являлся секретом тот факт, что наивысший (по областным меркам) милицейский главнокомандующий наведывался в его угрюмое заведение, вовсе не из праздного любопытства. На данный момент, поводом для его визита, скорее всего, был личный контроль над ходом расследования убийства директора Тракторного завода. Все предельно просто и вполне естественно. Москва торопит Усачёва. Тот, в свою очередь, подгоняет своих подчинённых.

«Да-да, все подгоняют всех, а этот сучёнок… То есть, главный подозреваемый. Как назло, молчит уже третьи сутки к ряду. И ребята из «управы», и моих собственных надзирателей бьются с ним практически без перерыва, а он, падлюка, невзирая на все наши усилия, так и не признаётся.

Ко всем прочим неприятностям, прибавилась и ещё одна. Этот долбаный Кузнецов, чуть было «кони» свои вчера не «отбросил». В камеру его унесли, едва живого.

Не спорю. Ребята, конечно же, слегка перестарались с пристрастным допросом. Однако каков подлец сам подозреваемый. Своей внезапной смертью, он едва ли не завалил долгую и кропотливую работу десятков следователей и оперов. Умри он вчера в тюремном блоке, и пришлось бы начинать всё с самого начала. По сути, с нового подозреваемого. Ведь для умиротворения общества, этой самой общественности необходимо предъявить убийцу, исполнителя. То есть, конкретного злодея».

Итак, когда Караулов вошел в свой рабочий кабинет, время было ещё совсем раннее. До приезда генерала он собирался принять рапорт от дежурного, узнать о ночных происшествиях и лично осмотреть коридоры изолятора, дабы уже самому быть в полной уверенности, что в подведомственном ему учреждении, действительно, все в порядке. Однако ничего из ранее намеченного он сделать так и не успел.

Дверь неожиданно отоварилась, и в кабинет чинно вошел сам Александр Геннадьевич Усачёв, при полном генеральском параде. Оказалось, что и «главнокомандующие» могут просыпаться чересчур рано.

– Ну, здравствуй, Федор Михайлович. Как живешь? Как здоровье? На пенсию не собираешься?

– Да вроде бы, ещё рановато, – начальник СИЗО сразу понял, на что именно намекает сейчас Усачёв, потому и ответил он весьма уклончиво.

– Рано, так рано… – как-то зло улыбнулся в ответ генерал. – …В таком случае, чем собираешься меня нынче порадовать? Не иначе как наш киллер соизволил разговориться.

– Особого повода для радости пока нет… – поёжился Караулов. –…Молчит сука, как рыба об лёд. Человечка своего к нему подсадил. Да, только все бестолку. Ничего, гад, не желает подписывать.

– А ты говоришь: дескать, на пенсию рано. Коль затянем мы с этим делом, так и всем нам впору будет задуматься о дачных домиках, домашних тапочках и воспитании внуков. Не забывай о том, что данное убийство на личном Президентском контроле… – подытожив сказанное, Усачёв ударил кулаком по столу. – …Ладно. Надеюсь на то, что в самое ближайшее время все уладиться. Ты давай, веди сюда своего «молчуна». Так уж и быть, заберу я от тебя твою былую, трёхдневную головную боль. Сами что-нибудь придумаем.

– То есть, ты собираешься его забрать? – «командир» СИЗО, в удивлении вскинул на генерала брови.

– Так и есть.

– Александр Геннадьевич, я чего-то не понял… – Караулов прибывал в полном недоумении. Такого случая, чтоб сам начальник УВД, лично забирал арестанта из следственного изолятора, в его многолетней практике ещё не было.

– Да, чего тут понимать. Выводи убийцу из камеры и тащи его сюда… – рявкнул Усачёв. – …Коль третьи сутки молчит, значит, следует применить к нему более радикальные методы.

– А как же документы? – заёрзал на месте Караулов.

– Нет у меня времени на всякого рода формальности. Подготовишь нужные бумаги, после чего, пришлешь их с нарочным.

– Александр Геннадьевич, ты б все же черкнул мне, хоть какую расписку… – Караулов тотчас засуетился в поисках чистого листа бумаги. – …А то, мало ли что.

– Зад свой желаешь той бумаженцией прикрыть?.. – усмехнулся Усачёв. – …Ну, что ж. Давай авторучку, трус несчастный.

– Так ведь… Сам знаешь, Александр Геннадьевич.… В нашей жизни всякое бывает… – оправдываясь, начальник СИЗО пододвинул к старшему по званию спешно найденный лист и авторучку. – …От вас жалости не дождешься. А если подохнет подследственный?.. Предположим, при транспортировке. Или, не дай-то Бог, не осилит он ваших «более радикальных методов»… Именно вы, с превеликим удовольствием, прикроет уже свой зад моими погонами. Не так ли, товарищ генерал?

Сопроводив начальника УВД в компании с подследственным до самой машины, Караулов вернулся в свой кабинет. На душе его отчего-то осталось двоякое, отчасти тревожное чувство. С одной стороны, он легко отделался от тяжкой обузы, грозившей перерасти в потерю собственной репутации. А с другой.…

После беседы с Усачёвым, у полковника появился неприятный осадок какой-то непонятной настороженности, недосказанности и неопределённости. Слишком откровенными были последние намёки генерала. Однако и не это было сейчас главным.

В ещё большей степени, Караулова беспокоили какие-то нехорошие предчувствия. Подспудный внутренний страх, очень медленно, но весьма уверенно разъедал его сознание. Причём, полковник никак не мог понять и объяснить самому себе, причину его возникновения. Потому как всё, абсолютно всё было странным и каким-то неестественным. Вот почему неистовая тревога и тотальная паника нарастали в нём все сильнее и сильнее.

Уставившись в одну точку на противоположной стене, полковник пытался успокоить свою, не на шутку, разгулявшуюся нервную систему. Федор Михайлович даже принялся подумывать о расслабляющей рюмашке коньячка припрятанного в сейфе, как вдруг дверь его кабинета отворилась. На пороге вновь стоял Усачёв.

– Ну, здравствуй, Федор Михайлович. Как живешь? Как здоровье? На пенсию ещё не собираешься?

– Да вроде бы, ещё рановато, – оглядываясь по сторонам, нет ли рядом с ним некой скрытой камеры, испуганно ответил начальник СИЗО.